Выставка «Край бунтарей» показывала художников, входивших в группы «Владивосток» и «Штиль». Но, кстати, многие художники были не согласны с таким называнием, говорили, что устроители подобрали звучное сочетание слов, а мы, дескать, не бунтовали. Они и правда были отличными художниками, но не отличались особым бунтарством. Эти авторы тоже своего рода конформисты, поскольку им нужны были мастерские, им хотелось в выставках поучаствовать или на творческие дачи съездить, получить материалы для работы, а это всё проходило через Союз художников. И они получали мастерские и выставлялись, пусть не совсем с теми вещами, в которых эти авторы могли бы полно себя выразить. А те работы, что им нравились, они писали в стол.

Я начал с ними работать с весны 1989 года — вокруг бурлит Перестройка, а я собираю выставки. Потом мы с ними поездили в Москву, были в Америке, в Европе, в Японии.

Самые старшие художники, человек восемь, — это группа «Владивосток», все они, кроме Фёдора Морозова уже ушли в мир иной. Группа «Штиль» чуть помоложе, они 1950−60х годов рождения, все были участниками молодёжной выставки в Союзе художников. Потом Люся Козлова из Хабаровского музея предложила им сделать выставку у себя, затем их показали в Биробиджане. Благодаря этим совместным экспозициям они и сложились как группа. Все они рисовали, а ля Сезанн или, а ля Матисс, но в советское время такая живопись была не в почёте, от художников ждали реализма. А для этих групп из Владивостока кумирами были импрессионисты и постимпрессионисты. Все они начинали с подражания французским авторам, а дальше искали свой стиль и свою манеру, и к 1990-м все стали хорошо узнаваемы, то есть, я думаю, нашли себя.

Был журнал «Искусство» и был журнал «Огонёк», у меня до сих пор хранятся вырезки из изданий 1970−80х годов — рядом с произведениями эпохи Возрождения там можно было найти и Пикассо, и Шагала. Кроме того, во Владивостоке со знаниями было попроще: сюда морем привозили разные каталоги и альбомы. И потом здешние художники бывали и в Эрмитаже, и в ГМИИ в Москве, там что-то можно было увидеть.

И я думаю, что нам в Советском союзе очень подфартило то, что долгое время мы были закрыты, как сейчас Северная Корея, и всем было интересно, что у нас происходит. И когда мы внезапно раскрылись, нас везде принимали и ласкали, как недавно выздоровевших больных. В 1991 году я принимал участие в экспедиции «Русская Америка», посвященной 250-летию Беринга. Несколько судов должны были пройти из Владивостока мимо Камчатки до Аляски и Японии и потом вдоль всего западного берега до Лос-Анджелеса. А я набрал кучу работ Владивостокских художников и во всех портах, куда мы заходили, я их показывал — делал целые выставки. Вы, наверное, помните, что тогда происходило в стране, и поэтому график экспедиции был нарушен: вместо трех дней мы простояли по три недели в Сиэтле и в Сан-Франциско, не добрались до Гонолулу и Японии, меняли флаг, и даже не знали, какой у нас сейчас флаг. Но принимали нас очень дружелюбно — встречали пирожными и мороженым. И к нашим художникам внимание было серьёзное. И когда мы делали выставке в Роттердаме или Амстердаме, все расходы брала на себя принимающая сторона, все знали, что у нас денег нет. А здесь в России нам с выставками помогали местный офис «Аэрофлота», транспортные компании, пароходство, банки наши, но сейчас уже такое невозможно — Москва всё подмяла под себя.

За всё время существования «АртЭтажа» я шесть раз менял площадки: сначала занимал этаж в местном ТЮЗе, потом, когда поменялся их директор, я перебрался в здание краевой администрации.

Получилось случайно: англичане тогда собирались делать из Находки свободную экономическую зону и интересовались нашими культурой и искусством. Мы познакомились, и они мне предложили сделать выставку во время конференции бизнес-кругов АТР. Понаехало множество бизнесменов — от Гонолулу до Сингапура — и я прямо в краевой администрации чуть ли не на стульях разместил выставку двух наших групп, и «Штиля» и «Владивостока». Все хлопали в ладоши, в общем.

