Политика открытых дверей, несомненно, сыграла огромную роль. Ещё не так давно Китай был изолирован от мира и не имел представления о международных событиях; теперь мы приближаемся к тому моменту, когда наше общество станет более либеральным и разнообразным в культурном отношении — мы, пожалуй, уже достигли этой эпохи. Перед лицом столь необычайных перемен многие деятели культуры испытывают что-то вроде афазии. Наша жизнь так сложна и уникальна, что, например, многие писатели находятся в полнейшей растерянности и не могут найти язык и манеру повествования для адекватного изображения действительности. В то же время напряжение, силовое поле между старым, консервативным, и новым Китаем просто колоссально — это создаёт уникальную ситуацию, когда, несмотря на «афазию», современное искусство получает мощный импульс к развитию. Ничего подобного не найти ни в какой другой стране или регионе. Но у нас не хватает опыта, чтобы полностью использовать эти обстоятельства в своём творчестве.

Изменения огромные. Двадцать лет назад Запад почти ничего не знал об искусстве континентального Китая; а западное современное искусство было совершенно чуждо многим китайским художникам. Сейчас художественные достижения Китая — в фокусе международного внимания, продуктивность в области экспериментального искусства поражает воображение, рынок искусства в Китае — один из крупнейших в мире…

Прежде всего это следствие громадных экономических преобразований. При этом важно, что за тридцать лет этих трансформаций Китай не перенёс полностью на свою почву западную систему мировосприятия. Поэтому наблюдатель извне не может уразуметь, как это произошло, и пытается всеми возможными способами понять, к чему стремится наша страна.

Современное искусство и общество взаимодействуют во всём мире одинаково. Хотя на Западе и существует устойчивая система музеев, отношения между искусством и широкой публикой и там достаточно неуклюжи. В Китае то же самое. Разумеется, в последние годы произошли существенные перемены: искусство вступает в диалог с обществом, бросает вызов, пытается достигнуть взаимопонимания. Объясняется это тем, что само общество заражено «вирусом креативности», эта идея продвигается сейчас на всех уровнях, все только и говорят, что о «креативности» и «креативных индустриях». Хотя правительство осторожничает и подчас демонстрирует чрезмерную бдительность, интересуясь ситуацией в современном искусстве, вообще-то говоря, оно оказывает столь значительную поддержку новаторству и творчеству, что какие-то аналогии этому едва ли есть в других странах.

По-моему, изменения, несомненно, имели место. В прошлом из-за необычных социальных обстоятельств современное искусство, в значительной степени политизированное, было частью движения идеологической, интеллектуальной и творческой эмансипации. Правительство не могло с уверенностью понять, чем занимается современный художник. Например, когда я вернулся в Китай, у многих чиновников моя художественная практика вызывала вопросы. Некоторые выставки современного искусства были запрещены. Некоторые даже сравнивали современных художников, особенно тех, которые занимаются перформансом, с бандой бузотёров. Отчасти это было связано с тем, что правительство не понимало, в чём особенность этого вида искусства. Но сейчас существует необходимость представить новую культурную идентичность Китая на международной арене, и правительство — в соответствии с официальной доктриной — выстраивает новую культуру и развивает «креативность», поддерживая в том числе и современных художников. Руководители страны начинают понимать значимость современного искусства, они познакомились с подходами, определяющими современное западное искусство. И поскольку правительству стало очевидно, что современное искусство не несёт в себе угрозы обществу, к нему относятся с большей терпимостью.

Нет политики, которая бы в открытой форме способствовала продвижению современного искусства. Но в действительности на каких-то уровнях это искусство оказывается вполне интегрированным в систему. Так, к примеру, когда говорят о современном искусстве, многие считают, что к нему по-прежнему нужно относиться бдительно, поскольку оно выступает против традиций и академизма. При этом в тех же традиционалистских академиях художеств вы обнаружите много всего авангардного и современного, возможности для эксперимента открыты.

На самом деле, нынешнее китайское общество очень современно. Мы живём в современной среде, но почему-то отделяем современное искусство от «современности» самой социальной реальности. Когда я вернулся в Китай, многие спрашивали, не собираюсь ли я внедрять какие-то современные тенденции в Академию художеств. А я говорил, что главное для меня — приспособить собственную жизнь и работу к новой среде. Китай, в который я вернулся, очень сильно отличается от того, который я оставил в 1990-е. Мы, возможно, ещё и не изобрели ничего значимого в современном искусстве, однако общество, в котором мы живём, уже включает в себя множество современных элементов, которые, возможно, оказывают на действительность более мощное и глубокое влияние, чем искусство.

Не говоря уже о широкой общественности, даже элита писателей, философов и журналистов, очень мало, пожалуй, знакома с современным искусством. Это общее для всего мира явление. Возможно, деятели культуры Запада обладают лучшим пониманием практики современного искусства; однако у нас в Китае такое искусство ещё в новинку большинству интеллектуалов. Как дисциплина это искусство ещё только формируется. Кроме того, существует парадокс: ему постоянно необходимо свергать то, что оно же устанавливает. Многие из нас отправлялись в США, поскольку нас привлекало современное искусство. Однако оказавшись там, мы обнаружили, что в современном искусстве нет обязательных точек отсчёта, оно возникло из этого парадокса. Тогда мы не осознавали, что мы такие же двигатели новейшей истории искусства. Проблема в том, что современные художники построили барьеры между собой и публикой, которые сделали искусство менее доступным. Множество моих работ американского периода как раз и посвящено проблеме «недоступности». В силу своего образования я склонен сильнее акцентировать эту связь между искусством и обществом.

