«Народ ГЭС-2». Интервью с Терезой Мавикой и Ярославом Алёшиным
Фонд V-A-C — чуть ли не единственная московская институция, которая сделала основой своей стратегии работу с сообществами. Речь идёт не о поиске новых способов достичь целевой аудитории, а о полной перестройке отношений между искусством и его зрителем, между институцией и людьми, которые становятся не потребителями, а соучастниками, соорганизаторами культурного процесса. Обо всём этом «Искусству» рассказали директор фонда Тереза Мавика и куратор социально-культурных проектов V-A-C Ярослав Алёшин
Тереза Мавика: Когда мы только учредили Фонд, своей главной задачей мы видели поддержку художественного производства, и основной фигурой для нас был художник. Сейчас акценты сместились, в центре нашего внимания оказался зритель — и как индивидуум, и как сообщество. Если мы не будем задаваться вопросом, для кого мы работаем, я не вижу смысла в этой работе.
Ярослав Алёшин: Мне кажется, самый важный вопрос — какое место в жизни людей занимает искусство. Оно ведь не существует для себя, это пространство, где в особых формах выражаются сущностные аспекты нашей жизни. Распаковать архив знаний, накопленных искусством, сделать его доступным — в этом наша задача.
Тереза Мавика: По сути, наша задача именно в том, чтобы определить роль искусства.
Сны на районе
Один из примеров работы фонда V-A-C с московскими районами — киномастерская в Щукино, которая была организована в 2019 году под руководством режиссёра Андрея Сильвестрова. Каждый из её участников, впервые пробующих себя в кинематографе, должен был снять короткометражное видео на темы городской мифологии и сновидений. Собранные вместе, эти фильмы составили картину коллективного щукинского бессознательного. Тем не менее в этом проекте, по словам его куратора Кирилла Адибекова, «процесс работы и создание сообщества молодых авторов не менее важны, чем результат». С этим согласен и Андрей Сильвестров: в киноальманахе «нам словно открывается новая ткань общественных связей, именно она становится главным содержанием фильма».
Ярослав Алёшин: До того, как я начал работать в V-A-C, я был руководителем Музея Вадима Сидура в Москве. Тогда, сотрудничая с Фондом, мы делали важный для меня лично (впрочем, надеюсь, также и для коллег) междисциплинарный проект «Общее целое», который был посвящён проблемам инклюзии. Важный — потому что из этого проекта я вынес понимание искусства как предмета и, одновременно, медиума коммуникации. Это значит, что даже опыт художника, самого автора искусства, всегда неполон. Не будучи увиденным с противоположной, так скажем, стороны, произведение всегда имеет слепые зоны не только для своего создателя, но и для куратора или институции. С ним всегда должен взаимодействовать кто‑то ещё, чей опыт и культурный бэкграунд инаков. Давайте буквально представим себе круглую скульптуру. Когда люди смотрят на неё вместе из разных точек и делятся друг с другом тем, что видит каждый, возникает эффект раскрытия. А вместе с ним — особый тип человеческой связи, опосредованной художественным предметом. Эта метафора хорошо иллюстрирует то, чем мы можем и должны заниматься, чтобы создать, если можно так выразиться, стереоскопический опыт культуры.
Когда мы учредили Фонд, основной фигурой для нас был художник. Сейчас в центре нашего внимания оказался зритель — и как индивидуум, и как сообщество
С этим пониманием я начал работать в Фонде. Я пришёл, ставя перед собой, в частности, такой вопрос: чем с позиции взаимодействия между художественной институцией и сообществами может быть, например, ЖЭК-арт — когда люди сажают цветы в своих палисадниках или пытаются украсить свои дворы? С точки зрения искусства — это такая слепая зона, контакты с которой в лучшем случае опосредованы фигурой художника. При этом кажется довольно очевидным, что люди, с которыми работают современные авторы в рамках своих проектов, значимы чаще всего не персонально. Важна скорее их способность быть пожилыми или далёкими от современной культуры; иметь инвалидность или другой цвет кожи. То есть соответствовать параметрам и целям авторского высказывания. А вот то, зачем всё это может быть нужно самим людям, как правило, остаётся вне поля дискуссии.
Тереза Мавика: Что в такой ситуации может сделать Фонд? Мне кажется, очень многое. В наш художественный мир, в ту быструю и поверхностную реальность, где мы живём, постоянно приходят новые люди, они интересуются искусством, вкладываются в него, становятся коллекционерами, но по сути в этой системе ничего не меняется. Мы захотели её поменять. И первое, что сделали, — отказались от определения «музей», поскольку оно подразумевает определённый тип взаимоотношений между работниками системы искусства и художниками. Вместо него мы извлекли из советского прошлого полузабытое понятие «дом культуры», чтобы изменить собственную оптику, чтобы увидеть более широкую перспективу. Мы захотели полностью избавиться от любых признаков и характеристик элитарного пространства, каким могла бы восприниматься ГЭС-2, — например, сделать вход туда бесплатным для всех. Кажется, что маленький шаг, но для многих людей это важно.
