Кэтрин Тейлор, Национальная служба здравохранения, Великобритания

Клинический психолог из Манчестера долго изучала, как в разных странах осуществляются программы по интеграции современного искусства в медицинские учреждения, а потом возглавила похожую в своём городе. По её словам, раньше было принято считать, что если у человека ментальные нарушения, значит с ним что‑то не в порядке, а сегодняшняя психиатрия утверждает, что не в порядке не человек, а среда, в которой он оказался, — и реформировать её проще всего средствами именно искусства.

Искусство может использоваться в медицине с рождения человека и до самой его смерти — эта область невероятно широка. Если давать недоношенным младенцам слушать живую классическую музыку, они покидают отделение интенсивной терапии быстрее. Если с людьми, страдающими старческой деменцией, посещать художественные галереи, оказывается, что выйдя оттуда, они менее возбуждены, их речь более правильная и свободная, чем обычно, и причина тут в том, что искусство стимулирует мышление. Если мы говорим о серьёзных психиатрических проблемах, диссоциативных расстройствах, о людях, переживших травму, то травма фиксируется в теле, и любые арт-практики, име­ющие дело с телесностью, дают хороший эффект. В частности, в Америке проводилось много исследований о воздействии искусства на ветеранов войн: человек с посттравматическим расстройством часто не может выразить словами собственные переживания, но посредством искусства можно пробиться к его эмоциям. Или другой пример — в самом сердце модного Бруклина находится студия, куда приходят люди с расстройствами обучения, которые не могут пойти в колледж или начать работать. В этой студии они получают новые навыки — занимаются керамикой, рисуют комиксы, а потом их работы продаются в обычных художественных галереях Манхеттэна. На меня произвело большое впечатление, что у этого проекта две стороны: люди, которые обычно стигматизируются, получают занятие и шанс на признание, а те, кто видят их работы, начинают иначе относиться к таким людям, принимают их.

Традиционно, когда человек приходит к врачу и говорит, что у него, вероятно, психические проблемы, его отправляют в психоневрологическое учреждение, где его основным кругом общения окажутся люди, страдающие похожими заболеваниями. Однако сейчас развивается другая стратегия — лечение внутри сообщества, community-based, когда этих людей не отправляют в резервацию, а говорят: так, у тебя депрессия, а что тебе вообще нравится делать? Ты любишь рыбалку? Супер, пошли на рыбалку! И человек уже не оказывается исключён из обычного круга. Я не говорю, что эта стратегия — универсальное решение, но сейчас мы знаем, что зачастую причина ментальных нарушений не в проблемах медицинского характера, а, например, в чувстве одиночества, тревоги, переживании собственной исключённости из сообщества. И современная психиатрия исходит из предпосылки, что большинство психических проблем заключаются не в том, что с человеком что‑то не так, а в том, что что‑то не так со средой, где он оказался, в системе отношений между людьми. И когда он, например, идёт в библиотеку и читает вместе с остальными или занимается групповыми арт-практиками, он находится в обычном человеческом сообществе, а не в сообществе людей с ментальными расстройствами, и это работает.

В одном хельсинкском доме престарелых, где живут люди, страда­ющие деменцией, проводят занятия по африканским танцам для совсем маленьких детей, которые приходят с родителями. Старшая медсестра приглашает на эти занятия наиболее тревожных и агрессивных пациентов — когда я об этом узнала, меня это поразило, ведь это может быть опасно. Но выяснилось, что после первых двух сессий старшая медсестра убедилась, что присутствовавшие на них пациенты стали гораздо спокойнее, и она подумала: «А может, звать на детские занятия самых сложных пациентов?» И это дало эффект. Ещё в Финляндии есть такой community-based проект: муниципалитет нанимает ансамбль, платит его музыкантам постоянную зарплату, и при этом каждый житель города, кто, например, празднует день рождения на работе, или хоронит кого‑то, может позвать к себе этот ансамбль бесплатно. Это помогает поддержать чувство принадлежности к сообществу, которое у финнов и так очень сильно. Там люди присматривают друг за другом.

Я живу и работаю в Большом Манчестере — это самоуправляемый регион. Конечно, мы должны соблюдать британские законы, но основные решения, касающиеся нашей жизни, мы принимаем сами. В 2017 году на «Манчестер-арене» произошёл теракт, и после него наше региональное правительство заплатило художникам, чтобы те сделали скульптурные изображения пчёл в городском пространстве. Дело в том, что у Манчестера долгая индустриальная история, и трудолюбивые пчёлы — символ нашего духа, нашей идентичности. После теракта по всему городу появились сотни пчёл — это объединяет людей, даёт то самое чувство солидарности, принадлежности к сообществу, что есть у финнов. Так мы в Манчестере обнаружили, что чувство гордости и принадлежности можно создать.

