Автофикшн — важное явление, что в сегодняшней литературе, что на сцене, но и в изобразительном искусстве можно отыскать параллели. Например, инсталляции Луиз Буржуа, где она интерпретирует собственные отношения с матерью и изображает её в виде огромной паучихи. Или, например, фотосерия Софи Калль, которая после похорон своей матери отправила на Северный полюс — мама всегда хотела там побывать, но не успела. Художница отвезла туда и оставила на льдине её фотографию и самые любимые, самые дорогие украшения, таким образом мамино путешествие всё-таки состоялось. Довольно часто художники или литераторы создают подобные работы, чтобы стало менее больно, чтобы жить дальше.

И вот один из спектаклей, показанных на фестивале, «Әңгәмә/Диалог» возник именно потому, что главный его герой танцовщик Нурбек Батулла решил поделиться со зрителями своими переживаниями — он очень хочет, но не может по-настоящему поговорить со своим знаменитым отцом Рабитом Батуллой, народным писателем Татарстана, переводчиком и комментатором Корана. Причём нельзя сказать, что бы отец отгораживался от сына: писатель и наставлял, и помогал Нурбеку, в свои 85-лет он приходит на его спектакли, не критикует. Тем не менее, взаимопонимания между ними нет. Например, Нурбек рассказывает, что никак не может дочитать Коран, поскольку буквально на первых страницах наталкивается на строчки, которые не может понять. А обратиться к отцу, знаменитому комментатору и знатоку, не может. Вероятно, Нурбек надеялся, что после спектакля, где он так много рассказал об отце, о своём детстве, своих ожиданиях и вопросах, которые не решается обсудить, отец его услышит и разговор состоится. Отец услышал, но после спектакля сказал только одну фразу, ту же самую, что произносил после каждого увиденного выступления сына: «Большая работа проделана».

У других участников спектакля ситуация еще безнадёжнее: отец Ислама Валеева, знаменитый татарский музыкант, умер — их диалог уже никогда не состоится, но Ислам делает обработку одной из знаменитых песен отца в собственной манере, пытаясь символически поговорить с ушедшим посредством не слов, а музыки, то есть общего для них языка общения с миром. Отец Сугдэра Лудупа — буддистский монах, но уже несколько лет он парализован и не может говорить, Сугдэр винит себя, что занимается музыкой и участвует в театральных постановках, вместо того, чтобы ухаживать за отцом.

Обсуждая спектакль после показа, все его участники признавались, что надеялись: вот они проговорят свою боль, и станет легче. А легче не стало. Но они пытаются ещё и ещё.

Конечно, фокус здесь — в том, чтобы разделить боль со множеством зрителей или читателей и ощутить их эмоциональный отклик. В этом смысле театр, конечно, даёт фору литературе: автор исповедуется в кругу живых зрителей, которые в этот момент становятся его средой поддержки, сообществом сочувствующих и переживающих. А после окончания спектакля — делятся своими историями. И один из зрителей «Диалога», литературный критик, тоже рассказал о своих отношениях с отцом, а потом спросил Нурбека, ну что ему всё-таки мешает подойти-то к отцу со своими вопросами. Нурбек задумался и сказал, что да, отец никогда не отказывался от общения, всегда отвечал. И как-то сразу стало понятно, что именно сын здесь не готов идти на контакт, ему легче проговорить всё перед полным залом чужих людей, чем обратиться к отцу. Может, поэтому тот и ничего не сказал после спектакля.

Но вот еще какая штука. На фестивале присутствовали и театральные критики, и они с большим сомнением отнеслись к вопросу коллеги от литературы: дескать, он же ничего не понял в том, что ему показали! Как будто, прочитав «Онегина», он заглядывает автору в глаза и спрашивает: так почему же Татьяна в финале не ответила на чувства героя? Нам же показали спектакль! Не просто на сцену вышли Нурбек, Ислам и Сугдэр и рассказали о своих проблемах, а потом еще совета спросили, нет, это была полноценная театральная постановка — с драматургом, художником и хореографом. Актёры мыли полы, танцевали, музицировали, действие насыщенно символическими деталями, его нельзя воспринимать с позиции наивного зрителя. Тем более профессионалу!

