You, inter alia

Алина Белишкина: Так называемый променад-­театр, или сайт-специфик театр, вызывает у меня много вопросов, потому что мне кажется, что такие практики выхолащиваются или истончаются, превращаются во что‑то вроде игры, аттракциона или групповой экскурсии. Будучи зрителем и участником таких проектов, я обычно ищу расставленные авторами ловушки и получаю удовольствие либо от попадания в них, от собственной захваченности произведением, либо от своего умения противостоять манипуляциям, разгадав замысел автора. Так или иначе моя радость рождается от детского переживания игры. Кроме того, речь обычно идёт о групповых экскурсиях, в которых ты ощущаешь, что не один: рядом с тобой идут другие люди, которые также бредут по городу, разинув рот, также попадают во все эти авторские ловушки, и ты можешь быть умнее их или вместе с ними прыгать в западню. Слава богу, я познакомилась с подобными практиками не через проекты Rimini Protocol, а через театральную компанию Тима Этчеллса Forced Entertainment Group — то, что они делали в Англии в 90‑е, было чрезвычайно интересно, но они, кстати, не называли свои прогулки театральными постановками, это были экскурсии. Их задачей было отстраниться от рутинного восприятия городского пространства, увидеть его с нового ракурса. И вы правы, у нас в Петербурге очень много коллективов, которые занимаются променад-театром, например творческая лаборатория «Вокруг да около», но нам кажется, что наш проект не театральный и не сайт-специфичный, в первую очередь, потому что не предполагает никакого коллективного переживания. Мы в нём как раз размышляем, о том, какая возможна коллективность в той общественной и пространственно-политической ситуации, в которой мы сейчас оказались. Что происходит с самим понятием «коллективности» сегодня? Как мы можем её переформулировать? Стоит ли нам вообще к ней стремиться или это фантазии, которые больше не реализуемы и которые были нам навязаны неолиберальным режимом? Не попали ли мы в западню: может, все эти идеи коллективности, которой мы бредим, — это тоже ловушка на нашем пути, но уготованная нам не режиссёром спектакля, а неолиберальным режимом? У меня нет ответов. Наоборот, озвученные мною вопросы — это те, что мы своим проектом задаём. Так что когда мы с Лерой придумывали проект, мы решили, что он у нас всё‑таки не виртуальный, что мы используем цифровую среду исключительно как инструмент, а сама наша работа подлинно существует в физической реальности. Да, у нас есть электронная карта, на ней расставлены точки, но это навигатор, который можно отпустить, взяв оттуда лишь необходимую информацию о жизни в реальном пространстве.

Валерия Мостовая: Именно поэтому у нас нет ни жёсткой структуры, ни правил, как его проходить. Есть только рекомендации художников, да и то не во всех случаях. Зритель сам решает, слушать ли ему эти монологи дома или перемещаясь между точками, обозначенными на карте, выбирать ли ему лишь записи на своём языке или, например, включать текст на французском — языке, который он, может быть, не понимает.

Алина Белишкина: Начиналось всё так: прошлой весной в карантинное время мои прогулки были одинокими, угрюмыми и безрадостными. Я бродила вокруг дома и слушала аудиокнигу, и в какой‑то момент стала ловить себя на мысли, что моё переживание не такое банальное, каким может показаться, поскольку если прислушаться к собственному опыту, к тому, что происходит со мной, когда я хожу по городу и району, который мне более-менее известен, и слушаю какой‑то текст, моё переживание сосредотачивается на опыте безместности, происходит разыдентификация, распакование пространства вокруг меня, но также и разыдентификация и распакование меня самой. Моё существование в пространстве города оказывается и присутствием, и не-присутствием. Я перестаю понимать, где нахожусь, и моё безместье мне показалось интересным. Его захотелось исследовать с помощью художников. Мы обсудили это с Лерой и подумали, что это может быть интересный опыт для всех именно в это дурацкое, грустное время.

Валерия Мостовая: Когда мы приглашали художников, то предлагали им выбрать точку на карте, которая будет более-­менее соответствовать их текстам. Но мы отталкивались от текста, и именно текст задавал весь маршрут, он был первоначален и первостепенен.

Алина Белишкина: У нас три художника, для которых важна сайт-специфичность: Алёна Терешко, Оля Житлина и Франсуаз Карако. Остальные использовали город как конструктор, фланировали по нему очень свободно, перепридумывая его. Для некоторых городом становился дом. Но если говорить про привязку к месту в целом, заякоренность, мне кажется, она у нас есть, но другого рода. Заякоренность у нас реализуется за счёт непосредственного обращения к слушателю, «к тебе». Неслучайно проект называется You, Inter Alia. Даже если ты не понимаешь языка, на котором к тебе обращается художник, ты в состоянии разобрать «ты», you или tu. Мне нравится сравнивать это обращение с альтюссеровским окликом: «Эй, ты!». И ты, оборачивающийся, понимающий, что обращаются именно к тебе, становишься субъектом ситуации, которую задаёт тот, кто окликает тебя. Ты заземляешься, заякориваешься в этой ситуации, оказываешься в том самом месте, где сцепляется физическое пространство, электронная карта и текст, — для меня это ключевой момент. Неважно, слушаешь ли ты Ваню Курбакова, стоя на мосту или сидя на диване, в какой‑то момент он обращается лично к тебе. И услышав «Ты!», ты как будто просыпаешься, опознаёшь себя в качестве тебя. Это очень простая манипуляция, она подробно описана философами — это ситуация, в которой ты становишься субъектом. Так что, мне кажется, наш проект не про город даже, а про случайные субъектности, возникающие посредством практик прогулки и письма.

