Привет, меня зовут Эйас, и я приехал в Берлин три с половиной года назад. Программа прогулок по Берлину «Голоса беженцев» была придумана девушкой из Британии Лорной Кэннон, она началась в 2013—2014 годах и в тот момент никак не касалась Сирии, а рассказывала о жизни беженцев здесь, в Кройцберге, о самом движении эмигрантов, которые занимали пустующие здания, и об их сложных отношениях с полицией. Беженцы, в основном из Африки, водили туры по району вокруг Ораниенплатц и рассказывали туристам и местным свои истории. Когда мой друг и его брат приехали в Берлин в 2014 году, они познакомились с Лорной, и она рассказала им о проекте. Им захотелось сделать что‑то подобное о Сирии. Идея звучала довольно странно, потому что африканские мигранты рассказывали о том, что происходило с ними здесь, в Берлине, а мои друзья — но вы лучше не упоминайте их имён в своей статье, у них остались родные в Сирии, — о том, что происходит где‑то далеко. Однако они объединили свои знания: Лорна защитила диссертацию по немецкой истории, и вместе они нашли много параллелей и интересных перекличек в современной истории двух стран, которые добавляли глубины в понимании той и другой. Они придумали экскурсионный тур, который бы выявлял эти параллели, и когда в 2016 году в Германию приехал я, то сразу к ним присоединился.

Тур состоит из четырёх остановок. Первая — на площади неподалёку от бывшей Берлинской стены, она называется Площадь восстания 17 июня 1953 года, там сегодня располагается немецкое Министерство финансов, но раньше там размещался Совет министров ГДР. На этой площади мы рассказываем о разделении Германии, об антиправительственном движении, которое зародилось в начале пятидесятых в Восточном Берлине, движение привело к тому, что как раз 17 июня 1953 года началась большая демонстрация, которая двинулась в сторону здания правительства и была крайне жестоко подавлена. Против протестующих выставили не только силы полиции, но и войска, в том числе танковые, не меньше пятисот человек было убито или ранено. Все эти жестокие меры привели к тому, что организованного оппозиционного движения в Восточной Германии не возникло в течение следующих тридцати лет. Однако в большей степени мы концентрируемся на том, что происходило в Сирии в конце 70‑х, когда Хафез Асад, отец Башара Асада, пришёл к власти. Он начал многое менять в стране, в частности запрещая независимые организации, средства массовой информации, политические движения. К концу 70‑х большая часть населения была крайне недовольна проводимой политикой и экономической ситуацией и сформировалось довольно сильное антиправительственное движение. Дело кончилось почти так же, как в Германии, массовым выступлением, расстрелами и арестами. В движении участвовало много разных сил, от крайне правых до крайне левых, но правительство концентрировало внимание только на членах партии «Братья-мусульмане», которые, по уверениям пропаганды, и организовали восстание и все были террористами. Восстание закончилось в феврале 1982 года, когда правительственные войска пошли на штурм города Хама в Центральной Сирии. Пока город бомбили, никто вообще не знал, что там происходит. Было известно, что кто‑то из лидеров «Братьев-­мусульман» находится в городе, поэтому его и выбрали, но никто даже не осмеливался вслух задать вопрос о том, что там творится.

Беженцы из Африки водили туры по району вокруг Ораниенплатц и рассказывали свои истории. Идея сделать что‑то подобное о Сирии звучала довольно странно, потому что африканцы говорили о том, что случилось с ними здесь, в Берлине, а мои друзья — о чём-то весьма далёком

Мои мать и отец родились в Хаме, но уехали оттуда ещё до февральских событий. Кто‑то из уехавших потом попытался вернуться, чтобы понять, что стало с друзьями и что вообще произошло. Но все молчали. Оказалось, что весь их квартал просто исчез. Слухи пересказывали шёпотом, но в реальности никто ничего не знал. Через месяц после событий в Хаму приехал журналист Би-би-си и провёл собственное расследование. Только тогда и сами сирийцы, и жители соседних стран узнали о массовых убийствах мирного населения — согласно тому самому репортажу, по крайней мере двадцать тысяч людей были убиты или пропали без вести. По расследованиям Сирийского комитета по правам человека, число жертв — от тридцати до сорока тысяч. Но на самом деле никто до сих пор точно не знает, что там произошло, поскольку страной руководит фактически та же группа людей и никакие настоящие расследования невозможны. Однако точно так же следующие тридцать лет никаких оппозиционных движений в Сирии не возникало. Со стороны правительства это было сообщением, что они готовы уничтожить целый город, чтобы подавить любое политическое противодействие. Довольно известна история о сирийском писателе Мустафе Халифе, который эмигрировал во Францию, был крещён, придерживался атеистических взглядов, но потом вернулся на родину и был арестован прямо в аэропорту Дамаска. Позднее он написал роман о проведённых в тюрьме пятнадцати годах, где сообщил, что его посадили за принадлежность именно к группировке «Братья-мусульмане». Он сказал им, что вообще не верит в бога, после чего его начали бить с криками, как он вообще посмел приехать в мусульманскую страну. В том же 1982 году Асад внёс поправку в конституцию, согласно которой любой, кто будет обвинён в связях с «Братьями-мусульманами», подлежит казни без суда. Вторая поправка утверждала «Баас» в качестве правящей партии.

