Да, мне кажется, что за пределами столиц, как правило, есть люди, которые аккумулируют вокруг себя инициативы и становятся своего рода людьми-институциями. Первым из таких людей я бы назвала Александра Ивановича Городнего. Он собирал искусство с 1980-х годов и дружил со всеми художниками своего поколения, а в 1989-м вместе с Александром Сергеевичем Долудой основал ЦСИ «Артэтаж». У Городнего огромная коллекция дальневосточного искусства начиная с 1960-х — больше тысячи произведений художников, работавших в Приморье, на Камчатке, на Шикотане и в других частях региона. Своё собрание Александр Иванович в конечном итоге передал городу, тем не менее, у «Артэтажа» до сих пор нет музейного статуса, и коллекция много лет скиталась из одного помещения в другое. Сейчас она находятся в Доходном доме Демби на пересечении Фокина и Океанской. Там хорошо представлено это собрание, и оно постоянно ротируется, плюс там всегда проходят временные выставки.

Еще один важный человек — Вера Евгеньевна Глазкова, она в 1995-м, то есть чуть позже, чем Городний с Долудой, основала свою галерею. Тем не менее, её «Арка» до сих пор является единственной частной галереей современного искусства в городе, и, конечно, за почти тридцатилетнюю историю у них накопилось очень много архивных материалов. Официально «Арка» занимается коммерческой деятельностью, но де-факто, скорее, поддерживает художников. У Веры Евгеньевны есть пул авторов, с которыми она постоянно работает — Михаил Павин, Глеб Телешов, Владимир Погребняк, то есть у этих художников есть стимул всё время создавать и показывать новые работы.

Если вернуться к Александру Сергеевичу Долуде, то именно он двадцать лет назад убедил губернатора, что Владивосток нужно поместить на культурную карту мира, запустив здесь кинофестиваль. Так в 2003-м году у нас появились «Меридианы Тихого».

Еще работает Музей истории Дальнего Востока им. В. К. Арсеньева, и в целом, для Владивостока важна личность этого путешественника и исследователя — Владимира Арсеньева. Вместе с представителем коренного народа удэге Дерсу Узала он исследовал Приморье. В его честь здесь назван музей, школа, сквер — да что только ни названо. И его исследования на самом деле интересно читать — некоторые из его дневников оформлены как книга художника, там можно найти не только текстовые заметки, но зарисовки, вырезки — всё это хранится в музее. Несколько лет назад музей перешел в федеральное подчинение, то есть теперь они могут себе позволить большие проекты, и я, как и многие, восхищаюсь директором Виктором Шалаем, который возглавляет музей уже много лет, и выращивает очень крутую команду, а также работает с историей дальневосточной территории.

Десять лет назад открылся Центр современного искусства «Заря», в 2014 году в нём появилась резиденция. У «Зари» тоже была амбиция поместить Владивосток на культурную карту мира, но теперь за счёт художественных проектов, которые бы создавались здесь и рассказывали о городе глазами художников. Мне бы хотелось, чтобы Третьяковская галерея, которая сейчас строит свой филиал на Орлиной сопке, впоследствии показывала во Владивостоке не просто привозные выставки, но и создавала проекты на месте в сотрудничестве с коллекциями «Артэтажа», «Арки» и «Зари», потому что именно эти три коллекции представляют три этапа развития современного искусства «Владивостока».

Еще мне важно озвучить имя Марины Куликовой, это куратор, которая в 2000-м году ушла из жизни, но в 1980−90е успела поработать с местными художниками как никто другой. Сначала она работала в Приморской картинной галерее, а потом, когда Вера Глазкова открывала «Арку», она пригласила Марину к себе, так что это фигура, на которую моё поколение могло бы ориентироваться, но чье имя остаётся малоизвестным. Но мне кажется, мы должны помнить наших предшественников и после их ухода — как, например, и имя другого местного искусствоведа Валерия Кандыбы или критика Александра Лобычева.

Среди активных сегодня специалистов и знатоков я бы назвала также Левданскую Наталью Андреевну — заместителя директора Приморской картинной галереи по научной работе: именно она в своей диссертации выделила две основные группы в приморском искусстве 1970−80х — «Владивосток» и «Штиль».

