«Дальневосточные разлучницы» i : Нас таковыми считали. Но да, мы начали с музыки. Точнее, мы начали со встреч — вместе ходили по гостям, по барам, заходили в резиденцию «Зари» i , бродили по городу. В это время во Владивостоке было много музыкальных групп, которые делали каверы на чужие песни и всё было очень однообразно. Не было женских коллективов, которые бы говорили со сцены что думают. Так мы догадались, что нужно делать.

При этом и речи не шло об однозначном позиционировании себя как художников или музыкантов, да и то, что мы делали, не было музыкой в строгом понимании. Даже и в нестрогом понимании. Просто музыкальная сцена была легко доступна.

«Дальневосточные разлучницы»: Была. Когда мы росли, везде играло радио New Wave, там ставили местные группы, «Мумий Тролля» и других исполнителей, все знали тексты. Эта среда была легко доступна и в какой-то момент стала впускать всё, что хотело войти. То есть изначально была какая-то идея, понятный круг исполнителей, а потом, когда стали выступать все подряд, уже стало невозможно разобраться, кто тебе нравится, а кто нет, и рок здесь играют или это «Владивостокские разлучницы».

«Дальневосточные разлучницы»: Мы, скорее, обозначали для себя тему: давайте поговорим, что нас трогает, например, какие самые болезненные истории происходили в нашей жизни. Мы тогда начали собираться в квартире разлучницы Маши Журавлёвой, болтать, рассказывать друг другу свои самые страшные истории и на их основе делали выступления. Каждый по очереди был повествователем, а остальные играли роль хора, который поддерживает солиста. Кто-то писал заранее свои тексты, кто-то просто обозначал свою тему, а на сцене уже импровизировал в свободном потоке. Мы звали музыкантов, чтобы те нам аккомпанировали, а если музыканты не находились, мы ставили первый попавшийся музыкальный фон, Prodigy или все, что нравилось. А потом наговаривали свои тексты, а хор в это время что-то подвывал.

Например, у нас был текст «5 минут» — это рассказ про то, как девушка очень долго добиралась до удалённого поселка к своему возлюбленному, а когда приехала, их близость длилась пять минут. Она только собралась встречаться, а всё уже как-то и закончилось. В общем, собралась и поехала обратно. Хор пел про пять минут, а она рассказывала историю.

«Дальневосточные разлучницы»: Очень важную. Многие из нас работали на «Заре» — и Маша, и Рада, и Таня. А туда в резиденцию приезжали художники, мы со всеми общались и у всех учились, делали концерты. «Заря» была главным местом тусовки людей, которые приезжали из Москвы, и это было очень ценно. Владивостокских всех мы уже знали, а вот всё новое было на «Заре».

«Дальневосточные разлучницы»: Да, можно так сказать. Еще «Заря» находится не в центре, поэтому сама дорога туда убирала всех случайных людей. То есть не все почему-то считали, что добраться на все эти события легко.

И вот в одну снежную зиму в резиденции гостил Валя Дьяконов i , который и придумал для нас название, и мы тут же пошли и записали альбом, в котором Валя тоже принимал участие.

«Дальневосточные разлучницы»: Потому что город-курорт. Приезжают замужние или женатые люди, встречаются с красивыми девушками или парнями. Поэтому и «Разлучницы».

«Дальневосточные разлучницы»: Это потому что ты приехала в ноябре. Летом он на короткое время становится похож на город-курорт.

«Дальневосточные разлучницы»: Да. До этого ничего не было. Мы были разрознены и мы не были коллективом, который транслирует какую-то общую идею. А как появилось название — мы сразу поняли, что нужно писать альбом, взяли антологию цыганской поэзии, стопку газет, инструкции к китайским металлическим шарам — все, что нашлось под рукой, начитали и накричали эти тексты на диктофон и выпустили альбом ВКонтакте. А потом подумали: где альбом, там и концерт. Так мы договорились с клубом «Контрабанда», потом выступили на «Заре». А потом нас сильно не полюбили.

«Дальневосточные разлучницы»: Потому что здесь очень консервативные представления о том, как должны выглядеть девушки, которые занимаются музыкой. Они должны быть одеты в красивые вечерние платья и ходить на каблуках. Видимо, мы этим вкусам не удовлетворяли.