Кроме того, мы пытаемся разобраться с системой понятий: если мы считаем, что бабушка, которая сажает цветы, занимается искусством, то нужно определить, где пролегает граница между искусством и социальной деятельностью. Для того чтобы понять это, нужно, в свою очередь, разобраться, что такое «политика» и что такое «политическая жизнь», где начинается и заканчивается «общество». Для этого мы запустили в каком‑то смысле провокационный проект «Глоссарий», где хотим раскрыть эти понятия и тем самым начать дискуссию о них. Это теоретическая часть нашей работы, но есть и практическая: мы начали также и проект «Расширение пространства. Из центра» — он проходит красной нитью через всё, что мы делаем. Фактически, когда мы только приобрели ГЭС-2, эта программа стала первым, над чем мы стали работать. Посредством неё мы метафорически засвидетельствовали, что всё это — для расширения пространства культуры.
Ярослав Алёшин: Программа «Расширение пространства» — не просто символический, разовый жест. Сегодня в художественной среде активно обсуждаются противоречия между логиками системного взаимодействия и проектной работы. Положим, ты сажаешь цветы. Если ты просто делаешь это изо дня в день — это повседневный труд. Но если посаженный цветок способен, с твоей точки зрения, что‑то означать, этот жест отделяется от повседневности и работает уже в другом регистре. В этом переключении между буквальным и символическим и пролегает граница между жизнью и искусством. Однако важно сохранить оба этих момента и обеспечить миграцию смыслов из одного в другой. Понимая это, мы отправились в город, чтобы выяснить, как современное художественное высказывание может существовать в различных его средах, способно ли оно быть полезным, помогать достижению повседневных целей, не сливаясь при этом с ними полностью и сохраняя свой особый характер. И как только это — поначалу, конечно, проектное — взаимодействие началось, мы стали думать, как переформатировать его в систему постоянных связей. Для этого, в частности, был придуман формат «Лаборатории событий».
Приведу пример. Общаясь с жителями Крылатского, мы выяснили, что их главным коллективным воспоминанием стал визит в район Маргарет Тэтчер в 1987 году. Советская сторона тогда организовала для неё экскурсию по новому образцово-показательному району, в местные магазины завезли продукты, для всех это стало большим событием. Как раз в период общения с крылатчанами в Москву по нашему приглашению приехала американская художница Сьюзан Лейси, одна из пионерок community-based art. Мы решили: а что, если использовать эту ситуацию, чтобы повторить ту историческую экскурсию и заодно вместе с жителями района подумать, что изменилось там за прошедшие тридцать лет. Первоначально Сьюзан ехала в Россию делать художественное исследование о районных сообществах. Но мы решили перевернуть отношения между ними таким образом, чтобы жители района стали не предметом исследования, а наоборот — сами исследовали себя и свой контекст, воспользовавшись для этого знаковой приглашённой фигурой. Мы просто собрали людей, установили самодельные стенды с фотографиями и документами в основных точках маршрута, разыскали свидетелей и участников исторических событий. Экскурсия прошла очень живо, люди присоединялись прямо на улице, охотно обсуждали историю района и события последних лет: продукты в магазинах давно в изобилии, так что, в определённом смысле, визит Тэтчер сработал. Но у этого эффекта была и своя цена, о которой жителям Крылатсокго также было что рассказать.
Налаживать контакты с районными сообществами где‑то легче, а где‑то сложнее. Конечно, если ты ставишь перед собой задачу просто собрать людей на мероприятие и сделать фотографии — они придут, и фото будут. Но стоит ли это называть взаимодействием? Вместе с тем важно понимать, что сообщества не существуют сами по себе, без привязки к местам и событиям. Они всегда формируются вокруг чего‑то. Например, стихийно возникают, когда обнаруживаются общие проблемы — экология, коллективное пользование землёй и так далее. Затем, когда эта повестка оказывается исчерпанной, люди вновь расходятся. Наша практическая гипотеза состоит в том, что сообщества могут возникать и вокруг искусства.
Тереза Мавика: Однако районный принцип у нас не единственный. Мы стали исследовать сообщества по интересам, например шахматистов, которых пригласили участвовать в перформансе в Сколково. Куратор этого проекта, может быть, даже в чём‑то разочаровалась, поскольку думала, что вокруг шахмат существует сплочённое сообщество, но не нашла его в том виде, каким представляла. Тем не менее оно существует. И да, формирование сообщества можно спровоцировать, создав что‑то, что соберёт вокруг себя людей. Поэтому нам и интересно создать сообщество ГЭС-2 или даже народ ГЭС-2, который не может быть ограничен Домом на набережной. Тем не менее мы надеемся, что круг людей, который формируется непосредственно вокруг ГЭС, станет силой, которая притянет других.