Что касается подлинно сайт-специфичных проектов, для французской художницы Франсуаз Карако это был ключевой момент в проекте. Она построила весь маршрут как путешествие в пространстве собственной памяти и собственного пребывания в Женеве много лет назад. Мне кажется, этот проект очень близок к практикам Джанет Кардифф: обе называют своим жанром аудиопрогулку, обе обращаются к пространству памяти, обе выстраивают маршрут между воспоминаниями и воображением, между прошлым и настоящим. И вот Франсуаз рассказывает, как приезжает в Женеву, город её детства, в котором она давно не живёт, но куда много лет назад эмигрировал её прадед, державший магазин фурнитуры для нижнего белья. Художница с ним никогда не встречалась, но знает адрес магазина, а также множество семейных историй, которые рассказывал её дедушка. Так что Франсуаз заранее подготовилась к этой поездке, разработала маршрут, прочитала архивные документы, представила всё, что собирается увидеть, — вплоть до интерьеров магазина, где никогда не была. При этом она приглашает нас следовать не столько круговым маршрутом от и до вокзала Женевы, а по маршруту её воспоминаний. В этом случае пространство города важно. А в случае Алёны Терешко пространство выступает декорацией к её рассказу о себе, причём рассказу о нынешней себе, а не о прошлой. В то же время она предлагает слушателям проникнуть в это пространство и что‑то получить, но мы не будем раскрывать секрет. В общем, Алёна предлагает интерактивную игровую форму.

Валерия Мостовая: Я думаю, что если бы проект реализовался только в Петербурге, он был бы совсем другим. Для нас очень важно, что в нём присутствуют два города, что он обращается к слушателю на разных языках и что у слушателя появляется возможность перенестись в пространство, где он никак не может сейчас оказаться. Он может пересобрать себя и пересобрать город вокруг, именно пока прогуливается по одному пространству и слушает рассказ о другом, где его сейчас нет. Нам кажется, это обеспечивает проекту дополнительное измерение. Для той же цели мы даём право участвовать в проекте не только художникам, но и всем зрителям, которые могут записать собственные монологи, привязав их к точке на нашей карте города.

Алина Белишкина: Как только мы разрешаем участвовать всем, мы обнаруживаем, что и для нас самих эти два города теряют реальные очертания. Вместо реальных территорий они превращаются в воображаемые конструкты, в набор наших представлений о Женеве и Петербурге. Игра с вымыслом и реальностью, с присутствием и не-присутствием. Пространство, которое возникает между ними, — очень важно в проекте. Зрительское участие усиливает его промежуточное положение, поэтому мы надеемся, что зрители не будут стесняться и пришлют свои записи. Дело здесь не в художественном качестве или глубине присланных текстов. Мы мечтаем получить в результате библиотеку текстов, да и сам наш проект ближе всего именно к олдскульной библиотеке — библиотеке аффектов.

Кстати, помимо аудиопрогулок в нашем проекте есть очень важная составляющая — переписка художников. Это целые километры текстов, которые художники отправляли друг другу. Погружение в текст, погружение в слог другого человека — это тоже на самом деле виртуальность, которая сопутствует всем нашим движениям в пространстве воображения, и это та виртуальность за которую я ратую. Это тот самый «онлайн», то самое сконструированное пространство, та самая вымышленная реальность, над которой имеет смысл работать. Дело в том, что мне совсем не нравятся проекты, которые стремятся создать какое‑то подобие физической реальности, её копию, — это тупиковый путь развития. Цифровая среда — это инструмент, который можно использовать для трансформации действительности, для сублимации того, что происходит между мной и тобой, мной и стаканом, мной и бабушкой в парадке. И тогда эта виртуальность может быть критической и интересной.

Валерия Мостовая: Наш сайт, помимо опыта прослушивания, даёт опыт блуждания по текстам. При этом он сопротивляется привычным способам взаимодействия с сайтами, он страшно неудобный, не в смысле непродуманного интерфейса, а в том смысле, что он требует от зрителя очень много его времени.

Алина Белишкина: Да, мы требуем от слушателей серьёзных инвестиций времени и сил. В этом смысле мы неудобны, даже неуместны, мы требуем, чтобы человек провёл у нас много часов, много прочитал, много услышал. Мы не создаём ничего, что бы было непонятно или сложно, но нехватка времени — это общая проблема той действительности, в которой мы оказались, более того, навязанная нам нехватка времени. Все работают 24 / 7, ни у кого нет времени даже на сон, и в этой неолиберальной действительности, которой необходимо противостоять, наш проект оказывается не только критическим, но и активистским. Мы требуем от человека просыпания от активности, обратного, инверсивного просыпания, мы приглашаем его к медлительности: успокойся, не суетись, у тебя куча времени, ты можешь просто почитать. Нам твоё время не нужно, твоё время нужно тебе. Мне кажется, это очень важно сейчас. Гонка, в которую нас погружает действительность, — она в том числе и художественная, поскольку у каждого проекта есть свои сроки и свой бюджет, за которые арт-профессионалы не вольны выходить. А мы предлагаем выход за рамки и параллельно критикуем среду, в которой мы все оказываемся. Да мы и сами выходим за рамки опен-колла, когда восьми художникам отведено определённое время, чтобы реализовать проект, поскольку мы раздвигаем временные границы этого проекта, предлагаем всем в нём участвовать, говорим, что времени у нас больше, его необязательно тратить на проектную деятельность, его можно тратить на обращения друг к другу. Если помните, прошлой весной в сеть были выложены многочисленные театральные постановки и перформансы, но все их было необходимо посмотреть до определённого срока, пока они не исчезли. А наш проект говорит об обратном: ты можешь его отложить, можешь вернуться через год, сделать с ним всё, что захочешь. У тебя есть всё время мира, и надо понять, что эта возможность у тебя есть действительно есть, — вот что самое главное.