Салла Тикка: «Но как только мы приехали — ветра как не бывало»
Финская художница уверяет, что просто документирует жизнь, которая проходит перед её камерой, но оказывается, что в этом обманчиво простом наблюдении за жизнью цветов или животных раскрывается социальная история Европы второй половины XIX — начала ХХ века
Я начинала с сюжетных фильмов, где главным героем всегда была женщина. Во многом её переживания были моим личным опытом, мне хотелось при помощи видео проанализировать, что происходит между мной и миром. Фиксация собственной жизни в процессе съёмки была чем‑то вроде терапии. Но последние десять лет я работаю совсем иначе: как будто перед камерой проходит жизнь, а я просто записываю её на диск. Конечно, я в курсе, что ни один фильм не может быть назван документальным, что реальность всегда проходит постобработку в руках режиссёра, — и тем не менее.
Моя самая известная серия состоит из трёх частей: «Виктория» о кувшинке — первая, «Ветер над землёй» о липпицианских лошадях — вторая, а третья — «Гигант» о спортивных школах в Румынии. Работа над этой серией началась с чтения Рёскина: я обратила внимание, как его манера письма менялась на протяжении всей его жизни. Есть что‑то пугающее в том, что вначале он писал об искусстве и необходимости внимательно наблюдать за природой, а с возрастом переключился на морализаторство и теорию построения идеального общества. По-моему, его тексты стали отражением тех процессов, что происходили тогда по всей Европе. Это и потеря связи с реальным природным миром, и зацикленность на неком совершенном государстве, которое потом строили нацисты и прочие тоталитарные идеологи. Например, виктория — это цветок, который был обнаружен британскими колонизаторами на Амазонке в начале XIX века. Они привезли это растение в Англию, начали строить оранжереи — для разных экзотических растений, но для виктории в первую очередь. Обычно мы смотрим на этот цветок, зная, что он был назван в честь английской королевы, но не задумываемся над его историей, над тем, что у него есть собственное имя на языке тех мест, где он изначально рос, и что его изъяли из его естественной среды и перенесли в поддельные тропики. Так что я сняла об этом короткий фильм: как появляются белые цветы, как они розовеют, а затем умирают, — просто задокументировала жизнь одного-единственного цветка.
Липпицианские лошади — тоже продукт селекции, они рождаются тёмными и светлеют с возрастом. Их цвет мог варьироваться, но в XVIII веке австрийской короне потребовались именно белые лошади. Их разведение тщательно контролировали, и то, что получилось, став одним из символов монархии Габсбургов, ушло очень далеко от естественного порядка вещей. Люди захотели изменить природу — и изменили. Третья часть рассказывает о гимнастических школах в Онешти и Деве — тренировочных центрах, ставших знаменитыми на весь мир в эпоху диктатуры Чаушеску. Мне было интересно посмотреть на репрезентацию человеческого тела как части государственной идеологии. Множество детей были отобраны, чтобы школа сделала из них суперлюдей. Сохранились съёмки того периода, которые я использую как некую временнýю капсулу. Кроме того, я начала опрашивать сегодняшних девочек, которые учатся гимнастике в тех же центрах. Они говорят нечто очень похожее — о своих мечтах, планах на будущее, своём месте в мире. Так что, получается, три части работы рассказывают о трёх империях: Британской, Австро-Венгерской и тоталитарном государстве ХХ века. Обычно я показываю эти фильмы как инсталляцию в одном пространстве. Весь цикл готовился долго — непросто было найти деньги на проект, который рассказывает о желании человечества контролировать природу, — и пока всё это происходило, я прочитала безумное количество книг и статей на эти темы. Автоматически я продолжаю их читать до сих пор, и понимаю, что сейчас сделала бы всё иначе.
Весь фильм должен был длиться столько, сколько сам полёт, — то есть три часа семь минут, — и боюсь, что это самый скучный фильм, какой я когда‑либо делала
В «Гиганте» важной была тема индивидуальности в условиях сурового прессинга системы. Однако, по-моему, поиск идентичности — тема искусства 1990‑х годов. Тогда было важным исследовать своё тело, свои границы, а нынешние работы чаще крутятся вокруг глобализации и привязаны к конкретным пространствам, к исследованию памяти места. Может быть, это просто мои впечатления, но мне кажется, что мои работы довольно далеки от современного контекста финского искусства.
В прошлом году я снимала работу, для которой надо было лететь над Альпами на воздушном шаре. Но как только съёмочная команда прилетела в Женеву, ветра как не бывало — абсолютный штиль. Мы могли разве что подняться в воздух и немного повисеть там. Весь фильм должен был длиться столько, сколько сам полёт, — то есть три часа семь минут, — и боюсь, что это самый скучный фильм, какой я когда‑либо делала. Но ждать ещё неделю, когда ветер опять поднимется, было невозможно, поскольку все члены команды должны были разъезжаться на другие проекты. Я не могла их держать, да и стоило это очень дорого. В итоге мы сделали то, что могли. С другой стороны, в этом и состоит интерес: ты всё планируешь, продумываешь ход работы, но приезжаешь на съёмки — и жизнь решает по‑другому. Так что это тоже история о попытке контролировать природу.