«Дальневосточные разлучницы»: Пока люди думают, что мы музыканты, всё складывается относительно нормально.

Хором: Да!

«Дальневосточные разлучницы»: Опять же с подачи «Зари». Там была выставка «Край бунтарей, которая сначала прошла во Владивостоке и Питере — и состояла только из мужчин-художников, а потом еще в Москве. И вот в эту третью выставку Алиса i включила и нас.

«Дальневосточные разлучницы»: К тому моменту у нас уже были костюмированные шествия по Владивостоку в костюмах, сделанных местным художником Александром Киряхно, и всё происходящее было гораздо ближе к перформансу с отсылками к футуристам и особенно к Давиду Бурлюку, поскольку он приезжал во Владивосток. А еще мы выступали на «Ночи музеев», и вот с тех пор, наверное, нас начали причислять к художникам.

Наши шествия напоминали кришнаитские — мы брали микрофоны и колонку, наряжались, гримировались, ходили по центру и пели свои тексты на ходу. Мы ходили к «Океанариуму», пели с крыши гаражного кооператива с видом на Маяк. А однажды мы сообщили всем знакомым, что собираемся на набережной в определённое время, то есть все наши слушатели как речки стекались к морю. А отыграв концерт на набережной, мы вернулись в «АртЭтаж» и оттуда с балкона продолжали. Мы до сих пор вспоминаем это как очень весёлое и красивое событие.

«Дальневосточные разлучницы»: У нас был большой цикл — «Год Городнего». Дело в том, что многие из нас успели поработать не только на «Заре», но и в «АртЭтаже», и поэтому мы знаем Александра Ивановича и как реального человека, и как мифологического персонажа приморской арт-сцены, про которого рассказывают фантастические байки. А мы в то время для своей группы как раз пытались нащупать похожую форму жизни, где миф и реальность сливаются в единый образ.

И однажды одной из нас — разлучнице Аполлинарии —приснился сон о том, что Александр Иванович якобы умирает, но остаётся его голова, которая пророчествует и даёт советы, как дальше жить «Этажу». По мотивам этого сна Серёжа написал красивый текст, и мы сделали аудиопостановку: она начинается как бытовой рассказ, но затем перерастает в эпическое повествование и в битву добра и зла. Дело в том, что Городний передал Владивостоку свою огромную коллекцию приморского искусства в надежде на будущий музей, однако музея до сих пор нет, а саму коллекцию на тот момент поместили в Дом культуры «Традиции и современность», и мы все наблюдали, как этот Дом культуры пытается пожрать «АртЭтаж». Например, они стали третировать Александра Ивановича, поскольку тот не приходит на работу к 9 часам. Но на самом же деле это всё его коллекция и ему решать, когда он хочет приходить на работу. В общем, в нашей аудиопостановке Дом культуры воплощал силы зла, и с ними бился «АртЭтаж».

Кстати, самому Городнему никогда особенно не нравилось, что мы делаем. Он сказал, что послушал нашу аудиопостановку и тут же удалил. Но иногда, мне кажется, ему льстит наше внимание.

Таня: Для меня это различие стало очевидным после ярмарки Cosmoscow в 2019 году, где мы принимали некоммерческое участие — и на третий день нас попросили не приходить, поскольку мы создаём много шума и мешаем работать ценным участникам. Когда мы возвращались из Москвы домой, то поехали с Серёжей на машине, добирались через Екатеринбург, и там мы случайно познакомились со Спартаком, а у него эта форма-жизнь уже цвела на всю катушку. Он пишет, рисует, дом у него раскрашенный, с козой живет, красивый, нарядный, веселый сердцем. Мы сначала побывали у него в гостях, а потом случайно встретили в трамвае — на нём был гавайский венок с пивными пробками. В общем, сразу всё понятно, что такое форма-жизнь.

А потом мы поехали дальше — и эта поездка длилась так долго, и вся Россия длилась, и однообразные пейзажи тянулись и тянулись. И у меня появилось время переварить всё, что было на Cosmoscow и подумать, как быть дальше. В этом путешествии мне пришла в голову идея всем взять одну фамилию, сыграть коллективную свадьбу, жить вместе, найти дом, где можно будет совместить жизнь и искусство.