Группа «Владивосток» — постарше, из них сейчас активно работает только Фёдор Михайлович Морозов. Когда я делала Владивостокскую школу современного искусства, мы к нему ходили с ребятами заниматься, и те из них, кто интересовался живописью, прямо бежали к художнику. Фёдор Михайлович — удивительный человек, который изучал зарубежную историю искусства ХХ века посредством марок, которыми торговали матросы после рейсов. Часто моряки торгуют, они выкладывали всё, чем удалось разжиться, и на этих блошиных рынках Морозов скупал марки и редкие каталоги, потому что никаких других источников знаний в семидесятые здесь попросту не было.

В более молодую группу «Штиль» входят художники, которым сейчас по 50−60 лет, Владимир Погребняк, Ильяс Зинатулин, Виктор Серов, уже ушедший из жизни. Конечно, сейчас это деление на группы уже весьма условно, все работаю самостоятельно. И еще есть художники, которые всегда держались особняком, типа Глеба Телешова, Михаила Павина или Антона Бубновского — их представляет галерея «Арка».

Также важными участниками владивостокской арт-сцены являются пара Маши Ламзиной и Алексея Короткова. Алексей — фотохудожник, а Маша — дизайнер одежды и текстильный художник, и в какой-то момент она начала концептуализировать материал, с которым работает. Теперь они работают в тандеме, создавая текстильные инсталляции.

Еще одно громкое для города имя — это Паша Шугуров, он отучился в Петербурге, а потом вернулся во Владивосток и сделал здесь проект «33+1», выдумав тридцать три персонажа. От их имени он создаёт живопись, скульптуру, паблик-арт, музыку — вот такая прекрасная шизофрения, и многие до сих пор думают, что это реально многочисленная арт-группа.

Также недавно появилась галерея «Порт-Арт», которая официально считается подразделением Творческого союза художников России. Ею занимается Горазда Петровна Лунекова. Посредством «Порт-Арта» Горазда Петровна поддерживает молодое поколение художников, стимулируя их участвовать в выставках, предоставляя им помещение для работы. Один из постоянных резидентов «Порт-Арта» — это Кирилл Крючков, и он стал ментором для местных молодых художников. Кирилл — тоже человек-институция, который аккумулирует энергию, и от которого расходятся связи к остальным художникам.

И еще назову художницу Татьяну Олгесашвили, которая в 2016 году вместе с Радой Смолянской и Машей Журавлёвой основала художественный коллектив «Дальневосточные разлучницы». У группе текучий состав и много разных участников, но именно эти художницы — три стержня ДВР. И Таня же открыла Владивостоку (и не только) художника Леню Мелкого (Леху Г), который в 2020 году был представлен на Второй триеннале российского современного искусства в Музее «Гараж». Она же делала, например, проект «Арт-Этаж-Монтаж», показав в «Артэтаже» множество молодых художников, и она же впервые выставила Мишу Чувакина. Роли куратора и художника сегодня в принципе размыты, и фигуры Тани Олгесашвили, Миши Чувакина и Кирилла Крючкова — тому пример. Помимо собственных практик, они активно поддерживают свое поколение художников.

Я не знаю, можно ли здесь найти эту самую идентичность, про которую мы все любим говорить. Конечно, легко сформулировать, что Урал — это индустриальное производство и прочая тяжелая промышленность, а Владивосток — это морской порт и граница с Азией. Здешние люди, например, в 1990-е часто ездили в Китай помогайками — но это для многих было единственное взаимодействие с той самой Азией. Или, например, многие художники уезжали в Китай преподавать академическую живопись, потому что там это ценится.

Когда Российская империя пришла на эти земли, Владивосток стал окном на восток, в азиатские государства, но при этом он оставался оборонительной крепостью. То есть город формально открыт в Азию, но при этом он оберегает границы. И эта двойственность — важная характеристика Владивостока.

Еще мне кажется важной автомобильная нагрузка горожан — после распада Союза жители Владивостока активно покупали подержанные японские автомобили и перегоняли их для перепродажи в Москву. Семь дней ехали, оставляли машину, а потом возвращались поездом или самолётом, и этого заработка им хватало на жизнь. Конечно, Транссибирская магистраль сделала Владивосток известным за пределами города и страны как пункт окончания путешествия на поезде через всю Евразию (или, наоборот, старта).

