Андрей Блохин: Если рассматривать биосферу в целом, получится, что эволюция, наблюдая за нами, подглядела, что люди, оказывается, способны общаться друг с другом на расстоянии, и решила подкинуть нам вирус, чтобы посмотреть, что получится. Все тут же попрятались по домам и начали встречаться удалённо. В этой общей системе биологические организмы и технологии не существуют отдельно. Заголовок нашей выставки «Новая природа» отсылает не к флоре и фауне, а к миру, где живое и неживое не разделены, где между ними нет конфликта, где они существуют как общая структура, которая возникает в результате ещё одного этапа эволюции. В результате которой, например, могут отмереть безымянный палец и мизинец, поскольку с гаджетами работают в основном тремя пальцами.

Егор Кузнецов: То есть мы сейчас создаём гаджеты, которые непосредственно влияют на то, как будет развиваться наше тело в дальнейшем. По сути, мы создаём среду, которая потом сформирует нас, в том числе физически. Тема отношения человека и нечеловеческого очень интересна. Мир создал любопытного человека, который теперь пытается изучить мир. То есть мы появились как инструмент вселенной для познания самой себя. А мы, в свою очередь, создали нейросеть в качестве инструмента для познания нас, чтобы она анализировала наше поведение на основе больших данных. Получается наблюдение за наблюдателем. Следующий шаг — нейронная сеть, проанализировав нас, создаст что‑то другое, что сможет постичь её. Это целая галерея зеркал.

Егор Кузнецов: Потому что машина не обязана иметь антропоморфную форму, она представляет собой другой тип мышления. Проводился такой эксперимент: подключили три нейронные сети и человека, чтобы они между собой начали общаться. Так вот, первое, что сделали эти сети, — они придумали свой язык, который не понимает человек, и тем самым исключили его из своего круга общения. Поэтому посетителей нашей выставки на входе в Манеж встречает инсталляция, изображающая три ноля, — так мы обозначили обнуление системы координат, которой мы пользуемся. В декартовой системе координат есть три оси X, Y, Z, но сейчас мы находимся в нулевой точке — точке отсчёта новой эпохи.

Проводился такой эксперимент: подключили три нейронные сети и человека, чтобы они между собой начали общаться. Так вот, первое, что сделали эти сети, — придумали свой язык, который не понимает человек, исключив его из своего круга общения

Андрей Блохин: А чего тут бояться, если мы его сами создали. Это как бояться собственных детей.

Егор Кузнецов: Не совсем так. Страх — естественное состояние организма, когда он встречается с какой‑то непонятной ситуацией. Любое животное при столкновении с чем‑то неизвестным сначала боится. Мне кажется нормальным, что и сама эта выставка будет пугать некоторых людей. Мы не ждём того, что наши работы всем понравятся и все их поймут.

Андрей Блохин: Ирония. Через иронию человек постигает новое. Или, может быть, насмешка над человеческой природой, которая наделяет машины невероятными полномочиями — например, когда искусственный интеллект анализирует медицинские данные и выдаёт диагноз, с которым уже имеет дело живой врач, или когда автопилот в случае аварии принимает решение, убить ли ему своего пассажира или случайного человека, переходящего улицу. Когда вопросы этики и морали оказываются в ведении машины, это может пугать, но этот процесс уже запущен, с ним придётся свыкнуться и полюбить новое положение вещей. Иначе все мы превратимся в амишей.

Егор Кузнецов: Мы живём в эпоху образов, когда слова теряют свой смысл и смайлик лучше передаёт эмоции, чем их текстовое описание. И когда ты оперируешь образами, которые уже нагружены ассоциациями, тебе проще выстраивать концепцию, создавать ландшафт, внутри которой зритель может путешествовать. Он видит готический клуатр, крестильную чашу и понимает, что ему с этим делать. От нас не требуется большого текста, да мы и сами предпочитаем больших текстов к своим работам не писать. А в этой выставке мы вообще отказались от этикеток и экспликаций, вместо них QR-коды.

Андрей Блохин: Что касается выставки, то тут везде стоят волонтёры с айпадами, так что настоящей сегрегации людей с айфонами и людей без айфонов у нас нет. Другое дело, что просто удобнее иметь последнюю прошивку, потому что это позволит тебе обладать бо́льшими возможностями, видеть лучше. Мы не отсекаем каких‑то зрителей, но подразумеваем, что наш зритель должен быть гибким, легко адаптироваться к новым условиям и не переживать, что у тебя что‑то не обновилось и не заработало.

Егор Кузнецов: Да, я тоже вчера слышал разговоры о сегрегации, что дескать мы отделяем людей с новыми моделями и свежими прошивками от тех, у кого их нет. Но послушайте, искусство никогда не было и не будет доступно всем — это часть нашей концепции. На этом сделан акцент. Хотя на самом деле даже без гаджетов на выставке есть что посмотреть. Больше всего вопросов вызывает инсталляция, куда нужно загрузить свои данные из соцсетей, чтобы нейросеть проанализировала ваши фотографии и выдала визуальный прогноз вашего будущего — позитивный или негативный, по вашему выбору. Сейчас, когда вы авторизируетесь, нейронная сеть берёт последние пятнадцать фотографий, анализирует их и раскладывает на фразы типа «девушка стоит у океана с бокалом шампанского». После этого она добавляет ключевые слова. Например, если человек выбирает негативный прогноз, — «ужас», «трагедия», «травма», а дальше подбирает соответствующие этому описанию фотографии из наших баз данных. Мы надеемся со временем научить систему накладывать лица зрителей на фотографии из этих баз. А ещё через какое‑то время предсказание можно будет получить в нашем приложении для смартфона, не приходя на выставку, то есть этот проект будет жить дольше неё. Так вот, сейчас многие говорят: «У меня нет соцсетей, поэтому я лишён возможности увидеть работу». Мы на это посмотрели и решили подгрузить дефолтные счастливый и несчастливый сценарии, потому что вообще‑то люди хотят быть счастливыми одинаково, и несчастье они тоже понимают похоже. По сути, нейронная сеть как раз и способна выделить нечто общее, что делает нас людьми.

