Группа «ШШШ»: «Мы, конечно, хейтим новые технологии, но нам, вообще‑то, классно с ними живётся»
Группа «ШШШ», состоящая из трёх десятков художниц, подготовила VR-игру для выставки в «Гараже», описывающей нынешнюю ситуацию в мире в формате абсурдных сценариев, прогнозов, теорий заговора, фейков и спекуляций. По правилам этой игры, художницы заперты в огромном доме, представляющем собой их коллективное тело. У каждой есть свой персонаж и свой алгоритм, и по сути девушки изучают, как из этих разных персонажей складывается их общий виртуальный аватар, как они — живые, находящиеся в разных физических пространствах — превращаются в гибридного цифрового монстра. А какова тогда роль зрителя в очках виртуальной реальности? Он может лишь заглядывать в окна этого цифрового арт-мира, и даже если ему покажется, что с ним говорят, — это всего лишь иллюзия. Все реплики случайны, а двери закрыты
ШШШ: Группа «ШШШ» состоит из более чем тридцати участниц i , и чтобы не терять связь друг с другом, во время локдауна мы начали проводить коллективные онлайн-перформансы в зуме, а потом задумались, как осмыслить этот наш опыт. Нам захотелось поговорить о том, как работает сообщество, как выстраиваются отношения внутри него, как большая группа людей с разными интересами и практиками могут договариваться и жить вместе в буквальном и виртуальном смысле. Тогда мы создали виртуальный дом американской мечты — большой, с аккуратно подстриженными газонами, бассейном и гаражом. Живут в этом доме одиннадцать художниц: хотя в нашей группе больше участниц, здесь показаны аватары только непосредственных авторов проекта. Все аватары отражают наши индивидуальные художественные стратегии, а они очень разные: кто‑то фотограф, кто‑то медиахудожница, кто‑то делает инсталляции, — но все они находятся в доме и пытаются найти общий язык. Карта, которую вы видите на полу, — это план дома, который в эстетике РПГ-игр показывает расположение каждого персонажа. Если персонаж перемещается в пространстве дома, на карте показан алгоритм его движения. В инсталляции находятся три плазмы: две из них дублируют всё, что видит игрок в очках виртуальной реальности, и транслируют звук, а ещё одна — гипнотическая запись глиттера, мерцающего в бассейне.
ШШШ: Мне кажется очень важным, что в игре только одна пара очков — мы позволяем войти в наш дом только одному наблюдателю. Остальные могут лишь следить, как он проходит игру. Увидеть это можно на плазмах, где отображается всё, что видит игрок, как и наблюдать за самой его пластикой, которую диктуют технологии и которая поэтому получается очень перформативной. Если долго наблюдать за игроком, ты начинаешь видеть танец, или восточные боевые искусства, или гимнастику цигун. Игрок, кстати, не может физически перемещаться в пространстве игры — всё движение осуществляется посредством пульта — но может, например, нырнуть в бассейн, присесть и посмотреть вверх — и я всем это советую попробовать.
Две гигантские улыбки на ножках бегают по всему дому, над всеми смеются и стучат зубами, стремясь укусить соседей
ШШШ: Что же касается самой виртуальной реальности — а я придерживаюсь мнения, что наш проект это не настоящая видеоигра, мы просто используем эстетику видеоигр, — игрок не может зайти в дом. Он может подглядывать за жителями через окна, опосредованно контактировать с персонажами, но реального взаимодействия наша инсталляция не допускает. Это и есть осмысление арт-сообществом принципов своего собственного существования: мы кажемся открытыми, но есть алгоритмы, соблюдая которые ты можешь войти в него, а если тебе они неизвестны или ты их не соблюдаешь, дверь закрыта.
ШШШ: Некоторые аватары взаимодействуют друг с другом: например, персонаж Саши Пучковой «Чёрная дыра» появляется по очереди около всех прочих персонажей и начинает нашёптывать им заклинания. Персонажи группы «Твин» — это две гигантские улыбки на ножках, соединённые между собой, — бегают по всему дому, над всеми смеются и стучат зубами, кусают или стремятся укусить своих соседей. Когда все заперты в одном пространстве, это провоцирует взаимное раздражение, это чувство и воплощают эти «близнецы». Карточки персонажей, которые вы видите на стене, появились у нас из настольных ролевых игр. С помощью таких карточек обычно рассказывается мифология персонажей, а мы художественно переработали эту эстетику.
