Художник Аристарх Чернышев о новой психоделике цифрового искусства
Аристарх Чернышев — один из пионеров и главных знатоков российского медиаискусства. Для нас он взялся проанализировать чуть ли не самый сложный вопрос, связанный с современным состоянием этого направления, — его эстетику
Если считать с 2011 года, сейчас мы наблюдаем уже пятую волну интереса к криптовалюте и роста её стоимости. Нынешний виток взлёта я проигнорировал, потому что был занят своими проектами, а когда время прошло, понял, что опоздал. Однако в 2018 году я, как мелкий спекулянт, заработал на этом пару тысяч. В том же году я сделал выставку «Бешеные деньги» о новых технологиях в виртуальном товарно-денежном обороте. На этой выставке Алекс Булдаков майнил криптовалюту, и тепло, которое выделялось в процессе, нагревало воду в ванне. У: vtol: (Дмитрия Морозова) была электронная арфа, которая генерировала звук в зависимости от колебаний курса. Участники группы «Битник» в течение нескольких лет меняли по 100 долларов на эквивалентную стоимость в криптовалюте и вслепую совершали покупки в даркнете, а потом рассматривали улов, который был весьма хорош — от поддельных кроссовок Канье Уэста до наркотиков и фальшивых паспортов. Их покупки приходили обычной почтой, и это было удивительно: за какие‑то призрачные биткоины тебе приходили реальные вещи криминального происхождения. Я думаю, художник так устроен, что все новое ему хочется потрогать и потыкать.
Когда появляется что‑то новое, оно не появляется из ниоткуда. Оно годами вызревает, развивается, и пока это происходит, никто не обращает на это внимания: ну, майнят некие ботаники какие‑то биткоины, лепят своё 3D, — а у нас тут живопись и биеннале. Потом раз — и это новое оказывается на виду. Все пытаются встроиться в эту цифровую реальность, однако тот путь, который другие прошли за пять лет, невозможно осилить за месяц. Чтобы оказаться в том же месте, где эти другие сейчас находятся, тебе придётся усвоить всё предыдущее. Тем не менее к процессу цифровизации постепенно подключаются другие люди, и новизна сглаживается. Надо понимать, что новое не соперничает со старым, как многие думают. Наоборот, это старое борется с новым, дерётся за территорию. Извозчики пытаются бороться с таксистами, а таксистам они и вовсе неинтересны. Новое открывает для себя другое пространство. Его раньше не существовало, или оно было для старого недоступным. Так что, пока ты работаешь с уже знакомыми, освоенными технологиями, где ты знаешь какие‑то тонкости, приходит что‑то новое. Ты поднимаешь голову и видишь, что постарел. Фокус внимания людей, твоей аудитории, уже переместился на другую тему.
И если говорить об аудитории искусства, продаваемого за криптовалюту, то основные покупки совершают люди, у которых неожиданно её оказалось много. Покупки они совершают исходя из своего вкуса, а вкус никто из них не воспитывал. Из-за этого в нынешнем цифровом искусстве выработалась своя специфическая эстетика, я её называю новой психоделикой. У старой психоделики было мало выразительных инструментов, в 70‑е она реализовывала себя посредством музыки, живописи, кино, а сегодня возник весь этот сюрреализм на стероидах, который реализует себя посредством программных пакетов. У художников появилась возможность создавать необычную физику, какие‑то формы, которые раньше нельзя было представить, потому что они рождаются в результате алгоритмических процессов. И если пытаться выделить какие‑то эстетические направления, мы обнаружим в основном космические сюрреалистические пейзажи, сходные с теми, что писали художники в 70‑х на волне энтузиазма первых полётов в космос. Эти картинки не вызывают у меня никакого интереса, они хорошо сделаны технически, но до смешного наивны и обращены к примитивным чувствам.
Сингулярность в математике — это точка, в которой математическая функция стремится к бесконечности или имеет какие-либо иные нерегулярности поведения. Так как же пройти сквозь сингулярность и не заметить этого?
