Камилла Нормент: «Стеклянной гармоники стали бояться»
Норвежская художница, она одновременно выступает и как профессиональный музыкант, руководитель собственного трио. Играет на некогда запрещённых инструментах, изучает власть звука над телом и экспериментирует с нашими древними страхами, что музыка может не только исцелять, но и убивать
Я работаю со стеклянной гармоникой — музыкальным инструментом, изобретённым Бенджамином Франклином в 1761 году. Людям, с одной стороны, нравилось звучание гармоники, но с другой — они опасались её сильного на себя воздействия. Знаменитый психиатр Франц Месмер в конце XVII века использовал гармонику как вспомогательный инструмент при лечении — чтобы гипнотизировать своих пациентов. Однако люди думали: раз этот инструмент так могуществен, что способен излечивать, он, наверное, способен и навредить, и даже убить кого‑нибудь. Стеклянной гармоники стали бояться, в конечном итоге, даже объявили её вне закона.
Ещё один инструмент в моём трио — это хардангерфеле, традиционная норвежская скрипка. У неё четыре обычные игровые струны, а остальные — симпатические, или резонирующие. Когда звучат игровые, симпатические резонируют и дают более глубокий звук. В Норвегии такая скрипка тоже была долгое время запрещена. Её нельзя было приносить в церковь якобы потому, что это дьявольский инструмент. На самом деле люди очень боялись силы и её воздействия тоже — особенно на женщин, и особенно в сексуальном плане.
И третий инструмент — электрогитара. Когда она впервые вошла в массовую культуру в 1950—1960‑е годы, рок-музыка, исполняемая на этом инструменте, была особенно популярна среди подростков. Жёсткие дискуссии, которые тогда велись, касались сексуального раскрепощения молодёжи и в первую очередь девушек. И разумеется, все твердили именно о влиянии рока на их сексуальное поведение.
Мне кажется любопытным, что все эти три инструмента в разные исторические моменты были объектами цензурных ограничений и страха и что сексуальность была важной частью этой боязни. Однако, когда я решила соединить эти три инструмента в одном музыкальном проекте — Camille Norment Trio, я ничего не знала об их истории. Мне просто показалось, что они будут отлично звучать вместе. И меня часто спрашивают, не хочу ли я добиться такого же гипнотического эффекта или заставить свою аудиторию ощутить тот же страх, но ничего этого нет. Мне просто нравится эта история, она сильно повлияла на мое понимание музыки.
Скрипку хардангерфеле нельзя было приносить в церковь якобы потому, что это дьявольский инструмент
В середине 1990‑х, когда я училась, в Норвегии все в моём окружении хотели быть одновременно и художниками, и литераторами, и музыкантами. И я тоже стала задумываться о том, что та или иная музыка означала в своём социальном и культурном контексте. Звук — наш первый ориентир в жизни: биение сердца матери, пока ребёнок находится в утробе, работа её пищеварительной системы, дыхание. Эти абстрактные звуки становятся частью нашей личности ещё до рождения, а колыбельная, которую мать поёт ещё не родившемуся малышу, воспринимается не посредством слуха, а всем телом. Мы можем держать музыку в руках, а она — мгновенно исчезнуть, испариться, ускользнуть от нас. При этом музыка обладает такой потрясающей властью вызывать в нас и любовь, и страх. Поэтому для себя я выбрала анализ общества именно посредством музыки.
Например, «Основной тон» — недавняя работа, которую я показывала на Биеннале в Коччи в 2016 году. Она рассказывает именно о долингвистических аспектах коммуникации. Голос — тоже музыкальный инструмент, и до того, как человечество изобрело речь, он всё равно был средством самовыражения. И до сих пор вопли, стоны и лопотание — способы выразить базовые состояния человеческой психики. Они присутствуют, например, в молитвах в афроамериканских церквях или в мантре «Ом», которую поют в Индии. В Норвегии подобные духовные практики были у саамов. Мне говорили, что вопли были частью их религиозных церемоний, и сейчас я собираюсь выяснить подробнее, как это происходило. В любом случае у многих народов вибрации голоса, которые соотносятся с вибрациями тела, — часть духовных или целительских практик. Я попросила вокалистов, с которыми работала, подумать о современном состоянии мира, о страхах, которые растут день ото дня, о радостях, о горе, и выразить это при помощи голоса — звука, который должен длиться так долго, как только они смогут. Задача состояла не в том, чтобы сделать религиозно-мистическую вещь. Мы работали с базовыми звуками, которые все время от времени издают — например, низко мычат, когда о чём‑то задумываются.
Ритм — это тоже базовая часть культуры. Я использовала армейские барабаны для проекта «Сумасшедшая армия», а также для паблик-инсталляции «Ритмические войны — Интервал», которую я делала в прошлом году в Осло для новой станции метро Лёрен. Этот район сначала был военной частью, потом промзоной, а затем он стал жилым, и туда провели метро. Когда два года назад меня попросили сделать там инсталляцию, все газеты постоянно писали о терроризме. Эти публикации поднимали волну страхов. Говорили даже о грядущей третьей мировой войне, и неясно было, что происходит: то ли это всеобщая паранойя, то ли реальная опасность. А сейчас всё стало ещё хуже. И я вспомнила, что прежде в армии была традиция отправлять мальчикабарабанщика впереди войска, так что о приближении битвы сообщал ритм, слышимый издалека. В результате на станции, там, где обычно находятся часы, был установлен армейский барабан на металлической конструкции. Похожий на застывшего робота, он соединял военное и индустриальное прошлое района с настоящим временем.
Мою работу на Венецианской биеннале, когда окна Северного павильона были будто бы выбиты взрывной волной, тоже можно прочитать как отсылку к состоянию общества после теракта в Норвегии 22 июля 2011 года. Но это только один пласт. В первую очередь меня интересовал сам феномен ударной волны, вибраций, которые воздействуют на личность, вызывая целый спектр состояний от экстаза до женской истерии, но также и истерические реакции на уровне всего общества.