Город долгое время был закрыт для въезда иногородних. Конечно, этот запрет всё время обходили, но наверняка создавалось некое ощущение вакуума, где горожанин — сам себе хозяин. При это почти в каждой семье был моряк — и со стороны моря город был открыт. И вот эта морская идентичность, наверное, тоже важна, как и линия морского горизонта, которую ты всё время видишь в городе.

Когда ты смотришь на море, в нашем случае это Уссурийский и Амурский заливы, ты чувствуешь, что видишь далеко. И вот эта дальнозоркость есть, наверное, в каждом портовом городе. Тебе есть куда смотреть — вокруг очень много пространства и воздуха. Плюс выделяет город тот факт, что мы находимся на юге, и у нас экстремальная солнечная активность, то есть зимой у нас много света, и наверное, мы более энергичные, чем средняя полоса России.

Ага, а потом они ломаются и начинают писать серыми красками.

Еще я бы вспомнила про островную жизнь. Многие художники попросту переселяются на острова, живут тем, что пошлёт им море, и работают. Из старшего поколения — Виктор Фёдоров жил на островах. И многие из молодых художников с апреля по октябрь съезжаются на острова Попова, Русский, Рейнеке и живут там коммунами в палатках, Александр Казанцев вот таким образом создал целую книгу пленэров. Всё дело в том, что Владивосток окружён этими островами, и достаточно легко перейти на такую аскетичную жизнь. Всегда можно наловить морепродуктов. Или вот «Дальневосточные разлучницы» переехали в село Горноводное в тайге. Они выращивают овощи в огороде и их едят, поскольку тайга мало кормит, если ты не умеешь или не хочешь убивать животных.

Острова дают многое. Во-первых, возможность сконцентрироваться на работе. Во-вторых, — сбежать от мира. Если ты ничего не можешь сделать, ты или уезжаешь, или запираешься в своей мастерской, как например, Ильяс Зинатулин. Уже никто почти два года не видит Зинатулина — а он просто работает и ведёт дневник. Либо ты из тех же соображений уезжаешь на острова, в тайгу. Например, фотограф Глеб Телешов много ездит на Чукотку, снимает фильмы. В общем, эскапизм — это важная черта владивостокского искусства.

Вообще-то, это моя любимая выставка, и именно потому что она была так жёстко воспринята.

У Канис было видео с танцующими друг с другом солдатами. У Шуваевой — живопись, где она выступала в разных женских ипостасях. Собралась такая отличная компания художниц, которую сейчас уже сложно представить. И еще важно, что это не было привозной выставкой: все художницы подготовили свои работы во Владивостоке. Мы тогда не называли это резиденцией, но по факту это она и была. И дело, мне кажется, не в какой-то особенной радикальности работ, а в том, что жители Владивостока тогда впервые увидели, как в искусстве обсуждаются гендерные вопросы. Важно и то, что выставка готовилась к восьмому марта, и кураторский подход был связан с преодолением романтизации этой даты. Вероятно, поэтому она была воспринята в штыки.

Это были сложные времена, в 2014 —2015 годы вообще сложно было экспериментировать. Но да, пошли выставочные блокбастеры, например, про советский дизайн, — то, что понятно широкой аудитории. Однако мне кажется важным, что продолжалась резиденция, то есть появлялись работы художников, произведённые непосредственно здесь, во Владивостоке, и это был параллельный процесс.

Да, наверное, выжить, может быть, самореализоваться, в том числе, для того, чтобы они не уехали. То есть здесь создавался кластер, которых они в Москве десять штук могли бы увидеть. В их числе художники Миша Чувакин, Кирилл Крючков, Леха Г. (или Леня Мелкий) — они пока остаются во Владивостоке. Все они в разное время работали на «Заре» в том числе техническими координаторами, смотрели как делаются выставки, общались с резидентами, это сыграло роль в их жизни. У Кирилла на «Заре» была одна из первых персоналок, потом он был здешним резидентом, потом его выставку открыла «Арка», потом он выставлялся в Москве, а сейчас он курирует молодых художников в «Порт-Арте». Что касается Миши Чувакина, у него здесь на «Заре» был шелкографическая печатная мастерская, которую они вели вместе с женой. И все годы он печатал для нас этикетки и экспликации, как он говорит, даже не читая их. А потом из этой практики выросло его собственное творчество: многие работы выглядят как набор странных, непонятных, не существующих в реальности иероглифов — их корни следует искать в верстке текстов для наших выставок. Здесь же рядом размещалось архитектурное бюро «Concrete Jungle», которые тоже тусовались с нами и росли на «Заре», и единственный по-настоящему красивый и ухоженный парк в городе — Нагорный, сделали именно они. Потом ребята, которые объединились в группу «Дальневосточные разлучницы», Наташа Коробка — она делала вместе с Таней Олгесашвили проект «Фэшн-Юродивый», когда они на помойках находили вещи и давали им вторую жизнь, а теперь у нее своя независимая галерея «Коробка».

