Вступление к пяти письмам из Сибири

Мой отец — латвийский кинорежиссёр Ансис Эпнерс, а Миервалдис Калниньш — его давний друг.

Они познакомились в 1969 году благодаря поэзии и Рижскому объединению молодых литераторов, которым тогда руководил Ансис и в котором активно участвовал способный молодой поэт Миервалдис Калниньш. Вскоре они сошлись на почве общих творческих поисков и интересов. В дальнейшем Ансис продолжал искать самореализации, используя язык документального кино, а Миервалдис остался верен стихам и своему особому непокорному отношению ко всему вокруг. Свои стихи Миервалдис выпевает до сих пор.

Миервалдис уехал в Сибирь, чтобы избежать мордовских лагерей. Так в горящей степи человек разводит встречный огонь и переходит в выгоревшую часть, где уже нет пожара

Отъезд Ансиса на Высшие режиссёрские курсы в Москву подтолкнул Миервалдиса к путешествию в Дудинку, самый северный порт на реке Енисей. Однако после возвращения Миервалдиса ждал тяжёлый разговор в Союзе писателей Латвии, в результате которого ему пришлось осознать новое положение вещей — теперь ему было отказано в публикациях и публичных выступлениях. Миервалдис покинул литературное объединение, взял гитару и уехал в Сибирь (в те самые места, куда в своё время латышей вывозили умирать), чтобы избежать мордовских лагерей для политзаключённых. Так в горящей степи человек разводит встречный огонь и переходит в выгоревшую часть, где уже нет пожара. Именно тогда Миервалдис стал объектом пристального внимания КГБ — через месяц после его отъезда к нему домой явились следователи с ордером на обыск, допросили жену и ближайших друзей. Вскоре после того, как в Париже был издан «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына, книга попала в руки Миервалдиса. В течение суток текст был перефотографирован в трёх экземплярах и передан дальше надёжным людям.

В Сибири Миервалдис присоединился к своему другу и учителю Вернерсу Залите, кинолюбителю и убеждённому адвентисту седьмого дня. Миервалдис стал не только рабочим в возглавляемой Вернерсом строительной бригаде, но и единомышленником в создании его любительских кинофильмов. Это было отличное сотрудничество. Хотя строительная бригада какое‑то время находилась под наблюдением, в Сибири функционеры КГБ оставили Миервалдиса в покое. Со временем он принял на себя руководство бригадой и оставался бригадиром следующие 20 лет.

В Сибири бригада работала на самых разных объектах в предгорьях Саянского горного массива, в местах, которые находятся на границе между обжитой человеком территорией и нетронутой первобытной природой, простирающейся до самой Монголии. Через бригаду прошли несколько десятков уроженцев Латвии — вернувшись домой, многие из них позже стали известными музыкантами, актёрами, художниками и журналистами. Довольно скоро руководимая Миервалдисом бригада заслужила своим трудом удивлённое уважение местных жителей.

Мне приснился Миервалдис. Визуальный образ — почти непрозрачный сумрак, пространство воды и Миервалдис в своей лодке. Время исчезло и устоялось. Понимаю — надо сделать работу о Миервалдисе и о Сибири

Воздух Сибири не для слабаков. Чтобы стать членом бригады, каждому новичку приходилось принимать условия Миервалдиса. Шесть дней нужно было работать от восхода до захода, один день оставался на отдых, чтобы выдержать этот темп. На работе — сухой закон, алкоголь можно использовать только как лекарство. Если ты не отличаешь лекарство от яда, езжай домой. На чужбине ты — как насекомое под лупой. В течение недели тебе вынесут приговор. Если «хороший человек» — можешь здесь работать и зарабатывать. Если «чёрт какой‑то приехал» — собирай манатки, пока тебя не побили и не ограбили. Всюду своя специфика. Если чуешь, что товарищ в опасности, хватайся за топор и не сомневайся — лучше с адвокатом в суде, чем под брезентом в морге. И знай — тебе не придётся бить, если будешь готов это сделать. Все стремятся остаться в живых. За месяц получишь тысячу независимо от своих умений. Всё то время, пока будешь ходить учениках, за тебя будут работать другие. Если ещё мало чего умеешь — стерпят, а будешь дурака валять — поедешь домой. Алкоголики переставали пить, неумёхи становились мастерами на все руки. А тот, кого прогнали, через год мог вернуться и жить, пользуясь вновь заслуженным доверием. Однажды сломался — приезжай на будущий год и выдержи.

Живя в Сибири и время от времени бывая в Латвии, Миервалдис продолжал поддерживать тесный контакт с Ансисом. В течение многих лет не прерывалась их переписка, шёл обмен опытом и открытиями; две творческие личности размышляли о чём‑то важном для них обоих. Отказавшись от всего лишнего, Миервалдис всё увереннее растил в себе одиночку. Ансис, напротив, до последних дней жизни собирал вокруг себя людей и вещи, несущие вдохновение, в неустанном стремлении держаться в центре вихря событий.