ШШШ: На самом деле это кураторы в сопроводительном тексте сослались на работу Джуди Чикаго, а мы про неё совсем не думали.
ШШШ: Мы не против таких сравнений, но ориентировались только на собственный опыт локдауна.
ШШШ: Разница ещё и в том, что работа Джуди Чикаго — это манифест феминизма, попытка представить женское личное пространство и поговорить о том, что в то время все публичные пространства принадлежали мужчинам, а художница сделала нечто прямо противоположное. Это определённый этап развития феминистского искусства. А наша инсталляция — попытка показать сложную систему связей внутри группы, поскольку внутри неё у каждой художницы есть своя история общения с каждой из остальных, и из этих связей создаётся живой организм «ШШШ». Наша работа — это не манифест, мы показываем свой закрытый дом и даём в него войти.
ШШШ: На самом деле только подглядеть через окно.
ШШШ: Ещё тебе может показаться, что ты реально взаимодействуешь с персонажем «Злой бог — пушистая печенька». Но на самом деле это псевдо-интерактив: ответы персонажа никак не соотносятся с вопросами, которые ты задаёшь. Его реплики случайны, однако зрители об этом не знают.
ШШШ: Если зритель увидит, как мой персонаж «Чёрная дыра» разговаривает с другими аватарами, — это уже большая удача. Чёрная дыра говорит с жителями дома, нашёптывает им заклинания — каждому свои, они появляются на потолке. Но и эта история предназначена не совсем для зрителя, это тоже внутренняя история.
ШШШ: Заезженная тема «наблюдателя за наблюдателем» здесь умножается многократно: персонажи наблюдают друг за другом, зрители наблюдают за ними на экране и в очках виртуальной реальности, зрители наблюдают за другими зрителями, которые смотрят на персонажей в VR-очках.
ШШШ: Если бы я была зрителем и просто зашла на выставку, я бы не поняла, что когда смотрю на экраны плазм, на самом деле подглядываю за игроком. Мне кажется, это непонимание разрушает нашу концепцию наблюдателей и наблюдаемых. Ты можешь считать эту идею, только если полностью погрузишься в мир, создаваемый этой инсталляцией, а это займёт около часа времени. Это даст возможность отыскать персонажей, изучить их карточки, оказаться в бассейне, начать понимать историю про вуайеризм.
ШШШ: Существуют же видео на YouTube, где игроки наблюдают, как другие люди проходят видеоигры. Мы, наверное, могли бы на одной из плазм показать, как нужно проходить нашу игру. Обычно все рвутся совершать какие‑то действия, а надо на самом деле просто наблюдать.
ШШШ: Рвутся те, кто знаком со стандартными игровыми механиками. А я, например, когда в детстве проходила игры, никогда не выполняла предлагаемых заданий, а уходила в цветущие поля или просто гуляла по виртуальному пространству — и это было лучшее в игре!
ШШШ: Я тоже так делала. Наверное, поэтому у нас такая игра и получилась!
ШШШ: Это не игра, это что‑то вроде интерактивного кино.
ШШШ: Это побег из игры: ты приходишь в игру, чтобы в неё не играть.
Этот проект кажется прямой иллюстрацией опыта онлайн-резиденций, который появился в этом году у многих художников. Я, например, знаю, как Ульяна Подкорытова изучала местный контекст японской провинции через зум.
ШШШ: Ну конечно, в локдауне мы все сидели по домам и устраивали онлайн-джемы. Из них этот проект и вырос.
ШШШ: По сути наша коммуникация внутри группы во время карантина и превратилась в онлайн-резиденцию. Мы всегда были друг с другом на связи, как будто жили в большом общем виртуальном доме.
ШШШ: Важно, что все мы создавали персонажей, отражающих разнообразие наших художественных практик. Это и есть резиденция, где существует генеральная линия, но в то же время каждый из участников занимается чем‑то своим.
ШШШ: Женского тела, прежде всего. Луиз Буржуа одной из первых начала использовать эту метафору. Женщина рассматривается как часть дома, врастает в него, и первые феминистские практики как раз и переворачивали устоявшуюся систему: место твоего заключения становится местом твоего художественного развития. А сейчас даже Рената Литвинова этот образ использовала.