Егор Кузнецов: Да, у нас есть инсталляция, которую может посмотреть только мобильный телефон: ты запускаешь его кататься по рельсам в закрытой комнате, и он, пока едет, снимает видео, а ты только потом можешь это видео посмотреть. Но это, конечно, ирония, подтрунивание над людьми, которые смотрят выставки через экраны своих гаджетов. В таком случае логично, чтобы телефон без тебя посмотрел экспозицию, ну, а ты уже потом увидишь её на экране. Мы просто утрируем ситуацию, которая уже давно стала нашей повседневностью. При этом мы говорим не о превосходстве машин, а о том, что они пользуются другим языком, нам непонятным, живут в другом мире, и там не обязательно есть место человеку. Задача художника в том и состоит, чтобы зафиксировать изменения в обществе и мире. Искусство меняется потому и в той мере, в которой меняются технологии, которые теперь позволяют построить храм или небоскрёб какого‑нибудь нового типа, сделать инсталляцию в дополненной реальности.

Андрей Блохин: Да, не человек проходит это путь, а сам путь проходится уже без человека, следы на дорожке появляются сами по себе. Это работа с самой первой нашей выставки в Манеже 2006 года, мы её придумали ещё даже до того, как объединились в группу. По замыслу та выставка была похожа на «Новую природу»: там был искусственный снег, искусственная грязь, искусственное счастье в виде пластиковых карточек. Забавно, что мы тогда тоже говорили про цифровизацию всей нашей жизни, а теперь, спустя много лет, мы опять возвращаемся к ней же, но всё‑таки в новом качестве.

Егор Кузнецов: То, что человек растворяется в мире машин и перестаёт быть человеком, — это и есть наша новая природа. Нам не обязательно сохранять нашу человечность, чтобы эволюционировать дальше. Каждый новый виток эволюции — это отказ от устаревших и уже не используемых хвостов, крыльев, зубов и прочих органов.

Егор Кузнецов: От тела. Это не хорошо и не плохо. Это просто данность. Когда извергается вулкан и из‑за этого погибает деревня — мы рассматриваем это как негативное событие, но когда извергается вулкан и посмотреть на него приезжают туристы со всего мира — это хорошо. Это тоже слишком человеческий подход. А мне как художнику очень интересно было бы посмотреть на мир другими, не человеческими глазами. Например, увидеть инфракрасные и ультрафиолетовые лучи, осознать и прочувствовать весь поток данных, который проходит сквозь нашу реальность. Для этого нужно отказаться от человеческого и прежде всего отказаться от себя как от личности. В этом проекте вы не увидите огромной надписи RECYCLE GROUP на фасаде Манежа. Мы сознательно отказываемся от себя в пользу чистой идеи.

То, что человек растворяется в мире машин и перестаёт быть человеком, — это и есть наша новая природа. Нам не обязательно сохранять нашу человечность, чтобы эволюционировать дальше. Каждый виток эволюции — это отказ от уже не используемых хвостов, крыльев и зубов

Егор Кузнецов: Изменения сопровождают нас всю жизнь, это единственная константа, которая есть в мире. По сути, всё, что можно достоверно сказать о мире, — это то, что он непрерывно меняется. И посетивший выставку зритель уже не равен тому человеку, каким он был, когда только переступал её порог. Мы меняемся каждый момент времени, каждую секунду. И люди, которые это осознают и принимают, оказываются в более выигрышной ситуации. Есть ведь люди, которым ожидания от реальности мешают получить удовольствие от происходящего. Предположим, заказал человек котлетку, и вот он сидит, представляет её себе подрумяненную, со шкворчащим маслом, а ему приносят что‑то совершенно другое — и он расстроен. А человек, который ничего не ожидал, видит нечто интересное и говорит, давай‑ка я это поизучаю.

Егор Кузнецов: Но ведь Брэдбери отнюдь не показывает, что это плохо и страшно. Это просто мы держимся за человеческое в себе, мы переоцениваем себя. В реальности у нас нет ничего, за что стоило бы держаться. Сегодня люди легко меняют гендер, меняют свою жизнь, но есть и те, кто не могут этого принять и осознать. А осознание — это ключевая идея, и вообще в жизни, и в нашем творчестве.

Андрей Блохин: Мы очень не любим разделение художников по странам, все эти русские, шведские, немецкие павильоны на Биеннале. Мы используем универсальный язык и не думаем, что художник должен принадлежать одной нации. Но если ты выставляешься в российском павильоне, не сделать проект, который соотносится со страной, смешно. Когда тебя ставят в рамки определённого контекста, ты вынужден выступать, наверное, с критикой порядка, при котором люди оказываются в тюрьме за репосты. Кто‑то из западных журналистов написал, что мы — русские, которые восстали против своего павильона.
На нынешней же выставке появился другой контекст, который был определён её общей структурой. Тема блокировок, тема несвободы, тема смерти личности в виртуальном пространстве — это то, что сейчас актуально, и вот у нас появляются заблокированные люди, иллюстрируя работу современной системы фильтрации. Вот это и есть сегрегация — кому можно и кому нельзя что‑то писать. А не то, у кого есть айфон, а у кого нет. И сам проект был про перегибы, про то, что нет серединной линии между хорошим и плохим.