Я заметил, что на Западе многие приходят в мир искусства из-за странной склонности к самоистязанию, и искусство каким-то образом удовлетворяет это желание. Люди идут в музеи смотреть искусство, о котором не имеют ни малейшего представления, оно им совершенно чуждо. И в то же время они считают себя выше тех, кто смотрит только те произведения, какие им понятны. Тем самым они занимаются «визуальным самоистязанием».

Я много думал о том, какую роль играет современное искусство в эволюции общества и культуры. По уровню творчества и вкладу в современную цивилизацию оно не может превзойти другие дисциплины. Наше интервью, например, проводится по скайпу. Такие технологии принесли с собой новую эстетику, новые способы жить и работать. Если сравнить их влияние с влиянием современного искусства, оно очевидным образом отстаёт и по количеству привлечённого капитала, и по воздействию на современную жизнь и образ мышления. Какова же тогда функция современного искусства? Я понял, что современное искусство по-прежнему следует традиционному подходу в своём отношении к обществу. Если посмотреть на вопрос шире, художественный музей рассматривается как традиционная площадка, где собраны произведения искусства, чтобы публика могла их оценить. А в будущем знания, скорее всего, будут передаваться через Интернет. Так что, хотя мы и создали эксцентричные и необычные произведения, мы, по сути, по-прежнему полагаемся на традиционный способ их репрезентации.

Независимо от того, является ли современность элитарной формой, искусство остаётся классической формой выражения. Мы знаем, что числа очень важны в современной жизни, и так оно и останется в будущем. Тем не менее, среди всех работ, обращающихся к числам, действительно выдающихся очень мало. Почему это так? Потому что фундаментальные принципы искусства и логика чисел противостоят друг другу. Например, когда я выставил в Музее современного искусства i «Книгу с земли» (это произведение было создано после краха интернет-компаний в 1990-е), мне хотелось исследовать, как новая технология одновременно и бросает вызов семантике искусства, и подсказывает её. Хотя многим эта инсталляция понравилась, по-моему, «Книга с земли» по сути своей проблематична. Эту работу можно назвать современной, потому что она интерактивна. Главный вопрос, однако, вот в чём: зачем нам просить нашу аудиторию идти в музей, чтобы коммуницировать, сидя там друг против друга за двумя компьютерами? Взаимодействие такого рода в действительности может иметь место между людьми и на 42-й улице Нью-Йорка, и на склоне холма где-нибудь в китайской провинции Юньнань.

Это противоречие и определённую неуклюжесть в подходе можно объяснить тем, что искусство — это классическая дисциплина. Хотя интересы современного и традиционного искусства отличаются, оба они разделяют один и тот же подход в своём отношении к обществу. А ещё я обнаружил, что очень трудно создать выдающееся произведение, потому что история современного искусства сравнительно коротка. Возможно, великие работы уже были созданы, но мы не смогли их оценить, поскольку современное искусство по своей форме выражения ещё относительно чужое для нас. Некоторые современные художники намеренно создают произведения, бросающие вызов логике, культуре, общественному порядку. Так иногда можно разрешить студентам творить эпатажные вещи, чтобы они могли развивать свои творческие способности. Возможно, современное искусство играет такую же роль в общей эволюции человеческой культуры, и особенно в некоторых её сферах, таких как кино, сетевой дизайн, архитектура и мода. Современное искусство — это что-то вроде сильнодействующего препарата; может вылечить, а может и навредить.

За эти годы я много экспериментировал, создавая произведения, которые отвечают «стандартам» современного искусства. Я получил признание, но стал ощущать неудовлетворённость системой искусства. Я только что вернулся с Венецианской биеннале и могу сказать, что эта выставка показалась мне неинтересной. Такой подход пахнет нафталином, мало что изменилось с тех пор, как я участвовал в этой биеннале двадцать лет назад. Многие до сих пор стараются продвигать «стандартное» современное искусство. Но я вижу, что эти произведения — за редким исключением — бессмысленны, они не вдохновляют. Впрочем, те самые редкие исключения и подчёркивают ценность того, что мы называем современным искусством.

Одно из преимуществ китайских художников состоит в том, что мы можем черпать вдохновение буквально из «нестабильности», «подвижности» нашего бурно развивающегося и меняющегося общества: вокруг нас — широчайший спектр социальных и идеологических ситуаций, которые можно транслировать в визуальные образы. И эти образы совсем не похожи на образы западного современного искусства. Одна из причин, по которой я вернулся из Нью-Йорка, состоит в том, что Китай совершенно иным образом воздействует на мою систему мировосприятия и провоцирует на творческие поиски. Существующие здесь культурные механизмы не приспособлены для рассмотрения социальных проблем. У нас до сих пор нет верного изобразительного языка, с помощью которого можно исследовать характерные для Китая проблемы. Так что именно на свершениях в этой области мы и должны сосредоточиться.

6 июня 2011 год, Пекин—Ванкувер.

Перевод с китайского на английский Чуньи Ли.