Во время локдауна произошла потеря интимности дома, во всех своих зум-звонках ты впускаешь чужих людей в своё пространство и больше не чувствуешь себя в нём в безопасности
ШШШ: Тема стала вновь актуальной во время локдауна, когда миллионы людей оказались заперты внутри своего любимого safe space и возненавидели его. А кто‑то наоборот — решил, что это лучшее место в мире и после карантина не стоит оттуда выходить. В то же время во время локдауна произошла потеря интимности дома, во всех своих зум-звонках ты впускаешь чужих людей в своё пространство и больше не чувствуешь себя в нём в безопасности.
ШШШ: Тут же и мессенджеры, куда твой начальник может в любую минуту написать, и ты опять же не можешь чувствовать себя в безопасности.
ШШШ: В итоге многие поняли, что у них нет интимного пространства, нет своего угла или комнаты, куда никто не может в любой момент ворваться, и возник вопрос: а есть ли у тебя дом вообще? В нашем же доме все существуют в общем пространстве, но все обособлены.
ШШШ: Да, конечно.
ШШШ: Как может работа быть не про феминизм, если твоя группа состоит из тридцати девушек?
ШШШ: В том то и вопрос, даёт ли цифровизация стимул к размыванию человеческого и нечеловеческого. Мы в традиционных медиа способны вообразить, что оппозиции «человеческое — нечеловеческое» больше не существует, но даёт ли цифровизация повод к полному снятию этой оппозиции?
ШШШ: Это стереотип. Посредством технологий человечество освобождает себя от простых механических действий, от монотонной работы на складах Amazon и нового рабства 12‑часовых смен под постоянным наблюдением камер. Будь это всё автоматизировано, мы бы освободили свою жизнь — не для того, чтобы стать мусором, а чтобы заниматься чем‑то более важным, чтобы у нас появилось время думать о по‑настоящему значимых проблемах — о новой этике, об экологии, о полётах в космос. На это нужно время и ресурсы, которые освобождаются, когда простые задачи берут на себя машины.
ШШШ: Не думаю, что роботы когда‑либо смогут мыслить не математически. Они способны проанализировать и показать то, что выбирает большинство людей, но обо всех остальных они ничего не знают. Даже нейросеть не может жить без человека, пока человек не скажет, чем ей кормиться. Всё завязано на человеке, а с технологиями он может себе позволить просто жить жизнь, выходить в будний день в парк — что для многих в мире привилегия.
ШШШ: У нас нет жёстких рамок, в которых мы действуем. Действительно, раньше работы оказывались завязаны на телесные практики, но в каждом конкретном случае собирается рабочая группа проекта и решает, каким он будет.
ШШШ: Логика общего движения, конечно, существует, и наверное, после этого проекта нам действительно придётся посмотреть, куда мы идём.
ШШШ: Мне кажется, это болезненная тема именно Устины, которая занимается рукотворным искусством и, наверное, ощущает на себе давление технологий, но если ты разрешил себе работать с какими угодно техниками, у тебя подобной проблемы нет.
ШШШ: Мне кажется, эта тема болезненная и для меня. Все мои работы аналоговые, и даже мой персонаж в этом проекте имеет реальный прототип, сделанный из глины, так что я, можно сказать, не выходила в цифровое пространство, а просто перенесла туда моего реального персонажа. Для меня важен физический мир.
ШШШ: Ая думаю, что проблема виртуального и реального жизненного пространства к настоящему времени уже полностью исчерпана, никакого конфликта между ними нет.
ШШШ: Наша жизнь давно цифровизировалась, все мы имеем своё представительство в сети, мне кажется это перетекание в виртуальную реальность естественным, плавным и закономерным. То, что наша группа перетекла из телесных практик в виртуальные, было подстёгнуто локдауном, но и это тоже закономерное следствие изменившихся обстоятельств.
ШШШ: Я полагаю, что Устина имела в виду конфликт переходного времени, когда привычная среда ещё сохраняется, но уже приходит что‑то новое, и это воспринимается сложно.
ШШШ: Так вряд ли мы из виртуальной реальности уже когда‑нибудь выйдем.