Ярослав Алёшин: Для каждого из типов сообществ мы ищем формат, в котором мы могли бы постоянно общаться, обмениваться информацией и аккумулировать общие идеи. Концептуально связать эту систему контактов призвана инициатива, которую мы назвали Ассамблеей. В неё войдут наиболее активные люди из числа участников совместных проектов и посетителей ГЭС-2. Мы намерены дать им весьма широкий спектр возможностей и полномочий. Ведь ГЭС-2 — это не только выставочное пространство, кинозал, библиотека и прочее, но и часть города, где должна происходить общественная жизнь. Её активизацией, как мы рассчитываем, и будет заниматься Ассамблея. Например, у нас есть проект с рабочим названием «Народная галерея», который должен стать открытым пространством для символических высказываний. Собирать идеи для него планируется через открытый конкурс. А заниматься их отбором и, что ещё важнее, общим курированием — как раз одна из задач участников Ассамблеи.
Тереза Мавика: Разумеется, всё это планы не на ближайшее время. Разработка этой идеи — созидательный процесс, который важен сам по себе, и он не должен реализовывать себя на следующий день после открытия ГЭС-2. Для того чтобы концепция Ассамблеи полностью сформировалась, нужно время, однако мне кажется, она станет главной созидательной силой этого проекта. С её помощью ГЭС-2 должна стать не просто физическим пространством, но чем‑то гораздо большим — это то, о чём я и мои коллеги мечтаем.
Ярослав Алёшин: Мы предполагаем, что костяк этого коллектива составят люди, участвующие в наших постоянных программах, вроде тех же «Лабораторий событий». При этом собрания Ассамблеи будут открытыми: туда смогут приходить все желающие, а информация о её работе будет появляться на открытых ресурсах.
ГЭС-2 — это не точка, куда всё должно прийти; это вокзал, через который всё проходит
Тереза Мавика: Речь идёт не о конкретных изменениях в общественной жизни, которых мы собираемся достигнуть. Мы не медики, которые врачуют социальные раны, и не пожарные, способные потушить огонь. Мы видим свою роль в создании дискурса. ГЭС-2 — это не точка, куда всё должно прийти; это вокзал, через который всё проходит.
Ярослав Алёшин: На мой взгляд, представление о том, что силой искусства можно изменить что‑то в реальной жизни, ошибочно и открывает простор для всякого рода спекуляций. Художники просто обозначают проблемы. Если я предлагаю людям сделать что‑то вместе, я не говорю им: сейчас ваша жизнь изменится. Но когда мы с кем‑то общаемся, важно обоюдное ощущение возникающей перспективы, нового поля деятельности и опыта, где можно реализовать себя в другом качестве, построить иные социальные связи и убедиться в силе солидарности и сотрудничества.
Тереза Мавика: К такой концепции ГЭС-2 мы пришли постепенно. Сначала мы просто искали маленькое пространство, где сможем показывать те проекты, которые мы делали для Венеции. Нам с Леонидом показалось несправедливым, что увидеть их смогут только те, у кого есть возможность поехать в Италию. Но в какой‑то момент нас пригласили посмотреть на ГЭС-2. Тогда, в 2014 году, я вошла в это здание, как в какую‑то другую вселенную, которую, однако, можно было осваивать. И Леонид, вероятно, испытал похожее чувство, потому что сказал: если найдёшь подходящий формат, я постараюсь приобрести это здание. Мне предстояло найти формат для такого огромного пространства, чтобы оно не стало ещё одной игрушкой богатого человека. Дело в том, что я сформировалась в Италии 70‑х годов — эти годы были временем, когда искусство возвращало себе социальную функцию. Дальше, в 80‑е, большую роль начал играть арт-рынок, произошла коммерциализация искусства. Но 70‑е остались для меня принципиально важным периодом, и это сыграло свою роль в моём отношении к ГЭС-2. Мне хотелось прийти к такому пространству, где сможет происходить очень многое и для всех. Но это было также и требованием Леонида — делать что‑то для людей. Это место всегда было закрытым, а мне предстояло его открыть, сделать доступным. Сейчас во всём мире идёт активная дискуссия о том, каким должен стать музей будущего, но совершенно очевидно, что он будет играть роль социального агента. Исходя из этих соображений мы и выбрали модель, которую называем «современным домом культуры». Если же пространство ГЭС-2 всё же воспринимается элитарным, то это происходит отчасти от смешения понятий. Например, по‑английски я могу сказать public project privately founded — и это будет понятный формат, а в русском языке я должна существовать внутри оппозиции «частное — государственное», других вариантов нет. Я же мечтаю о создании третьей формы, выборе третьего пути, когда частное финансирование идёт навстречу людям. Это чрезвычайно важно, потому что и по размеру, и по контенту, и по тому, как будет устроено, и поскольку оно находится в центре, здание ГЭС-2 объективно соответствует этой цели. Представим себе какой‑нибудь частный музей, где билет стоит тысячу рублей, — а ведь такое легко можно представить. Мы же искали другой путь — частный музей общегосударственного значения. Именно государственного, поскольку я надеюсь, что эта модель будет воспринята на всём постсоветском пространстве. Конечно, это звучит утопически, но раз за это не нужно платить, то, мне кажется, можно мечтать.