Потом мне один друг говорит, что есть японский художник, который хотел бы выставиться во Владивостоке — во время войны он попал в плен и сидел здесь в лагерях. Мы с ним связались, согласовали выставку и он спросил, можно ли со мной еще два человека приедут. Я говорю: почему нельзя, только я вам не смогу оплатить гостиницу. Нет-нет, мы всё сами. И вдруг с ним прилетает премьер-министр Японии и главный японский самурай. Наши гэбисты все стояли на ушах! Так я и засел в местном Белом доме на десять лет.

Параллельно я продавал березки и матрёшек, салонную живопись, зато содержал в штате четыре человека. Тем временем начали приезжать бизнесмены из Европы и Америки, а они были людьми грамотными и разбирались, и вот они начали покупать владивостокский нонконформизм. И вот я смотрю: у меня работа сегодня стоила 25 долларов, завтра — 200, а послезавтра уже берут за 2 000, цены растут на глазах! Я возил этих бизнесменов по мастерским, они покупали вплоть до 5 000 за работу. Таким был рынок до 1996 года. Потом цены стабилизировались, сами художники начали ездить по заграницам, понимали примерно расклад, и то, что они пока не очень известны. Но всем им, конечно, до сих пор хочется вернуть тот уровень цен, что был в 1996−98 годах. Однако сначала иностранцев не стало, а потом и нашего бизнеса не стало. А московскому бизнесу я предлагаю работы, а они говорят: мне не надо, я в Париже картину купил. Смотрю я на эту картину и вижу, что под мостом он её купил, ничего она не стоит, зато хвастается, что в Париже купил. Так что сложно сейчас с рынком. Во Владивостоке три с половиной коллекционера и всё. Наверное, если бы я сейчас начинал заново, я бы выбрал свою группу художников и подписал с ними договора. Может быть, я с этим недоработал, но, увы, не мог гарантировать художнику завтрашний день, поскольку у меня не было на это денег и не было спонсора.

Когда я переехал в это здание, стали делать его реконструкцию. Нужна была бухгалтерия, а я её не знаю. Поэтому нас временно присоединили к детскому клубу «Светлячок», и они уже работали с документами, осуществляли закупки, договаривались с администрацией города. Но пока шла реконструкция, мэра вдруг посадили. А новой администрации зачем лишняя головная боль? Они этому «Светлячку» добавили выставочную деятельность в устав, название со стыда поменяли, теперь он стал Клуб «Традиции и современность», но ставок для профессиональных музейщиков не появилось. Таким образом хранитель у нас записан как менеджер, смотритель — как вахтёр. И я даже никого не могу сюда взять. Не могу себе штат собрать, потому что оклады у меня просто смешные. А мне уже восьмой десяток. Я хотел, чтобы коллекцию взяла Приморская картинная галерея или музей им. Арсеньева, но у них самих площадок нет, хотя они и готовы были принять. А мэр, тот самый которого посадили, сказал, что мы сами с усами, и будет «АртЭтаж» музеем, но вот уже 2024 год наступает, а музейного статуса мы так до сих пор не получили.

Приходят те, кому интересно. Это как в филармонию: ходят годами одни и те же люди, потом приходят их дети. Но только это всё интеллигенция, у которой нет средств купить работы.

Нет, аудитория «Зари» мне посимпатичнее. Мне здесь приходится показывать выставки не только современного искусства, а я хотел бы планку держать. Но на меня давить Управление культуры, приходится отбиваться. А «Заря» может себе позволить планку держать, потому что есть ставки, есть оклады.

Почему? Я каждый год устраиваю молодежные выставки. У меня были региональные, городские, краевые. И всё-таки я вижу, что хотя последние десять лет поднимается волна молодого искусства, художников, с которыми я начинал, новые авторы пока не перещеголяли. Ни Сашу Киряхно, ни Ильяса Зинатулина. Из молодежи есть, например, Кирилл Крючков, Леша Г., Галактионов Вася, но многие за последние годы уехали, например, Дмитриенко Андрей. И сейчас, мне кажется, у художников настала апатия. Раньше они приходили на монтаж или хотя бы на открытие какого-нибудь группового проекта, в 1990-е активно помогали. А сейчас уже этого нет.

На обложке: Александр Городний, директор и основатель галереи «АртЭтаж»