Сурия Садекова: «Пойти вместе с Пикассо в Лувр и посмотреть Египет»
В ГМИИ им.
Безусловно. Боюсь вас разочаровать, но принцип был сугубо субъективным. Сначала я жила с мыслью об этой тетради — о том, что я расскажу и как расскажу. Потом с этой же тетрадью я обходила залы нашего музея, общалась с хранителями, изучала запасники и выбирала вещи, которые, на мой кураторский взгляд, наилучшим образом отобразят концепцию выставки. Кроме того, мне хотелось показать вещи, которые редко демонстрируются публике. У нас есть вещи из постоянной экспозиции, но много и тех, что большую часть времени проводят в запасниках. Например, деревянная египетская крышка от погребального ларца очень хрупкая, а её краска боится света, поэтому она не может долго находится на выставках. Костяные греко-римские пластины просто никогда до сих пор не были представлены публике. Поэтому мне, с одной стороны, хотелось рассказать историю Пикассо, с другой, еще и показать богатства, которыми обладает наш музей.
Знаете, мне бы очень хотелось привезти «Радость жизни» и «Синюю обнаженную» Матисса и «Турецкую баню» Энгра, да и самих «Авиньонских девиц» тоже неплохо было бы. Соблазнов огромное количество. Однако когда мне было поручено сделать эту выставку, одним из главных условий было брать вещи из коллекции Пушкинского. Это проект — и музея Малаги, и ГМИИ, поэтому здесь получился интересный концептуальный эксперимент, который позволил мне еще глубже и лучше узнать нашу коллекцию. Я не могу сказать, что мне удалось сделать большое из малого, но все-таки интереснейшую экспозицию при ограниченных возможностях. А это тоже интересный кураторский опыт.
Он ничего никуда не вводил специально, просто все впитывал в себя. Когда Пикассо приехал в Париж, уже пройдя голубой и розовый период, он искал свой путь, ему хотелось сказать что-то своё. Он ходил по музеям, участвовал в художественной жизни — в Париже в это время открывалось невероятное число независимых салонов, — и в результате сложилось то самое наслоение образов, которые в сознании художника бесконечно бродили. Неслучайно он всё время повторял: я не хочу рассказывать вам, как это всё рождалось, невозможно пересказать и объяснить эмоции. Несмотря на то, что мой предыдущий герой Хаим Сутин говорил: какая гадость, этот кубизм, потому что это ментальное искусство, и кроме расчета в нем нет ни одной эмоции, — я думаю, что он имел в виду аналитический кубизм, который пошел дальше как рефлексия на уже созданное. Однако когда мы говорим об «Авиньонских девицах», — это произведение, безусловно, эмоциональное, и это рождение собственного языка Пикассо, а позднее и языка современного искусства. Это новое искусство, но ничто новое, на мой взгляд, не может родиться, если ты не выучил определенные уроки. И я не думаю, что Пикассо, когда увидел египетскую птичку, то подумал: нарисую-ка я её у себя в тетрадке и сделаю из неё ухо. Всё, что мы сейчас анализируем, у него происходило бессознательно. Предположим как если бы во время нашего разговора, мимо нас бы прошла женщина в желтом платье, вы бы её даже не запомнили, но при этом её появление могло бы запустить у вас в сознании цепочку ассоциаций. Точно так же вещи, которые здесь представлены, были пищей для размышления Пикассо и дали ему найти свой собственный язык.
Оно транслировалось не самим художником, а теми, кто потом начал трактовать его работы. Есть большая разница между тем, кто создает, и тем, кто интерпретирует. А мне в этой выставке хотелось, скорее, показать ассоциативный ряд именно художника. Несмотря на то, что мы назвали выставку «Анатомия кубизма», — это анатомия сознания художника. Мы не пытались ничего объяснить с точки зрения историка искусства. Я просто попыталась проникнуть во внутренний мир Пикассо: например, пойти вместе с ним в Лувр и посмотреть Египет. Увидеть африканское искусство в музее Бранли или Сезанна в музее Д' Орсе. Я хотела пройти эмоциональный путь Пикассо и погрузиться в ту художественную среду, в которой он жил. Мы работали, скорее, на эмоции, чем на рацио.
Я могу рассказать, как это рождалось. Мне было трудно объединить разные и необычные произведения в одно целое, и при этом передо мной стояла задача правильно выстроить эту историю сценографически, чтобы передать ту эмоциональность, о которой я вам все время говорю. Сначала Надя и Кирилл принесли эскизы, от которых я пришла в бешеный восторг, на бумаге это выглядело невероятно. Выставка должна была состоять из огромного количества таких же маленьких столов, как тот, где у нас сейчас Сезанн. И эти столы должны были быть раскиданы по залу. Каждый рассказывал бы нам одну или другую историю. И я сидела и перекладывала на макетах эти столики и ощущала практически физическую боль, потому что у меня всё рассыпалось. Я совершенно не могла представить, что поймут посетители, если мы здесь немножко про Африку расскажем, а здесь про Египет. Было очевидно, что не они поймут ничего. Я же пыталась сложить историю. И в какой-то момент мне попалась одна прекрасная фраза в воспоминаниях Ильи Эренбурга, который пришел в мастерскую Пикассо и заметил, что там царил хорошо продуманный беспорядок. Тогда я поняла, что нам надо попытаться воссоздать этот хорошо продуманный беспорядок, вместо того, чтобы пытаться отдельно собрать вместе все те странички в тетрадке, что про Африку, а отдельно — про Грецию или про Египет. Нам просто надо разложить их по порядку, и этим мы вызовем ту самую необходимую нам эмоцию. Мысль художника хаотична, она перескакивает с одного на другое, и египетских птичек вы обнаруживаете в разных местах тетрадки, также, как и маски. Просто в то время Пикассо ходил по музеям и видел попеременно то одно Африку, то Египет, и именно они заставляли его высекать ту или иную мысль. Так у нас появилась идея единого стола. Потом Надя и Кирилл решили оставить отдельно Сезанна — слишком уж он большая и мощная фигура, поскольку вдохновил не только Пикассо и не только на создание «Авиньонских девиц», но и все поколение молодых художников, пусть мы и рассказали только одну историю, которая вытекает из «Купальщиков» Сезанна.
Понятно, что рассказать все истории, связанные с «Авиньонскими девицами», тем более на такой маленькой территории, невозможно. И мы не ставили себе такой задачи, наша цель состояла в том, чтобы рассказать историю именно этой тетради, которая, в свою очередь, связанна с созданием «Девиц».
Во-первых, мы честно предупреждали, и во всех пресс-релизах, и на сайте музея, что сами «Авиньонские девицы» к нам не приедут, они не путешествуют и не покидают Нью-Йорка. Поэтому мы никак не привязывали название картины к названию выставки, мы говорим об «Анатомии кубизма», потому что пытаемся объяснить, как рождается произведение. Но, конечно, опасения есть всегда. Например, когда я делала выставку Сутина, то боялась, что придут зрители и спросят, а что здесь делает Фрагонар. К счастью, этого не случилось, все прочитали моё сообщение. И тут я тоже надеюсь, что мысли, которые я хотела передать этой выставкой, мой зритель прочитает. Если же этого не произойдет, значит я плохо передала свои мысли.