Вторая наша остановка тоже у остатков Берлинской стены, где сейчас музей, который называется «Топография террора». Там раньше располагались штаб-квартира и тюрьма гестапо. Музей рассказывает о пытках и преступлениях национал-социалистов. Мы же рассказываем о нацистском офицере, который служил в тайной полиции, Алоизе Бруннере. После окончания войны он бежал в Дамаск и в конце 60‑х стал доверенным советником Асада. Он был одним из инициаторов создания секретной службы в Сирии и сделал её очень влиятельной и могущественной организацией, возможно, даже более влиятельной, чем Штази. Его идея состояла в создании четырнадцати полностью независимых отделов, и все они обладали неограниченными полномочиями, между ними регулярно возникали конфликты, но главным преимуществом для Асада было их равенство. Он происходил из военной среды, и ему нужна была сильная поддержка, но так, чтобы в её рядах не мог сформироваться следующий сильный лидер, который мог бы его свергнуть. То что департаменты соперничали и конфликтовали, избавляло его от явных конкурентов. Информация о том, что Бруннер скрывается в Сирии, стала известна широкой публике не ранее 2008—2009 года, когда израильские спецслужбы опубликовали доклад, где говорилось, что этот человек лично ответственен за смерть более чем ста тысяч евреев и живёт в одном из самых дорогих районов Дамаска. Считается, что он умер в 2010 году, так его никто и не смог достать.

Мы идём дальше и переходим к событиям, которые случились уже на моей памяти, когда Хафез Асад умер в 2000‑м году и его место занял Башар. Тогда сирийский парламент за десять минут поменял конституцию, как, впрочем, её менял и сам Хафез. Раньше президент должен был достичь по крайней мере сорокалетнего возраста, теперь достаточно было тридцати шести лет, не тридцати пяти и не тридцати семи. В 90‑е Башара не было в Сирии, власть должен был получить его старший брат, но тот погиб в автокатастрофе, и Башар вернулся из Лондона. Его никто не знал, он не занимал никаких постов, но внезапно началась кампания за него как за следующего президента. Кажется, что это был хороший момент для перемен и оппозиции, но новый Асад очень удачно зарекомендовал себя с самого начала: он начал развивать сеть интернет-провайдеров по всей стране, выступал как молодой прогрессивный лидер с Запада, он выпустил сотни людей из тюрем. До того их истории были неизвестны, а когда они стали рассказывать их открыто, это звучало как предупреждение, что будет, если возникнет новое протестное движение. Люди живо вспомнили, что происходило в 80‑е и 90‑е, и затаились. Транзит власти благополучно произошёл, и первые годы Башар выступал с предложениями забыть о прошлом и строить будущее Сирии вместе. Все тогда думали, что ладно, мы ничего не можем сделать, он будет президентом, но, может быть, он будет хорошим президентом. Он наладил импорт и экспорт, разрешил иностранные инвестиции, по его приглашению в Сирию начали возвращаться те, кто оттуда уехал. Он инициировал создание множества дискуссионных платформ, вокруг царило всеобщее воодушевление. Это продолжалось пять или шесть месяцев. Со стороны общества к Асаду было два запроса. Первый — освободить остальных политических заключённых, или хотя бы дать им возможность предстать перед судом, или хотя бы сообщить об их судьбе родным. Второй — возможность гражданских объединений или независимых организаций, поскольку с точки зрения закона даже создание волонтёрской организации должно было утверждаться спецслужбами. Как только эти требования появились, Башар тут же закрыл эти дискуссионные платформы, а их участников арестовали. Кто‑то успел бежать, остальные оказались в тюрьме.

Следующие события произошли в 2005 году, когда группа писателей, художников и других представителей интеллигенции составила петицию — к президенту, а не против него. Они написали, что поддерживают его в желании строить будущее в Сирии, и изложили те же две просьбы. Большинство тоже были арестованы. К тому моменту все интернет- и телекоммуникационные компании, создание которых инициировал Асад, уже принадлежали его двоюродному брату. Посредством всех каналов пропаганда развивала образ президента как прогрессивного молодого человека, который посещает театры и прочие публичные места и тем отличается от его закрытого отца.