«Век сей предчувствует Каганат Каганских, возвращение в дом, которого прежде не было, цветение садов, пир свадебный веселящихся уссурийцев, где мёртвые посреди живых за праздничным столом и радости исполнены сердца наши. начало века сего — в безначальном безвременье, сны о нём — вести из будущего, торжество его — здесь и сейчас. Каждое мгновение да исполнится дыхания его».

Из программного текста «ДВР» «Век Воли»

Причём на самом деле идея эта уже витала в воздухе. Мы и жить вместе уже пробовали, когда сами были резидентами на «Заре» и наша выставка длилась нон-стопом всю весну — мы жили буквально в выставочном зале.

«Дальневосточные разлучницы»: Именно так. Наш проект назывался «Весна блаженная», нам предоставили в полное распоряжение и бюджет, и выставочный зал. Три месяца мы жили, творили и делали, что хотели. Это было классно! Раз в неделю там происходили веселые и совершенно сумасшедшие хеппенинги, а в остальное время выставка представляла собой то, что осталось после хеппенигов. И там случилась какая-то магия, которая повлияла на наше дальнейшее развитие. Это был очень важный момент.

А еще я там почувствовала, что как будто всё, что мы делаем, мы делаем для себя. Ни для какой-то там публики, а просто нам весело, нам хочется что-то делать — и мы делаем.

«Дальневосточные разлучницы»: Если людям становится по-настоящему интересно, они сразу перестают быть наблюдателями со стороны. Ну, вот, например, Петя Лебедев — пришёл на выставку и остался с нами. Пусть он один из тысячи, зато какой — зритель, который потом становится частью коллектива.

И Вадим Дунаев так же. Вообще, он довольно скромный человек, который не любит публичность, смол-токи, новые знакомства. И вдруг он расписывает себе лицо, в первый раз в жизни берет в руки бас-гитару и выступает. Да, наверное, наше творчество направлено не на всех зрителей в мире, а только на тех, кто может сам стать разлучницей. Конечно, мы думаем, что каждый человек потенциально дальневосточная разлучница, но остаётся только тот, кто сам того пожелает.

«За праздничный стол многие призваны были, но остались лишь те, кто сам того возжелал и близости не убоялся и сам не искал препятствий к тому. каждый, кто вошёл в семью, притянулись, будто магнитом, и принесли на пир лучшие дары свои и зажгли светильники пламенем своим».

Из программного текста «ДВР» «Век Воли»

Рада: Мне хотелось. Я сказала: что вы, с ума сошли что ли? Когда мы говорили, что будем жить вместе, я думала, что речь шла про пенсию!

Таня: Да, мы очень переживали, получится ли у нас. Рада говорила: я точно в деревню не поеду, я городской житель, как я буду в этот туалет ходить? Но сейчас она уже себя комфортнее чувствует.

Серёжа: В первое время, помню, чувствовалась даже какая-то ревность друг к другу. Сначала мы строили планы: вот мы все в восемь утра просыпаемся, делаем какие-то движения, вместе рубим дрова, вместе едим, всё чисто и красиво. Мы даже придумывали какие-то общие костюмы — рабочую форму и праздничную. И если кто-то не торопился сюда переезжать или переехал, но при этом уходил в свою комнату или домик и там прятался, это воспринималось даже враждебно. А теперь наступило блаженное состояние: мы все вместе, как планеты в одной системе, но у каждого своя орбита, нет никакого общего сценария или распорядка, никто никому ничего не навязывает. И сейчас я уже понимаю, что это и есть жизнь: кто-то болеет, лежит у себя в кровати, кто-то хочет побыть с собой наедине, а кто-то посмотреть «ТвинПикс» — а я его смотрел уже тридцать пять раз и больше не хочу видеть в жизни. Так и складываются сюжеты, которых ты не ожидаешь.