И еще я думаю, очень правильный проект был «Край бунтарей», который представил местных художников старшего поколения сначала, здесь на «Заре», а потом в Москве, он дал возможность «Артэтажу» и Приморской картинной галерее пересмотреть свою историю, или Вере Евгеньевне Глазковой из галереи «Арка» поверить, что ее бизнес очень поддерживает художников. Всё-таки представительство в Москве по-прежнему важно. Честно говоря, хочется уже следующего исследования — спустя 10 лет показать новый слой более молодых художников Владивостока.

Хотят ли с той стороны общаться — это, конечно, хороший вопрос. Мне кажется, как часто бывает, «Заря» — это такой НЛО-корабль, который приземлился во Владивостоке. Мне кажется, у Стаса Багса получилось пообщаться с местными. Таня Эфрусси делала арт-прогулку: её дедушка был ссыльным и художница пыталась пройти по его следам, ведь Владлаг — тоже, конечно, важная часть местной истории, например, здесь на Второй Речке умер Мандельштам. И Таня хотела привлечь к этой прогулке людей, у которых есть похожая семейная история. У Вани Горшкова получилось сделать школу «Магма тайн». Правда это тоже был проект, рассчитанный на художественное сообщество, то есть на те пятнадцать человек, которые постоянно ходят в «Зарю».

Это правда, но «Заря» всё равно пытается думать про широкую аудиторию — те же детские мастерские приводят сюда семьи. Все равно наша работа их коснулась, пусть и по касательной. Правда отследить результаты сложно. Может быть, можно говорить про художников, которые лет десять ничего не делали, но пришли на лекцию резидента, и услышанное их всколыхнуло, они вернулись в практику.

У нас во Владивостоке сильно научное сообщество. Здесь же находится Дальневосточное отделение Российской Академии Наук и в его составе, например, Институт биологии моря. Они изучают флору и фауну Японского моря, например, знают, когда сюда заходят киты, постоянно участвуют в экспедициях. И мы только-только начинаем с ними взаимодействовать. В городе есть хороший ботанический сад, и наш резидент Кирилл Гаршин как раз хотел поработать с натуральными пигментами, которые получаются из местных растений.

И я всё думаю, почему же мы до сих пор не придумали программу работы с соседними домами, ведь их жители каждый день смотрят на «Зарю» в окно, но я понимаю, что они не были здесь ни разу. Уверена в этом.

А знаешь почему не получилось? Потому что первоначально мы ставили сроки резиденции от двух недель до месяца. А что ты здесь успеешь за месяц или даже за два? Я думаю проект должен длиться как минимум полгода. Понятно, что секс-работницы — это закрытое сообщество. И, может, я сейчас транслирую этнографический подход, но для того, чтобы войти в контакт с местными жителями, этнографам требовались годы. И тогда вопрос: а готов ли художник выделить год? Настолько ли он горит своим проектом?

Конечно, ВШСИ не была традиционной школой, где мы составили расписание, всех рассадили и заставили учиться, это самоорганизация. Всё началось с лекции про послевоенное искусство, которую художница Ира Петракова прочитала для студентов местной Академии искусств. Рассказывала, в том числе, про «консервы» Пьеро Мандзони. И одна из студенток вдруг ударила кулаком по столу и предложила Ире вести себя как женщине. Я до сих пор не знаю, что это значило: «Ведите себя как женщина!». То есть не рассказывайте нам эту чепуху?

Шёл февраль 2015-го, и я поняла, что существует такая эмоция как отрицание, и что, конечно, хорошо, когда к нам приезжают резиденты и рассказывают про свои практики или про то, что им интересно, но в этом нет системности. И мне захотелось, что-то с этим сделать, пусть даже на уровне самоорганизованного неформального образовательного учреждения. Преподавательский состав все годы был текучий, я звала тех, у кого сама училась в «Базе» в 2012 году, плюс местных — Андрея Василенко, Валентина Матвеенко, важно, что у обоих бэкграунд в философии.