Сирийский парламент за десять минут поменял конституцию. Раньше президент должен был достичь по крайней мере сорокалетнего возраста, теперь достаточно было тридцати шести, именно столько исполнилось Башару Асаду

В 2011 году началась «арабская весна». Я тогда изучал медицину, работал на Красный Крест и со всеми друзьями следил за событиями в Тунисе и Египте. У нас никто даже не обсуждал, что в Сирии может случиться нечто похожее. На улицах о таком было говорить невозможно; если собирались больше пяти человек, сразу приходила полиция; в соцсетях кто‑то робко задавал подобный вопрос, но всё заканчивалось тем, что это непредставимо. В это время несколько школьников из города Даръа на границе с Иорданией, которые следили за новостями так же, как и все, написали на стене лозунг «арабской весны» «Свобода, свобода, долой режим!». На следующий день в школу пришли спецслужбы и забрали всех этих детей. Им было от девяти до пятнадцати лет. Неделю родители не могли ничего узнать, что произошло с их детьми. Затем отцы собрались на встречу с офицером, которой возглавлял подразделение в Даръе, они клялись в своей политической лояльности, обещали наказать детей, чтобы только их отпустили. Возможно, всё, что дальше произошло в Сирии, началось именно с ответа этого офицера: «Детей? У вас нет детей. Идите и сделайте себе новых детей. Если не знаете как, приведите своих жён, и я вам сделаю детей». Мы сейчас говорим о марте 2011 года, никто в стране этой истории не знал, но в самой Даръе порядка десяти тысяч человек вышли на следующий день на улицы, они все кричали: «Достоинство!» Ни о каких политических требованиях речи не шло, только о возвращении детей домой. По демонстрации открыли стрельбу, погибли двое подростков из самых уважаемых семей города, всё это только разозлило толпу. На следующий день то же самое на улицах скандировал весь город. Мой университет находился на полдороге между Дамаском и Даръой, и из окон мы наблюдали, как туда из столицы по дороге движутся войска. Правительство отрубило электричество, воду во всём городе, прекратило всё снабжение. Видимо, планировалось повторить то, что произошло в Хаме. Однако это уже был 2011 год, половина Даръи работала в торговле с Иорданией, люди были подключены к сотовым и интернет-коммуникациям соседей и активно загружали в сети фотографии и видео из города. К выступлениям присоединились ещё двадцать городов. Я тогда впервые участвовал в протестах вместе с друзьями. На самом деле людей на улицах было тогда немного. Однако 30 марта, через неделю после начала событий, Асад должен был выступать перед парламентом с большим ежегодным докладом о ситуации в стране. На самом деле все ждали этой речи и думали, что она всё решит. Люди были уверены, что Башар показательно снимет с должности того офицера, выпустит детей из тюрьмы, говорили, что дальше офицер всё равно будет жить как король, его в реальности не накажут, но даже это всех бы устроило. Никто не ожидал, что за всю 45‑минутную речь он даже не упомянет Даръу. Президент много шутил и смеялся, парламент смеялся тоже и аплодировал. Асад только сказал, что некоторые западные агентства распространяют фейковые новости, которые направлены на то, чтобы пошатнуть стабильность в стране, и переключился на другие темы, продолжив шутить. Когда речь закончилась, мы даже не могли поверить, что это всё, мы смотрели друг на друга и ничего не понимали.

Отцы собрались на встречу с офицером, они обещали наказать детей, чтобы только их отпустили. Всё, что дальше произошло в Сирии, началось именно с этого ответа офицера: «Детей? У вас нет детей. Идите и сделайте себе новых детей. Не знаете как, приведите своих жён, и я вам сделаю детей»