Рада: У меня были возражения практического порядка. Во-первых, я не понимала, на что мы будем жить. А во-вторых, — касательного ограниченного количества фертильных людей на одной территории, не все же у нас живут парами, и пары будут распадаться, пересобираться. Меня это беспокоило, но, как выяснилось, зря. Нравы здесь пуританские, а жизнь — почти монашеская.

Рада: Про учёбу мы недавно с Серёжей спорили, нужно ли моему ребенку школьное образование.

Серёжа: Кому-то нужно, кому-то нет. Свой университетский опыт я вспоминаю без радости. А «ДВР» — это сказка, это энергия, это подъем. Через ДВР я как-то повзрослел, начал чувствовать, что в любом человеке есть божественное начало и красота. И мне кажется, я не тот человек, который может вывезти весь этот городской мир, где люди делают карьеру или зарабатывают нормальные деньги. Не представляю, как они это делают, всё время кому-то звонят, вертятся.

А здесь, я думаю, мы выбрали путь, по которому идём вместе, но и каждый сам по себе. И мы открыты: к нам могут приехать все, кто захотят, из любых миров. Например, Диана приехала к нам и осталась здесь жить. Мы растим свою самобытность, свою разность от внешнего мира, но при этом сохраняем с ним связь. Здесь нет законченности, то есть и обучение идёт, и карьера идёт.

Таня: Наверное, мы этот арт-мир уже считаем недостаточным, потому что во Владивостоке всё общение происходит в одном и том же кругу. Даже если кто-то приезжает, а ты в сфере искусства уже немножко ориентируешься, то всё равно это люди, которых ты знаешь, ты их слышал или видел. И возможность другого во Владивостоке как будто сложнее, а здесь легче. К тому же, когда мы перестроили формат, и жизнь стала нашей сценой, то и возникновение концерта или картины, встреча с другим человеком или другим художником происходит сама, это никак не готовится специально, это как самоплетущийся узор. Ну и всё-таки мы куда-то ездим.

Серёжа: Заявки пишем. Вот сейчас печь для хлеба и для керамики строим по заявке.

Лиза: Если сравнивать нашу нынешнюю жизнь с тем, что было в городе, то в Горноводном всё становится как будто более материальным, осязаемым. Как будто все твои идеи здесь гораздо быстрее реализуются, принимают форму, чем в городе. В городе я, скорее, больше думаю, чем делаю. Здесь ты ощущаешь, как меняются сезоны, ты всё время что-то делаешь и делаешь это вместе с природой.

Таня: На мой взгляд, Лиза очень наглядно воплощает форму-жизнь. Она одновременно делает какие-то хозяйственные дела и умудряется еще при этом рисовать, привнося в свою работу все эти хозяйственные смыслы. Например, вешает плакат «Уважай топор» или «Будем трудиться, будем работать, будем хорошие». То есть она художник на этой живой сцене, где нет иной выставки, кроме как у тебя дома. Так здесь и формируется дом-музей-резиденция. Карьера, о которой ты говоришь, здесь присутствует, просто немножко в другом формате, менее привычном.

Серёжа: У меня бывают по ночам приступы амбиций. Но я понимаю, что могу реализовать здесь свои идеи и буду услышан своими друзьями, они для меня и критика, и отзывы. Мне нужно только создать для себя пространство внутреннего спокойствия. А в городе мне пришлось бы начинать с нуля. Я забыл бы все свои идеи и думал бы только, чем заплатить за жильё. Но да, иногда ночью не можешь уснуть. А иногда ты готов отдать жизнь, чтобы был этот дом-музей, дом-сад. Чтобы ты жил в гармонии с этой красотой вокруг, ухаживал за ней.