Ещё один тип искусства в сети я называю плагинизмом, поскольку оно основано на возможностях плагинов и различного софта. Освоившие их авторы добиваются необыкновенных визуальных эффектов, и эти эффекты самоценны сами по себе. Как правило, это абстрактные картинки, которые демонстрируют именно технические возможности современного софта. Это тоже абстракция на стероидах, и она пользуется большим коммерческим успехом. Среди наших художников в этой сфере работают 404. zero, из американцев — Зак Либерман. Третий тип авторов — это люди, которые тоже хорошо владеют технологией и просто генерят красивые картинки без особого смысла. И последний тип — киберпанк, у которого тоже большая аудитория. В 70‑е им занималась в основном литература, а сейчас у художников появилось гораздо больше возможностей для изображения фантастических вселенных. Из наших, например, Никита Реплянский делает хорошие вещи в этом жанре.
Отдельная история — продажа документации стрит-арта: поскольку это искусство недолговечное, заработать на нём можно только так, и это, я думаю, хороший ресурс именно для стрит-артистов. Однако когда работу Бэнкси сжигают, чтобы перевести её в NFT, — это не эстетическое направление, это стратегия продажи. На сегодняшний день этот рынок упал уже на девяносто процентов. Я полагаю, потому, что коллекционеры уже набрали себе работ и сейчас чешут репу, а что же с ними делать, зачем они всё это купили. Другое дело, что арт-рынок популяризовал и легализовал NFT и эфир. Сегодня художники выкладывают по пять тысяч картинок в день, платят деньги майнерам. Художественный товар — это большая находка для этой криптовалюты, потому что у других валют особого применения нет, кроме торговли оружием и наркотиками. Пока ещё продаются наиболее известные авторы, уже, правда, не за такие бешеные деньги. И здесь нужно понимать, что к нам все технологии приходят с Запада, и все пенки тоже снимаются на Западе, поэтому если кто из наших художников успел что‑то заработать — молодцы, но это несопоставимо с тем, что заработали зарубежные авторы.
Сейчас в эту сферу кинулось много людей, они потеряют время и деньги, но приобретут что‑то другое. Например, научатся работать с современным софтом, ведь если раньше делать 3D было круто, то сейчас все это умеют. Люди достигли невероятного уровня владения программным обеспечением, и они, может быть, смогут его монетизировать иначе. А чтобы сейчас что‑то продавать, уже нужно иметь свой наработанный круг, иначе твои картинки мгновенно утонут в этом потоке. Либо ты должен развить бешеную активность, либо придумать нечто экстраординарное, либо у тебя должен быть некий аналог цифрового галериста, чтобы тебя продвигать и получать свой процент. Просто так никто не придёт и не купит. Два года назад я делал выставку цифрового искусства, и я бы сказал, что шестеро из её участников сейчас успешно продаются, но они ещё тогда создали свой стиль и заработали имя. Например, Инес Альфа: в то время в инстаграме появились маски, и среди людей, которые туда кинулись, некоторые успели это монетизировать. Вот и Инес делала виртуальный макияж и успешно его продавала. Потом появился full body skeleton — когда видеопрограмма распознаёт твои движения и потом крепит этот скелет к твоему изображению. В основном все эти инструменты используются в рекламе, но и художники ими стали интересоваться. И поскольку это уже пришло, оно никуда не уйдёт. Вау-эффекта, конечно, уже нет, люди уже отчасти хотят смыслов, но отчасти и просто более продвинутых визуальных эффектов.
Делить эти работы на искусство и не-искусство глупо. По-прежнему работает подход, что искусство — это то, что выставляется в арт-институциях. Но завтра этих ребят покажут в какой‑нибудь галерее — и вот всё, они искусство. Этот процесс находится на уровне самоорганизации, и оценить его изнутри невозможно. Пока что мы сделали свой «Электромузей в Ростокино», реализуем там какие‑то свои проекты, но понимаем, что, будь это показано в центре, у этого могла бы быть более значительная аудитория.