Одним мартовским утром 2017 года прямо перед пробуждением мне приснился Миервалдис. Визуальный образ — почти непрозрачный сумрак, пространство воды и Миервалдис в своей лодке. Время исчезло и устоялось. Понимаю — надо сделать работу о Миервалдисе и о Сибири. На тот момент я знал о нём не так уж много. Видел сибирские фотографии, слышал несколько историй. Через неделю после первого разговора Миервалдис согласился работать вместе. Он вернулся домой в Латвию в 1993 году и поселился в скромном недостроенном здании неподалёку от Риги. Тогда я ещё не подозревал о сибирских кинолентах Вернерса Залите и о письмах Миервалдиса Ансису. Всё это стало чудесным открытием. Бобины с плёнкой удивительным образом сохранились в домашнем погребе одного из друзей Вернерса, а письма, в свою очередь, — совершенно неожиданно — нашлись среди документов отцовского архива. Начинаю читать и не могу остановиться, пока не наталкиваюсь на письмо, написанное в посёлке Качулька Красноярского края 18 июня 1979 года. Текст письма и два вложенных в него цветка — как удар промеж глаз. Как же это возможно, что я держу в своих пальцах хрупкую сибирскую незабудку, 38 лет назад адресованную именно мне?! Письма становятся основой работы, чуть изменённое имя цветка — её названием, а всё вместе — настоящим вызовом. Первый раз мне как художнику приходится работать с таким большим и насыщенным объёмом текстовой информации.

«Забыть меня нельзя» выражает моё собственное стремление попасть в место, которое здесь и нигде, хоть на мгновение остановиться, восприняв ту картину мира, которую выработал для себя друг моего отца. За возможность побыть Там и подумать об Этом я глубоко благодарен Миервалдису Калниньшу.

36 писем, которые поэт Миервалдис Калниньш отправил своему другу кинорежиссёру Ансису Эпнерсу, стали основой моей работы «Забыть меня нельзя», подготовленной для первой Рижской международной биеннале современного искусства (RIBOCA1), девизом которой куратор Катерина Грегос выбрала фразу «Это было навсегда, пока не кончилось». Письма дополнены двумя видеопроекциями: первая — чёрно-белый фильм со звуком, смонтированный из материалов, отснятых на 8- и 16‑миллиметровую плёнку в период с 1971 по 1974 год, а вторая — цветной фильм, снятый мною в Латвии осенью 2017 года. Кроме того, под стеклом можно увидеть два поблёкших засушенных цветка.

Кристапс Эпнерс

2-е письмо

Дудинка, Красноярский край, Россия
03 сентября 1971 года

Ансиc, Бог хорошо делает то, что должно быть сделано. Ты — нечестивец, деспот, а отчасти и карьерист (может быть, и не в самом худшем значении слова) и, значит, не Бог. И тем не менее ты хорошо делаешь почти всё, что необходимо. Я снова возвращаюсь к этой мысли, просматривая присланные тобой (во второй раз) журналы и газеты. С каким же святым самомнением многие люди наоставляли там свои следы. Глядя на всё это в разреженном воздухе Таймыра, от святого не остаётся ничего, заметно только немалое самомнение. И тогда хочется вспомнить известного скомороха или просто артиста Имантса Калниньша i и более компактную персону — Ансиса Эпнерса. Ты, наверное, ещё не артист, и шутом никогда не станешь. Но ты — вездеход, Тебя нельзя проткнуть насквозь, потому что у тебя за спиной опять стоит Ансис Эпнерс. И если в здешнем отчуждающем свете я захотел бы посмотреть что‑то, что когда‑то (а именно — 3 месяца назад) было мне близко, то несомненно — твоего «Живого» и «Марафон» i , и определённо ещё что‑то, что ты ещё не сотворил, но в чём было бы по возможности больше тебя самого. Ещё из Риги хотелось бы разве что статьи Арнолдса Клотиньша i , написанные и ненаписанные, и уже от случая к случаю — музыку Им. Калниньша.

Так отрицательно действует работа грузчика и общество «бичей». В понимании порядочных людей «бич» в Советском Союзе — бродячий искатель заработков, самая низшая каста общества. В неё попадают бывшие адвокаты, которым надоедает защищать жуликов, и бывшие мужья, оказавшиеся неспособными в своих краях пережить измену жены, бывшие пьяницы, потерявшие последнее место постоянной работы, и бывшие ремесленники, которым надоело вкалывать за копейки. В неё попадают бывшие отцы, которых разыскивают взыскатели алиментов, и главы семей, которые надеются честным путём поднакопить на личный автомобиль.

Любой, у кого есть постоянная работа, начиная с главного инженера и заканчивая уборщицей, считает себя лояльнейшим гражданином. А бич берёт свой чемодан и отправляется туда, куда добровольно едут только верные комсомольцы, но вот он, напротив, — никому не верен. Все самые большие сезонные порты Сибири держатся на бичах, как и недавно открытые золотые прииски.

Из своих одиссей бич обычно возвращается ни с чем, как и уехал. Потому что во всех районах, в которых обращаются деньги, налажен и безупречный оборот алкогольных напитков.