На следующий день очагов протеста стало более сотни. Последующие недели всё продолжалось — каждые выходные люди выходили на улицы, в них стреляли войска. В конце апреля детей неожиданно выпустили из тюрьмы, у них были следы пыток, и шокирующие фотографии и видео c обожжённой кожей и сломанными пальцами обошли интернет. После этого Башар выступил ещё раз, признав, что что‑то происходит, но настаивая, что это выступают иностранные экстремисты, как болезнетворные бактерии разрушая здоровое общество. «Я доктор, — сказал он, — и я уничтожу все эти бактерии». Мне это напомнило что‑то из нацистской пропаганды, где некоторые люди не признавались людьми. До этих видео протестующие просто требовали перестать с ними так обращаться, изменить своё отношение, перестать унижать их достоинство. После них начались выступления непосредственно против Асада. Люди перестали думать, что президент решит проблему, его стали воспринимать как часть проблемы. Всё лето продолжались протесты, и сирийцы потихоньку начали верить, что их действия приведут к каким‑то изменениям. Надо понимать, что больше половины армии, которую направили на разгон протестов, — это 18‑летние солдаты-срочники, они боялись стрелять и не хотели стрелять, они начали массово дезертировать. Очень популярны были видео, где солдаты демонстрировали на камеру телефона своё удостоверение военнослужащего и говорили, что не хотят воевать со своими. Дезертиры оказались в ещё более сложном положении, чем демонстранты, поскольку не могли вернуться к нормальной жизни и были вынуждены скрываться, потом объединяться, потом обороняться. Так весной 2012‑го сложилась оппозиционная армия. Военные действия велись уже во всех городах, гражданские присоединялись к военным, протестующие захватывали склады оружия, к концу лета некоторые города были освобождены от правительственных войск. К концу года стали говорить, что 60 % страны уже не контролируется Асадом. Это не касалось Алеппо и Дамаска. Свободные города оставались, разумеется, без электричества, воды и продовольствия, и новообразованные городские советы начали принимать помощь от Турции, арабских стран, все ждали взятия Дамаска. Правительство, в свою очередь, принимало боевиков из Ливана, Ирана, Ирака и Афганистана, всё стало ещё сложнее. Летом 2013‑го я находился в Дамаске и, как многие, выходил на улицы, но понимал, что становится даже ещё опаснее, чем было. Оппозиция пыталась добиться международного признания. У государства же была авиация, и ещё оно начало использовать химическое оружие. К концу года у восставших обострились внутренние конфликты, правительственные силы отвоёвывали территории, финансирование сокращалось, нарастало разочарование и растерянность. И тогда появилась новая группа людей, преимущественно из Ирака, которая сказала: вы проигрываете, все вас покинули, а мы здесь, чтобы помочь. К сожалению, многие им поверили. И буквально через пару недель эта группа объявила себя «Исламским государством». Дальше вы знаете. До самого конца эта армия боролась много больше против Свободной сирийской армии, чем с правительственными войсками. В войну вступили российские войска. Образовалась международная коалиция. И люди в Сирии окончательно перестали понимать, что происходит и кто есть кто.

На этом моменте мы приходим к третьей остановке. Сегодня Сирия разделена на три военных сектора — северо-восток контролируется курдами, северо-запад — тем, что осталось от Свободной сирийской армии, юг — режимом Асада, но также в нём есть зоны влияния России и Ирана. И вот мы оказываемся возле Чекпойнт-Чарли. Вы знаете, что там был КПП между советским и американским сектором, до сих пор это одно из самых символических и туристических мест Берлина. И до сих пор многие люди покидают восточную часть Берлина, Восточную Германию или Восточную Европу, чтобы переселиться в Западный Берлин, потому что он остаётся местом лучшей жизни. Название нашей прогулки — «Почему мы здесь», то есть почему мы в Берлине. В конце концов, у нас была возможность податься в арабские страны, это гораздо логичнее. Здесь нужно обратиться к цифрам. Сирийское население до начала войны составляло 24 миллиона, почти половина вынуждена была покинуть свои дома, 6—7 миллионов выехало за пределы государства. Первым делом они направились в самом очевидном направлении — к соседям, в Иорданию, в Ливан. В каждом из этих государств сейчас по миллиону сирийцев, притом что население самой Иордании составляет пять миллионов, в Ливане ещё меньше, и там и там сейчас экономический кризис. В Турции сейчас наибольшее число беженцев — от 3,5 до 4 миллионов. Правда, мы не говорим по‑турецки, поэтому там сложнее, но культура всё равно близка. Но это воспринималось как временное решение, и потихоньку налаживался трафик из Турции в Грецию, откуда можно было ехать на север. Поначалу про Германию вообще никто не думал, речь шла о Северной Европе, в основном о Швеции и Норвегии, потому что знали, что они принимают беженцев. И в этот момент все стали говорить, что Ангела Меркель обратилась к сирийцам с очень добрым приветствием и сообщением, что Германия готова нас принять. Это сообщение передавали друзьям и родным, распространяли на фейсбуке. Все начали учить немецкий — не самый простой язык, но никто не надеялся, что в Сирии что‑нибудь наладится, и Германия воспринималась как возможное постоянное пристанище. В 2016 году Иордания, Ливан и Турция закрыли границы. У них и так было слишком много беженцев. В Германии сейчас порядка миллиона мигрантов, из них 600—700 тысяч — сирийских. Всего в Европе — миллион сирийцев.