Конечно, в этом и есть главная трудность восприятия автофикшн-проектов. Они предполагают не только символические детали, но и что исповедь будет не до конца исповедью — какие-то из рассказанных со сцены историй могут быть вымышлены, эпизодические персонажи добавлены, чтобы сделать сюжет интереснее, всё это вполне допустимо в рамках жанра — на то он и фикшн. Да если на то пошло: можно ли правдиво рассказать хоть какую-то историю, пусть даже и собственную?! Преобразуя жизнь в текст, ты неминуемо трансформируешь её и себя. Всё это верно, но всё-таки ценность увиденного в его подлинности. В частности еще один спектакль, показанный на фестивале, «Прима» включал в себя истории двух актрис, Елены Калагановой и Ляйсан Рахимовой. Они по очереди рассказывали, как пришли в театральный мир, о своём счастье быть на сцене и о разочарованиях — даже в большей степени о разочарованиях, поскольку обе чувствуют, что недополучили того, что им мог дать театр, и недодали ему того, что могли бы отдать. Спектакль тёплый, душевный, как будто в очень хорошей компании чай пьёшь, а тебе подкладывают варенья и рассказывают про свою жизнь. Но будь эти истории придуманными — это был бы плохой, слабый спектакль. А поскольку они подлинные — хороший. И то, что Елена говорит по-русски, а Ляйсан — на татарском языке, подчеркивает: здесь всё правда. Как и то, что в «Диалоге» Сугэдер рассказывал про отца на тувинском — всё это работает на переживание подлинности происходящего.

И вот еще какой момент: Елена Калаганова после спектакля рассказывала, как работала над постановкой театра горожан: в нём играют непрофессионалы и играют самих себя, рассказывают собственные истории, отвечают на вопросы — много-много обычных людей на одной сцене. И Елена говорила, что было очень трудно: поскольку любители могут выложиться на сцене, очень эмоционально рассказать о себе, но им тяжело делать это снова и снова, многих хватает только на один вечер. А все участники автофикшен-фестиваля пришли на сцену, чтобы перепрожить и принять то, что с ними по-настоящему произошло, но они вполне готовы делать это снова и снова, то есть перед началом действия заново входить в роль, которая при этом становится именно ролью.

И, кстати, неудивительно, что у театра MOÑ собралась целая серия автофикшн-спектаклей, поскольку у коллектива совершенно особенные отношения со зрителями — они постоянно участвуют в разных проектах, в том числе в рамках театра горожан. MOÑ ставит спектакли с преподавателями и про преподавателей, с подростками и про подростков, с семинаристами — и про всё на свете, что тем интересно. Иногда непрофессиональные участники таких проектов потом вырастают в актёров, режиссёров и драматургов. И логично, что профессиональным актёрам, режиссёрам и драматургам тоже приходит в голову, что здесь они могут поговорить со сцены про собственные переживания. Всё это часть какого-то общего поиска близости, который в этом театре происходит.

В спектакле «Смена формата» участвуют студенты инклюзивной программы MOÑ, они уже тоже не просто зрители, но вроде ещё и не совсем часть команды. Все они занимаются разными видами творчества — рисуют, фотографируют, пишут стихи. И к ним пригласили других художников, тоже работающих с разными медиа, чтобы вместе они придумали свои сюжеты о том, как рождается творческий импульс. Это тоже автофикш-проект, поскольку участники рассказывают про свой жизненный опыт, просто не биографические данные, а про самое главное — про то, чем они на самом деле живут. Но этот спектакль — еще и хороший пример смещенных границ между участниками проекта и зрителями: во-первых, сами актёры пришли из зрительской среды, а во-вторых, зрителей всеми способами побуждают присоединяться — то к шествиям под музыку, то в микрофон что-нибудь наговорить, или хотя бы приклеить картинки на общий коллаж. Конечно, парципаторность далеко не новая практика. Однако в случае MOÑ всё меняет контекст: это небольшой театр с более-менее сложившейся аудиторией. Конечно, команда проекта старается её расширить, но всё-таки в рамках Казани не так много людей, готовых к экспериментальным театральным практикам, получается не столь большая, и, вероятно, довольно герметичная среда. Но когда из года в год с каждым спектаклем этих зрителей всё время вытаскивают на сцену на разные роли, а профессионалам дают возможность раскрыться, рассказав собственную историю, — они становятся друг для друга средой поддержки, в этом, наверное, и заключен смысл таких фестивалей.

Театр MOÑ, Казань
Афиша: monkazan.ru/whats-on