Рисунки Ольги Роговой

Ольга Роговая. Серия графики, 2012—2014

Бумага, цветные карандаши

Изображения предоставлены Екатериной Муромцевой

Раздел «Терапия» сопровождают рисунки Ольги Роговой — художницы, живущей в доме-интернате «Сосновая усадьба» для пожилых людей в Калининградской области, и создающей автобиографические работы. Художница Екатерина Муромцева познакомилась с Ольгой и начала выставлять её серию в рамках проекта «Лучше хором» (2014—2019), за который получила премию «Инновация-2020».

С точки зрения социологии, ощущение себя частью сообщества критически важно. У всех нас есть определённые социальные потребности, и когда человек не чувствует своей принадлежности к чему‑то — это становится почвой для развития психических заболеваний. Но если ты ощущаешь себя частью чего‑то большего, это позволяет избежать проблем. Сейчас в Манчестере существует стратегия душевного здоровья, где сказано, что культура и искусство — основы общественного благополучия, что они играют важнейшую роль в профилактике психических заболеваний. Сама система ещё находится в стадии разработки, но одна из её частей — программа присутствия искусства в системе охраны душевного здоровья — подразумевает создание сети связей между учреждениями искусства, музеями и галереями и медицинскими организациями. Ещё один компонент — это обучение художников работать в системе здравоохранения, а медиков, в свою очередь, адаптироваться в системе искусства; они должны уметь сотрудничать.

О том, что искусство может заменить медикаменты, следует говорить с осторожностью, но, например, в детской больнице Манчестера в отделении рентгенологии, художник превратил приёмный покой, скучный и вызывающий стресс, в космический корабль, которым дети могут поуправлять. Врачи обнаружили, что если раньше рентген приходилось делать несколько раз, поскольку нервничающие дети не могли стоять неподвижно во время процедуры, то теперь, побыв пилотом космолёта, они ведут себя расслабленно. То же самое верно при подготовке к хирургической операции: больше музыки — меньше медикаментов, меньше боли.

Я клинически веду детей и молодых людей с ментальными проблемами, и у нас есть занятия по пению, которые посещают в основном девушки. Они приходят в подавленном настроении, с чувством тревоги, некоторые не выходят на улицу и не общаются с людьми, но через 4—5 недель занятий у них появляется уверенность в себе, они заводят дружеские отношения внутри группы. По сути пение даёт тот же эффект, что и антидепрессанты, и в таком случае мы можем снизить их дозы. Высокие дозы антидепрессантов вызывают тяжёлые побочные эффекты, а уроки пения не несут абсолютно никаких рисков. Ещё мы устраиваем занятия по изобразительному и театральному искусству для молодых людей с расстройствами поведения или психическими заболеваниями, они проходят в присутствии медицинского персонала. В 2016‑м мы приглашали художников, которые уже сделали хорошую карьеру, в дома престарелых. Вместе с жителями они занимались скульптурой, фотографией или живописью, а потом делали выставки. Художников мы выбирали тех, которые уже занимались социальными арт-практиками и не боялись работать с людьми с диагнозами. Во время сессий пациенты делали абстрактные работы, глядя на которые медицинский персонал говорил: «Это никуда не годится, это плохое искусство». А художники им объясняли, что искусство здесь — это процесс создания, но вообще‑то эти работы им понравились.

Считать ли это настоящим искусством, или это просто способ отвлечь людей от переживаний? Например, существует терапия животными, которые отвлекают людей, и делают это очень эффективно. У нас в манчестерском ожоговом отделении, где пациенты испытывают сильную боль и само лечение тоже очень болезненно, сделали театр теней. Можно сказать, что это просто развлечение для того, чтобы отвлечь от боли, но во всяком случае, искусство отвлекает людей не в пример лучше, чем телевизор.

Йоханна Вуоласто, Программа поощрения искусств, Финляндия

В Финляндии уже многие годы реализуется программа, которая обеспечивает присутствие современного искусства в медицинских учреждениях. Цель её в том, чтобы больница по умолчанию ассоциировалась для жителей с художниками. Основа всей программы — гигантский документ, где сообщается, что искусство способно бороться с психиатрическими заболеваниями, оно понижает артериальное давление у людей, которые ждут операции, уменьшает агрессию пациентов по отношению к медицинскому персоналу. С другой стороны, работу художников в такой ситуации легко перепутать с тем, что делают социальные работники, а в отчётах они фигурируют через запятую с больничными клоунами.

В сентябре прошлого года мы открыли арт-резиденцию в отделении молодёжной психиатрии Центральной больницы Финляндии. Первыми резидентами стала Доун Прескотт из центра искусств и здоровья Lime Art Manchester и художник Туукка Пасанен, работающий с играми. Учитывая, что это очень непростое отделение, чем они только не занимались с пациентами — гравюрой, световым искусством, ролевыми играми. Потом они вместе сделали «Паскаля» — интерактивную скульптуру из гравировального станка, которая при контакте с человеком издавала разные звуки и светилась.