Рада: Как человек алчный и тщеславный, я периодически пытаюсь делать какую-то карьеру. В Москве у меня не очень с этим складывалось, пока меня не приютила Алиса Багдонайте в своей галерее «Треугольник» i . Я старалась вести светскую жизнь, но эта жизнь была очень голодной, когда ты на вернисаже изо всех сил стараешься не показывать, насколько сильно тебе хочется есть. Мне кажется, так у очень многих. И я сильно переживала: вот пандемия и вот мой декрет, вдруг сейчас я отупею. От ужаса я поступила везде, куда можно было поступить, и устроилась на все работы, куда вообще можно было устроиться. Весной 2022 года стало понятно, что сейчас не самое продуктивное время для карьеры. Это отрезвило. Я стала думать, что, возможно, в какой-то другой момент своей жизни смогу заняться карьерой. Тем не менее, я не живу в Горноводном. Я уезжаю и возвращаюсь. У меня есть обязанности — помогать семье, растить ребенка. И раньше если я чувствовала, что арт-мир — это сфера, которую я ценю, в которой реализую себя, которую мне важно сохранить в жизни, то сейчас я поняла, что смогу работать администратором в салоне для наращивания волос и не помереть от досады. Сейчас если ты работаешь в культуре, тебе всё равно приходится идти на какие-то компромиссы. Цензурировать художников сложно, смотреть как художники цензурируют сами себя — еще сложнее. Хотелось бы, конечно, много денег. Но я никогда не говорила, что перееду в Горноводное насовсем. Мне нормально жить здесь наездами. Но тут, в Горноводном для меня гораздо больше дом, чем тот, где я живу во Владивостоке.

Таня: Мне кажется, с весны 2022 года мы перестали искать какой-то общий сценарий. То есть он не назван. Мы все знаем, что мы вместе. На картине Лизы, которая висит у нас в доме, изображены под покрывалом женщина с младенцем, и мы все знаем, что это Рада и Лиля, а другие люди не знают. И вот такая же неназванность существует в том, что нас объединяет. В этой неназванности мы вместе живем. Она есть в совместной жизни, в совместной работе. Раньше был сценарий, где все примерно понимали, какая кому роль отведена. А сейчас нет.

Таня: Даже это еще сценарий. Он уже переходит в форму-жизнь, но всё-таки сценарий. А вот эта неназванность — уже какой-то другой этап. Из-за того, что он не назван, я просто наблюдаю его и радуюсь ему. Как иначе его определить и куда он нас приведёт, я пока не знаю.

Таня: А нам не надо этого делать. Мне кажется, фокус уже у каждого из нас наработался за время совместного пути и мы всё видим и так. У Лизы три работы на эту тему появилось. Маша звонила — говорила, что ей одиноко, поскольку она не в России и не знает, что здесь у нас происходит. Я ей ответила, что тут сижу и тоже не знаю, что происходит. И мне кажется, Маша поняла.

Таня: У меня нормальная семья, но здесь, конечно, больше духовной близости и родства, чем дома у мамы. Но поскольку я живу в отдалении от мамы, то, например, всегда рада помочь деревенской старосте: потому что маме — не могу, она далеко, а староста тут рядом и делая что-то для неё, я как будто помогаю своей маме. У меня это так работает.

Серёжа: У меня тоже нормальная семья. Но дело не в том, что была ненормальная, а стала нормальная. Просто это уже другая семья — своя. Родительская семья сыграла свою роль, но ты вырастаешь и приходишь в новую общность.

Рада: Я это вижу по своей дочери — она приезжает сюда и капризничает, и скандалит как дома, потому что это и есть дом, она в семье, здесь её любят. Здесь есть уют и безопасное пространство. Конечно, пока она была совсем маленькая, мне было страшно сюда приезжать: случись что, как добраться до ближайшего населённого пункта с ребенком и без машины? Но в то же время текст про нашу жизнь «Век воли», наверное, читается как утопический проект. Только никакой он не утопический, там всё по делу.

«Дальневосточные разлучницы»: Это такой катехизис, домостроительство. Мы собрали воедино все мысли о том, как нам обустроить свою жизнь здесь в Горноводном, а Рада свела всё это в единый текст в форме катехизиса, то есть вопросов и ответов.

Всё началось так: однажды мне приснились руки с популярной татуировкой, но без «не видать». Просто «Век воли». А мы в это время записывали сны и делились ими. И все сказали, что «Век воли» прекрасно звучит — отличное название для альбома, грех его не применить. Мы часто используем вот такие найденные понятия и поэтому выбрали вот такой заголовок, когда стали пытаться сформулировать принципы нашего нового образа жизни, который собираемся вести в Горноводном i .

