Сначала это было просто классное хобби для меня и моих друзей, но когда в 2004 году я учился в художественной школе во Франции, мы собрались с коллегами по сообществу Nordic Larp и поняли, что у ролевых игр гигантский потенциал в области современного искусства — а мы были уверены, что это именно искусство и эту тему нужно развивать. Пусть за пределами сообщества так не думали, но, полагаю, любому новому креативному формату требуется время, чтобы быть принятым.

Сначала я подходил к вопросу с теоретических позиций: пытался разобраться, что такое искусство, что такое ларп? Но вскоре мне это надоело, и я решил сделать такую игру, чтобы каждый, кто примет в ней участие, сразу понял — это и есть искусство! Чтобы больше у него такого вопроса не возникало. И в том же 2004 году мы с ещё одним финским дизайнером ролевых игр Мике Похьола написали Luminescence. Мы рассыпали по полу восемьсот килограмм обычной хлебопекарной муки. Участники играли роли онкологических больных, которым всем предстоит вскоре умереть и они приходят на музыкальную терапию, чтобы принять это. По нашему замыслу, игроки должны были физически погрузиться в этот тактильно приятный материал — мука выступала в качестве символической формы, которую каждый мог трактовать как хотел. Люди в нижнем белье валяются в белой муке — вот это точно искусство! Так думали мы с Мике, создавая эту работу.

На сегодняшний день я написал несколько романов, но хорошо понимаю, что игры — круче, поскольку сразу же могу ощутить эмоциональный эффект от них. Переживания игроков становятся физически ощутимы, осязаемы, это совершенно волшебное переживание. А во время пандемии я осознал, что у меня настоящая зависимость от ларпов, от миров, которые можно с их помощью создавать.

Мне нравится, когда в ларпах участвуют несколько групп людей со сложившимися разными взглядами, а я организую их взаимодействие. Это особенно хорошо работает в играх политической тематики, а я в них неплохо разбираюсь. Раньше я работал политическим журналистом и успел понять, что люди придают этой сфере некий мистический флёр: вроде бы непонятно, как там всё устроено. Но в реальности всё намного проще — люди занимаются будничной работой, и я могу показать, как это выглядит изнутри. Тем более что я учу делать игры в Стокгольмской академии театральных искусств, и сейчас мне кажется, что я разобрался, как работает этот жанр. Вот ты написал игру, а потом участник с воодушевлением рассказывает тебе о полученном от неё опыте. И ему нельзя сказать: «Ты неправильно в неё играл!» Хотя этот его опыт — может быть, вообще не то, что ты хотел получить. В этом суть всего жанра: ты задаёшь начальные данные, а то, что получилось, — дело игроков. В лучшем случае ты выбираешь тему, в которой с их помощью хочешь разобраться. Как у меня с политикой.

Подталкивать игроков к определённым выводам — распространённая ошибка начинающих мастеров. Как будто ты не доверяешь участникам и ведёшь их за ручку по своей истории. Но ларп — это коллективный опыт, и у всех должна быть свобода мыслить и действовать самостоятельно. Не буду врать, что ролевые игры нельзя использовать для пропаганды, — можно, конечно, как и любую форму искусства. Вроде бы у игроков много возможностей для самостоятельного выбора, но можно аккуратно выстроить систему так, чтобы она казалась открытой и толерантной, а на деле таковой не была. Тем более что ларпы лучше всего работают с темами, где требуется эмоциональное вовлечение. Когда я был моложе, то наивно полагал, что партиципаторные виды искусства автоматически сделают мир лучше, поскольку оказывают такое сильное влияние на людей. Но с возрастом я стал циничнее, и, прозанимавшись играми двадцать пять лет, теперь думаю, что это просто такой способ взаимодействовать со зрителем, дать возможность пережить что‑то, чего нет в их повседневной жизни, — например, поваляться в муке среди бела дня! Или понять, каково это — быть палестинцем. На эту тему мы вместе с палестинскими дизайнерами ролевых игр делали в 2013 году проект Halat Hisar. Мы придумали реальность, в которой Финляндия оккупирована, общие черты этой истории повторяют развитие арабо-израильского конфликта, а текущая ситуация — нынешнюю политическую обстановку в Палестине. Мы подумали, что будет честнее рассказать истории палестинцев с их участием, чтобы избежать недостоверного пересказа. Таким образом они смогли заново прожить собственную историю, а нам очень повезло с коллегами, которые пустили нас в свою жизнь и поделились травматическим опытом, на что далеко не все способны. Тем не менее у нас они играли группу приезжих из развитой, богатой и свободной страны, а финны — например, студентов без какого‑либо гражданства на оккупированной территории, которым по дороге на учёбу приходится проходить через многочисленные кордоны, или молодых солдат в составе оккупационных войск, или борцов за права человека, которые приехали поддерживать финнов в конфликте.