Я привожу именно этот пример, потому что он дал очень хорошие результаты. Наша менеджер, которая обязана была посещать мастерские, с большим воодушевлением рассказывала мне, как замкнутые и неуверенные в себе молодые люди неожиданно легко стали общаться с художниками. Больше того, после того как пациенты поработали над проектом вместе с персоналом больницы, они начали контактировать и с этими медицинскими работниками. Одного молодого человека собирались переводить в закрытое отделение, но после того как тот поработал с художниками, врачи решили, что это больше не нужно. Другой, тоже в тяжёлом состоянии, после мастерской смог два месяца нормально прожить вне больницы. В общем, по‑моему, пилотный проект был очень успешным.

Боюсь, я не тот человек, кто может компетентно сформулировать, почему такие проекты должны делаться непременно художниками, а, например, не социальными работниками с творческими амбициями. Но на мой взгляд, художника в таких случаях нельзя никем заменить, поскольку он — профессионал, обладающий необходимым образованием, он понимает, что такое искусство, как оно работает, что мы делаем и зачем. С человеком, который становится частью настоящего искусства, что‑то происходит, я не знаю точно что, но этого не происходит, когда художник ненастоящий. У нас есть гигантский документ с результатами исследований, как именно искусство может помогать в медицинской сфере, для нас этот текст — основа всего, что мы делаем, и если искусство помогает, значит нам оно очень нужно, как в больницах, так и в обычной жизни.

Согласно этим исследованиям, наилучший терапевтический эффект искусство даёт в области именно профилактики психиатрических заболеваний. Люди, вовлечённые в любые арт-практики, обладают более высокой самооценкой; среди них ниже процент страдающих депрессией и деменцией, чем в контрольных группах. Культурный капитал напрямую связан с социальным благополучием и ощущением осмысленности своей жизни, поэтому хотя у нас медицинская программа, мы используем современное искусство и за пределами больниц, например в школах. Там мы видим, что когда школьники занимаются художественными практиками, это их сплачивает. Они учатся поддерживать друг друга, что снижает вероятность буллинга.

У нас проводилось большое исследование, которое показало, что современным искусством также нужно заниматься с врачами и медсёстрами. Например, занятия, где их учат воспринимать такое искусство, существенно улучшают их навыки визуальной диагностики пациентов. Занятия перформансом развивают эмпатию и учат их общаться с пациентами и родственниками, используя человеческий язык, а не медицинский жаргон. Совместное с пациентами рисование тоже помогает правильно поставить диагноз. Мы сейчас используем эти методики в медицинских школах. Самый простой вариант — мы просим профессиональных актёров изображать трудных пациентов, например очень пожилых или совсем юных, а студенты должны ставить им диагнозы. Или, скажем, курс по литературе: студенты читают специально отобранные книги, где описывается жизнь врачей или больных, и обсуждают эмоциональное состояние героев. Будущим медикам необходимо быть психологически готовыми к тому, что их ждёт. Ещё есть курс фотографического мастерства: обычно вы снимаете человека, каким его видите, но здесь вас учат фотографировать людей такими, как они сами себя воспринимают.

Вы зря удивляетесь, что художники в наших отчётах упоминаются через запятую с больничными клоунами. В Финляндии клоуны — это высококвалифицированные специалисты, а цирковое искусство такое же искусство, как и изобразительное. В системе здравоохранения задействованы многие его виды: мы приглашаем драматургов, хореографов, музыкантов, людей, специализирующихся на ролевых играх, и цирковых артистов в том числе. Они при этом не становятся докторами или медсёстрами, но пациенты начинают чувствовать себя лучше. Те, кто болеют, обретают надежду, а те, кто умирают, начинают верить, что их жизнь всё же имела значение.

Программы по встраиванию парципаторных искусств в систему здравоохранения поддерживаются уже шестым кабинетом министров, и над ними совместно работают четыре министерства — образования и культуры, труда, социального обеспечения и здравоохранения, а также окружающей среды. Предыдущее правительство хотело сделать так, чтобы искусство воспринималось людьми как неотъемлемая часть охраны здоровья и социальной работы. Так что мы двигались от искусства, которое висит на стенах, к искусству, которое создаётся вместе с людьми. Сейчас присутствием искусства на территории медицины занимается всего порядка двадцати человек из очень разных сфер. Мы идём вперёд очень маленькими шажками, но всё-таки идём.

Кай Лехикойнен, Университет искусств, Финляндия

Кай Лехикойнен рассказывает о финских деятелях искусства, которые работают в контексте социальной и медицинской повестки. Однако самая важная его мысль — что художникам следует пересмотреть свой профессиональный статус и не быть эгоистами, ведь их творческий продукт принадлежит сообществу, и его потребности превыше всего.