С первого набора, то есть с весны 2016 года мы стали делать выставки в квартирах, в барах, заброшенных школах, первостепенной задачей был эксперимент. Мы менялись ролями: один человек сначала был художником, потом кого-то курировал, потом еще про кого-нибудь писал тексты. Мы работали параллельно с «Зарёй», дружили и тусовались вместе.

В какой-то момент мы масштабировались на весь Дальний Восток и Сибирь. И мне кажется, это прямо хорошо сыграло на преодоление расстояний, потому что от нас дешевле в Москву слетать, чем в Новосибирск. Ну, и финальной точкой стал 2022 год.

Они вовремя ушли, да. Из академий, где кулаками по столу стучат. Кто-то просто интересовался искусством, были вольнослушатели, кто-то из них до сих пор ходит в «Зарю» на лекции, или самоучки, как, например, фотограф Денис Коробов.

Кто-то семьёй занялся. Кто-то продолжает практики, но не во Владивостоке. Очень многие уехали.

Да, как будто бы так.

Мне кажется, что это, в большей степени, студенческое вымывание. Ведь я тоже, закончив Университет, поехала в Москву. Как будто чтобы почувствовать себя частью страны, тебе нужно проделать это расстояние. Но дальше появляются другие соображения: в той же Европе ты — один из миллиона, а здесь ты можешь сделать что-то важное. Там ты как будто набираешься энергии, а дальше работаешь здесь, как у меня получилось с ВШСИ — слабоумие и отвага. Причём сейчас если бы сейчас меня спросили, готова ли я делать школу современного искусства, я бы сказала: ни в коем случае! А тогда был драйв, и уверенность, и чувство ответственности что ли. Я преподавала английский и на вырученные деньги снимала офис, по вечерам мы там занимались с участниками школы — это очень странная схема.

Тем не менее, 2018-й был, кажется, самым крутым годом. Мы в ВСШИ организовывали выставки в неожиданных местах типа казино или океанариума, появился Центр современной культуры «Хлебозавод», который открылся на деньги местной компании. Он просуществовал только восемь месяцев, но многое успел показать. Стартовала магистратура «Цифровое искусство», сюда приезжали художники с Урала и даже из Москвы. Работали «Арка», «Артэтаж», «Заря», тогда же открылся «Порт-Арт» — то есть в городе было 7−8 крутых мест, и мы просто все разрывались, все они работали очень активно. В 2019-м во Владивосток пришла Третьяковка и вела свою деятельность тоже.

А потом пришла пандемия и все вымыла. Сначала было нельзя выходить из дома. Потом стало уже сложно оттуда выйти. Однако я всё еще верю, что сила накапливается. И в молодёжь, в Кирилла Крючкова, в Мишу Чувакина и в остальных местных ребят, в том числе из «Порт-арта» тоже верю.

Как ты думаешь, как «Заря» видит свою миссию сейчас? Зачем она существует во Владивостоке в 2023 году?

Я думаю, что сейчас «Заря» существует в большей степени как арт-резиденция и для поддержки сообщества.

Вот это хороший вопрос, потому что когда меня в прошлом году позвали курировать резиденцию, я собрала местных художников. Мне и Алисе Багдонайте тогда было важно, чтобы ребята из Владивостока прошли резиденцию здесь, дома, но по-честному переехав в «Зарю».

Посмотреть на себя со стороны, попробовать заявить о себе в качестве художника. В частности — прочитать приветственную лекцию, что подразумевает разбор личного архива, выстраивание траектории творчества, и для кого-то это стало интересной, но сложной задачей. У других зреют проекты, но нет временного пространства и денежного ресурса, чтобы их осуществить. И здесь у них появилась кураторская поддержка, в конце концов, деньги на материалы, которые они будут использовать потом. Например, для Миланы Пестеревой мы закупили огромное количество пряжи, она столько всего из неё сделала уже после окончания резиденции. И 2022 год был переломный — как будто мы хотели успеть поддержать всех, пока все окончательно не разъехались или не ушли во внутреннюю миграцию, забросив искусство.