ШШШ: Мне кажется, что цифровизация искусства похожа на промышленный переворот, только очень быстрый. Недавнее появление Clubhouse вызвало у меня антропологический интерес, и я была шокирована тем, что самой популярной темой там стали онлайн-галереи, NFT, онлайн-продажи. Там бездумно смешивалось цифровое искусство и вполне традиционное, перешедшее в цифровой формат, те же AES+F. Меня поразила эта продаваемость цифрового искусства, не какая‑нибудь его метафизичность, а принципиальная встроенность в рынок, контролируемый глобальными корпорациями. В том, что все эти механизмы пришли в нашу сферу, мне видится определённое закрепощение, но в нашей собственной практике я этого давления не чувствую, поскольку у нас всё было и осталось основанным на личных связях друг с другом. Мы много месяцев делали свою инсталляцию для «Гаража», и самым интересным для меня было то, как мы выстраиваем коммуникацию между собой. Приходит кто‑то активный и меняет всё, потом кто‑то ещё — и опять всё меняет, а потом мы вдруг раз — и договорились. И в этом процессе ты забываешь про глобальные давящие факторы.
ШШШ: Я хочу встрять в ваш диалог с вопросом: а что делать? Да, на нас давят, нам диктуют, ну и что дальше? Ты же не уйдёшь жить в пещеру рисовать на бересте. Мы, конечно, хейтим новые технологии, но нам, вообще‑то, классно с ними живётся, продукты из магазина доставят за пять минут, любую информацию в сети найдешь ещё быстрее, у нас всё хорошо. Конечно, нам нужна этика внутри цифрового пространства. Например, меня очень волнует проблема объективации в сфере 3D-моделинга. Есть тренд, что мы не объективируем тела, и не только женские, но ты заходишь на сток 3D-моделинга, и там невероятный треш творится, и никак законодательно это не регулируется: раз человек не настоящий, значит, его можно как угодно объективировать. 70 % нейросетей — с женским лицом и с женским голосом. То есть нейросеть, которая служит человеку и выполняет его команды, непременно обладает чертами женщины. И как далеко мы ушли со своей новой этикой? Поэтому мне кажется, что вопрос не в том, как уходить из цифрового пространства, а в том, как там себя вести, хотя оно и кажется таким безграничным и свободным.
ШШШ: Мне не обидно, я за них рада. Надо же было ещё додуматься, NFT себе нафигачить. Вот Покрас Лампас тоже за нормальные деньги продаётся. И хорошо, что в эпоху капитализма эти ребята будут развивать альтернативную экономику и мне не придётся это делать, я потом приду на готовенькое. Очевидно, что в любой стране власть пытается узурпировать твои экономические ресурсы, государство хочет отслеживать движение средств у физических лиц, а это уже явное вторжение в личное пространство. А крипторынок предлагает экономическую автономию. Так что пусть развивают. Ну, продал джипешку, ну, смешно. Пьеро Мандзони продавал дерьмо художника по цене золота — мне кажется, это очень похожий жест.
ШШШ: Это не умаляет труд художников, которые годами работали над созданием работ, перед теми, кто пришёл и воспользовался уже существующей системой. Это просто такой этап, когда технология становится доступной для всех, как в своё время видеокамера.
ШШШ: В моей художественной практике нет задачи анализировать экономические процессы и криптовалюту, но я не вижу ничего плохого в том, чтобы потом прийти и воспользоваться работающей экономикой. Кто вообще сказал, что визионерство — это функция художника? Это личный выбор самого художника, как и то, о чём ему высказываться.
ШШШ: Я соглашусь, что художник сегодня не занимается визионерством. Даже если мы приходим на новую территорию, мы приносим туда другие смыслы, другие слои, это даже не рефлексия, это возможность дать и зрителям, и себе самим помыслить странное. Цифровая экономика не может предложить нам увидеть эту слоистость, потому что она нацелена на экстенсию и на продажи, это могут сделать только художники и философы.
ШШШ: Модернистский проект уже рассеялся, и у нас больше нет представления, что до будущего мы можем хотя бы дотронуться. Индустрия влияет на положение художника: в частности, мы находимся в «Гараже», а это полуинтеллектуальная-полуразвлекательная структура, что тут скрывать. Это повод задаться вопросом, как мы бы могли с этими зонами работать, и как находить другие пространства — это тоже хороший вопрос. Пусть у меня нет сейчас на него ответа, но я знаю, что свою функцию смотреть на происходящее под другим углом художники сохранили.