Интерес к прикладным и парципаторным художественным практикам в Финляндии постоянно растёт, равно как и потребность общества в них. Я считаю, что парципаторные практики — в большей степени творческий продукт сообщества, чем высказывание самого художника, и поэтому работающие в этой области профессионалы менее эгоистичны и зациклены на себе. Получается, что современному художнику, решившему заняться социальными проектами, недостаточно просто быть художником, но нужно обладать целым рядом социальных навыков: пониманием контекста, коммуникабельностью и эмоциональным интеллектом. В проектах, ориентированных на изменение среды, художник должен уметь управлять процессом, разрабатывать план исследования, заниматься перспективным планированием вместе с участниками. Понятно, что помимо чисто профессиональных навыков такому художнику за время обучения на художественном факультете нужно выработать качества, условно не относящиеся к его прямым художественным обязанностям. Поэтому у нас в Университете искусств Хельсинки теперь появились специализированные курсы, направленные именно на это.

Парципаторные подходы по‑разному проявляются в разных видах искусства — визуальном искусстве, танце или театре, — но главное в них всегда коммуникация, то есть попытка достучаться до другого. С моей точки зрения, наибольшего прогресса мы добились всё‑таки в области театра, особенно тех его форм, которые придумал когда‑то бразильский театральный практик, теоретик драмы и политический активист Аугусто Боаль, — форум-театра и «театра угнетённых». Используя методы Боаля, актёры Юсси Лехтонен, Ану Коскинен и Хелена Рити работают с заключёнными, пожилыми людьми, молодёжью из социально неблагополучных семей и мигрантами. Стоит упомянуть и «Театр ворот» из Хельсинки во главе с режиссёром Туйей Минккинен и композитором Санной Салменкаллио, который много работает с бывшими заключёнными и теми, кто скоро будет освобождён. Актриса Ниина Нурминен и её компания ArtSense, исследователи Анне Пассила и Сату-Мари Янссон с их TheatreWorks тоже используют в своей работе методы Боаля.

Что касается социального танца, то он появился в Финляндии в конце 1990‑х. Именно тогда Центр повышения квалификации Театральной академии выдал первые дипломы проходившим курс комьюнити-танца профессионалам. Важную роль тут взяла на себя Кирси Хеймонен, которая работала в тесном сотрудничестве с Кристофером Томсоном, ведущим специалистом по социальной хореографии из лондонской Школы современного танца — вот почему социальный танец в Финляндии до сих пор так тесно связан с британским. В 1999 году финские специалисты по социальному танцу официально зарегистрировали ассоциацию Yhteisö tanssii ry, которая сегодня работает как ресурсный центр для всех, кто хочет заниматься социальным танцем. У нас он понимается как движение в самых разных стилях, но непременно нацеленное на совместный опыт и общение, не только между участниками, но и между ними и фасилитатором. Для развития социального танца ассоциация с 2010 года раз в два года проводит в Тампере фестиваль под художественным руководством Марио Хамалайнена. Кроме того, раз в два года вручается приз лучшему комьюнити-танцовщику.

В области визуальных искусств я бы выделил профессора Лею Кантонен, которая вместе с Пеккой Кантоненом уже больше десяти лет развивает методы комьюнити-арта, работая в том числе с группой молодых людей, представляющих коренные народы Мексики и Лапландии. В своих группах они сначала общаются и разговаривают о своём опыте, и только потом реализуют всё совместно обсуждённое и придуманное в творчестве.

Музыкальный центр Resonaari из Хельсинки также внёс существенный вклад в работу с людьми с особыми потребностями, помогая им получить музыкальное образование. В данный момент центр проводит уроки игры на музыкальных инструментах соло или в ансамбле для 300 учеников, которые занимаются раз или два в неделю. Созданная в центре бесплатная служба Resonaari Inclusive Music Network предназначена для того, что обеспечить равный доступ к музыке вне зависимости от особенностей здоровья.

В исследовательском центре CERADA при Университете искусств Хельсинки также ведётся работа по темам инклюзии, прав человека, парципаторных подходов в искусстве. Так, Тууликки Лаес изучает влияние музыкального образования на пожилых и руководит компанией RockHubs, которая помогает создавать доступную среду и интегрированные группы для изучения музыки в городских условиях. Катя Томсон использует парципаторные практики для работы с беженцами; свою докторскую диссертацию она посвятила влиянию межкультурных коллабораций на музыкантов из стран третьего мира. Эва Силимяки занимается хоровым пением и импровизацией со студентами, которые живут в ситуации социального напряжения. Тару Тахти исследует, как музыка существует в контексте домов престарелых. А Тару Койвисто наблюдает, как работают гибридные музыкальные техники в больницах.