«Земли горноводные в предверии тайги, в гавани тихой пристани, где сады за горами высокими, а в долинах рек — живая вода. где семья собралась на великую свадьбу, и нити протянулись меж нами, далёкими и близкими, и каждый из нас — друг другу свет и надежда, и тьма нас не поглотит. не убоимся ни смерти, ни жизни в миру, ни чрезмерной близости. да будут сердца наши полны сострадания друг к другу и любви. да будут глаза наши зорки и не пресытятся невыносимой красотой в сумерках прежнего мира. в сем месте силы не оставят нас, и никто отвергнут не будет от заповедного источника. сад вездесущен, но где бы он ни был, да будут воды его чисты и леса невредимы со всеми морскими и земными тварями и двуногими поселенцами».

Из программного текста «ДВР» «Век Воли»

Когда мы всё это записывали, как раз погиб Саша Каганский, и я пыталась выбраться из всех этих переживаний вины, сожаления и скорби. В то время нам всем снились сны, в которые он приходил. Потому что об этом были все наши мысли, и об этом, конечно, были и сны. В записях видно, насколько сильно рифмуются сны всех участников группы. Так что последняя глава «Века воли» — это уже не катехизис, а текст, собранный из фрагментов наших снов, но стороннему читателю сложно догадаться, что это сны разных людей в разное время. Кажется, что это монолог одного человека, которому снится вся эта история. И во всем присутствует Саша.

Таня: С Сашей мы познакомились, наверное, в 2018 году. Он биолог и приехал во Владивосток по приглашению ДВФУ. У Саши оба родителя умерли от рака, и он надеялся найти лекарство, которое могло бы снизить шанс заболеть, особенно если в семье кто-то уже болел. Изучал разных морских существ с этой целью. Но на тот момент мы знали о нём только, что он занимается биомедициной, приехал изучать местное биоразнообразие, что он женат и есть дочь, и что на Дальнем Востоке ему очень нравится. Когда Саша пришёл в «АртЭтаж», где я в то время работала, мы виделись второй раз в жизни, и он сказал: «Давайте делать концерт, у меня вот глюкофон какой красивый». И начал играть прямо в выставочном зале. Через несколько часов из своего кабинета вышел Городний и спросил: «А это навсегда?». Спросил, как будто он не директор музея, а пришёл к Саше в гости. Вот так как и начали общаться. Саша звал к себе в номер всех — складывались какие-то невероятные компании людей из всех сфер жизни, было очень много весёлых знакомств. А потом он придумал проект по краснокнижным насекомым — мы его сделали на «Ночь в музее», переделав «Муху-цокотуху». Всё это проходило в каком-то трагическом веселье, но мы всё же не думали, что кончится так. У меня осталось тяжёлое ощущение, что вроде бы я знала человека, а, оказывается, не знала. Сейчас я стараюсь, чтобы мы друг с другом были в более глубоком и доверительном контакте, чтобы помочь друг другу пережить то, что одному не переживается.

И как будто в один год случилось всё сразу: повесилась Алёна, тут же через полтора дня родилась Лиля и спустя несколько месяцев покончил с собой Саша. Всё это в один 2020 год — и невместимая радость, и невместимое горе. И с этого времени начался наш переезд в Горноводное.

Рада: Я не хотела верить, что Саша покончил с собой, считала, что все мне врут. А потом вспомнила, как мы собирались накануне в «АртЭтаже», он тогда наконец посмотрел нормально постоянную экспозицию, и мы обсуждали корабль из ногтей мертвецов из скандинавской мифологии — ему страшно понравилась эта идея. То есть он нас к этому подводил. Но, может, было бы легче, если бы на нас не свалился целый поток жёлтой прессы с неадекватными спекуляциями.

Рада: Да, я слышала такую версию, что всё из-за того, что он связался с поехавшими художниками.

Таня: И общая фамилия, которую мы хотели взять, — это сашина фамилия. Мы это решили еще до его смерти. Он был очень рад, что выбрали именно его фамилию. И Великую Свадьбу мы хотели сыграть при нём, у меня сохранились сообщения, где он предлагал варианты, как её отпраздновать.