На самом деле наше главное сообщение в этой экскурсии: «Не позволяйте страху управлять вами. Мы позволили. И вот к чему мы пришли»

Тут мы оказываемся на нашей четвёртой остановке — Жандармен-маркт, где находятся две церкви. История этих церквей восходит к XVI—XVII вв.еку, когда в Германию начали бежать от религиозных войн французы и были здесь приняты. Правительство тогда построило им церковь, чтобы вести службы, как это было принято у них на родине. Эту идею много критиковали: зачем, мол, этим людям ещё и церковь строить. Тогда правительство построило ещё одну — напротив, точно такую же, но немецкую, с немецкими службами. Французы тогда много сделали для развития Берлина, и две церкви напротив — символ того, как разные люди могли уживаться друг с другом в XVII веке. Многие немцы стали беженцами во времена Второй мировой. Сирия за последние два века принимала беженцев из Палестины, Ирака, Армении и других стран Кавказа. Мы говорим, что ваша страна тоже совсем недавно переживала ужасные времена и что приезжие тоже могут помогать ей развиваться и жить в мире. На самом деле наше главное сообщение в этой экскурсии: «Не позволяйте страху управлять вами. Мы позволили. И вот к чему мы пришли».

Вот я вам фактически весь тур и рассказал. Сейчас нам вообще неважно, кто победит в Сирии, надеяться не на что, это уже не наша война, это война нескольких государств между собой. Экскурсии для меня — это, конечно, не основная работа, они проводятся за добровольные пожертвования. Как я уже сказал, я изучал медицину и работал на Красный Крест, но ещё в Сирии решил не продолжать — больше не могу, а увлёкся IT. Cейчас я посещаю специализированные курсы и параллельно стараюсь довести немецкий язык до уровня, который мне позволит поступить в университет, работаю также в кол-центре. Первые два года к нам относились очень тепло, потом начали говорить, что нас слишком много, отношение изменилось: после 2016 года стало сложнее получить статус беженца, который позволяет находится в стране три года, а потом продляется. Сейчас выдают в основном на год. В первом случае ты можешь привезти семью, а во втором — нет. Собственно, все последние политические прения между партиями были посвящены именно этому вопросу, можно ли это позволить тем, кто имеет неполный статус. Но это на официальном уровне. Ещё были разные инициативы: например, вместе с волонтёрами мы готовили на улицах в Кройцберге и давали попробовать нашу еду всем желающим. Потом ещё была программа, когда к каждому беженцу прикрепляли волонтёра и они вместе ходили в кино, гуляли по городу; причём это не выглядело как пособие по изучению немецкого, а как дружба и как способ построения сообщества. При этом в повседневной жизни я вижу очень доброе отношение, и у меня есть работа на полный день, у меня есть жильё — а это самая большая сейчас проблема не только для беженцев, но и для самих берлинцев.

Когда я приехал в Берлин, самым большим пространством для размещения был аэропорт Темпельхоф. Друзья, которые уже были здесь, писали ни в коем случае не ехать в Берлин: «Здесь толпы народа, и тебя отправят в Темпельхоф». Поэтому я поехал в маленький город к северу от Гамбурга и там подавал на политическое убежище, но через два дня меня всё равно перевезли в Берлин. Я был очень расстроен, поскольку надеялся, что в маленьком городе процедура займёт меньше времени. Но, приехав сюда, узнал, что вышел закон о том, что беженец не имеет права менять место жительства и должен оставаться в том городе, где он получил статус. Я представил, что мне пришлось бы искать работу в месте с населением триста человек, и осознал, как мне на самом деле повезло. Я попал не в Темпельхоф, а в другое убежище, в спортивном зале одной из школ в Восточном Берлине, там жили триста человек, и личное пространство определялось краями твоей простыни. Восемь месяцев скитался по убежищам, до тех пор пока не нашёл работу и не перестал брать деньги у государства. Насколько я знаю, 10—12 тысяч сирийцев по-прежнему живут в убежищах. О Темпельхофе ходило много историй, и когда кто‑то себя плохо вёл, администрация угрожала ему отправкой в Темпельхоф. Мне рассказывали, как там американские лётчики разбрасывали для детей конфеты, привозили еду, но для нас это тоже своего рода символ. Сейчас, по счастью, этот лагерь закрыт. Было бы здорово тоже включить его в тур в качестве ещё одной остановки, но он довольно далеко, туда не дойдёшь пешком.