Таня: Не знаю, мы сыграли второй день свадьбы, а на первый… Как будто бы уже отпала необходимость какой-то свадьбы. Как будто уже всё произошло.

Второй день свадьбы мы сыграли в рамках выставки «О чём поют русалки». Мы ходили по нашим памятным местам во Владивостоке — в костюмах, с тостами, с цитированием «Века Воли», с омовением в холодной Шамаре. Это было ритуальное действо на весь день, которое и было предназначено привести нас в форму-жизнь. И мы тогда уже приблизились к отказу от сцены. Хотя сцена еще была, но как будто растворялась.

Серёжа: На скале Каганского еще.

Таня: И на скале Каганского были, там тоже концерт был с омовением. И когда мы пели песню про Сашу, даже дождь пошел, хотя ничего не предвещало.

Серёжа: Да, это вообще было просто — одна из немногих сказок настоящих.

Таня: Когда-то у нас была идея сделать секту, но потом она трансформировалась и превратилась в этот самоплетущийся узор неназванный.

Рада: Мне кажется, тут очень мощная организация должна быть, чтобы получилась секта. Секта — это дорого. И секта — это всегда лидер. То есть, должен какой-то человек взять на себя ответственность, сказать: так, все, живем вот так-то.

Таня: Да, у нас это невозможно сказать. Я уже упоминала самоплетущийся узор, коллективное тело, где нет авторства, где все мы друг в друге отражаемся. При этом есть отдельно Лиза, отдельно Серёжа, но также есть «ДВР». Также и в «Веке воли»: хотя текст составила Рада, мы все в нём присутствуем, оттуда нельзя вычленить, где чей сон. Это сны всех и слова всех. Еще у нас есть общая почта, и каждый из нас может написать письмо «ДВР» от «ДВР», не подписывая своё имя. Мы можем догадаться, что это Маша нам пишет, как у неё дела, но постепенно это превращается в общую цепочку писем, где нет никакого личного авторства.

«Что есть Каганат Века Воли? Каганат — власть любви и сонаправленность волей наших в единую, Каганат — спираль и сияющие лучи, деяние великого расширения. семья семей, где каждый равный среди равных, оплетённый невидимыми нитями с братьями своими. Прибежище кочевников без родины, страна над страной, союз над союзами, где потерявшие корни свои обретут новые».

Из программного текста «ДВР» «Век Воли»

Рада: Каждый наш текст в последнее время представляет собой мозаику из слов разных участников.

Таня: А потом скопилось уже достаточное количество и музыкального, и визуального материала, чтобы извлекать оттуда и строить новые вещи, например, Коля делает барельефы из глины, а Лиза потом — живописные реплики его работ. И так мы как будто друг друга вмещаем, аукаем. И вот эта перекличка создаёт пресловутое коллективное тело. И на расстоянии это неизбежно, поскольку другие методы просто не работают.

Лиза: С коллективным телом у нас было много экспериментов, например, на Cosmoscow. Мы ходили на зарядку вместе, пели вместе, ползали вместе. Смотрели в землю. То есть делали какое-то общее действие. Нам было весело.

Таня: Нам было очень весело.

Таня: Здесь в тайге я чувствую связь с большим миром. То есть Горноводное — это не уход от мира, а построение альтернативы. У Владивостока, действительно, есть такое свойство отбитости и дальности. Например, выставка «Край бунтарей» i в «Заре» — чуть ли не единственная попытка объединить в одном повествовании художников, которые живут во Владивостоке, но считают, что все сами по себе. Сцена разрозненная. А вот у нас — это такая многоликость. У нас фрактал. Мы аукаем друг друга, так и получается такое переливающееся тело.

«Мир исполнен жестокости и скорби, но было бы ошибкой считать, что главный враг за пределами нас самих. поле битвы берёт начало прежде всего в помыслах наших. каждое утро, пробуждаясь, мы выходим на битву, дабы сохранить сады свои в нежности. не дадим же собственному жестокосердию истребить веру нашу в каганат любви, господствующий над царством тоски и гнева! не дадим печали вселиться в нас, и да не преумножат дела наши страдание, разлитое в мире, как зловонные пятна на глади морской!»

Из программного текста «ДВР» «Век Воли»