За редкими исключениями бич — не вор, однако занимать очень любит, было бы только у кого.

За редкими исключениями бич обычно свои долги отдаёт, а вот на работе он намного усерднее согражданина — штатного работника. Причину понять легко — бич живёт надеждой что‑то заработать, а представители «оседлых» слоёв живут, чтобы наслаждаться жизнью.

Таков здесь макромир. В микромире, как видишь, более связным рассказчиком я так и не стал. Пишу так, как поют местные ненцы — что вижу, то и пою. Наконец‑то и ненцев я тут повидал, только уже не натуральных, а живущих в присланных русскими домишках. Русские колонисты, включая бичей, называют их националами, и значит это примерно то же, что и негр в Америке. Да и обидные фразочки, граничащие с открытой провокацией, здесь не редкость, и единственное счастье ненцев — это то, что в городе им, в общем‑то, искать нечего.

Вообще великий русский народ на отсутствие национализма пожаловаться не может. Несмотря на то, что Рига из‑за качества своих товаров, очевидно, известна уже по всему Союзу и внушает уважение, насмешки националистов приходилось испытывать и нам с Освалдсом i . Жаль, наверное, что они настолько примитивны, что мы не находим их заслуживающими дискуссии. Потому что единственной дискуссией на навязанном уровне могла бы быть только беседа на кулаках. И я чувствую, что это было бы моральным поражением, хотя довольно трудно сейчас это ощущение сформулировать. Нам надо победить по‑другому.

Боюсь, что мы как представители латышского народа в России пробудили не любовь к себе, но, по крайней мере, уважение. Таковы факты, и это случилось — к лучшему или к худшему. Слишком отличается русская стихийная бесцельность от латышской истинно немецкой систематичности. Я утвердился в своей уверенности, что русский народ по своему характеру неспособен на американскую производительность труда. «Когда эскимосам за дневную работу заплатили двойной оклад, на следующий день ни один не вышел на работу». (Рокуэлл Кент)

А теперь попробую нарисовать собаку из Дудинки. Не знаю, как там всё вырисуется, но такую я хотел бы пожелать Алде с Дагой i , и себе тоже. Ещё лохматее они бывают только в Туруханске, но таких я пока не видал.

Кончаются чернила. Одна собака — Алде, одна Даге. А тебе спасибо за письма и прессу.

Будем здесь ещё два месяца.

Получаем 450 в месяц. Едим консервы.

3 сентября
Миервалдис

3‑е письмо

Тара, Омская область, Россия
19 июля 1972 года

Барев дзес, Ансиc-джан!

Что означает — приветствую тебя, Ансис, дорогой, хороший. Читаем твоё письмо в который уже раз: я — просто так, а Вернерс — наверное, учит наизусть. Видишь, сколько счастливых дней может принести одно письмо. Твои Яновы дети на конверте долго стояли на нашем столе, потому что это было единственное поздравление с Яновым днём i и напоминание о нём. Хотя в окрестностях живёт много латышей, традиционного пения мы не слыхали и костров тоже не было. Всего 20 лет в Сибири изменили даже их язык, и молодые, родившиеся здесь, стыдятся говорить по‑латышски.

Моя жизнь по‑прежнему — упражнения в чувстве одиночества. Знаю, что это очень пригодится, и, может быть, совсем скоро. Поэтому принимаю благодарно всё, что было и что ещё будет. Ещё пара таких летних периодов, и я стану матёрым одиночкой.

Мои товарищи замечательны — и у каждого свои слабости. И всё вертится вокруг того, что христианская вера не освобождает здесь от греха, но тем, кто сожалеет о нём, сулит освобождение через добровольную жертву некоего человека Иисуса. Меня здесь считают образцовым христианином, потому что я наконец‑то научился управлять своими эмоциями и смотреть на всё, улыбаясь. Хотя это — не привязываться ни к чему и не ненавидеть = не любить? никого — скорее уже принцип буддизма.

Может быть, с тобой и твоим кино тоже происходят такие вещи? Бороться можно лишь в одной системе отсчёта. Если смотреть сразу на — через многие системы отсч., — то все направления равноценны. Мои христиане верят, что ценно признание Бога. А я думаю, что в глазах Бога твой труд и твоя борьба тоже не могут не иметь ценности. Может быть, существует много таких людей, может, я просто их не знаю, но мне кажется — в тебе определённо есть дух Божий.

Работа у нас трудная. Безработица — ещё труднее. Уже четвёртый день слоняемся без дела, и это глодает наши карманы и наше настроение. Ищем другую работу и пытаемся бросить эту организацию и разорвать договор. В чём они сами будут виноваты, хотя ни одного конкретно виноватого вроде и нет. Все бегают, пытаются достать материалы и хотят всё как лучше, но материалов или нет, или мало, или неподходящие, или поломанные. Очень интересная экономическая система, не так ли?

Хотя работы со всех сторон по горло. В любой организации нужны разные мастера. Будь тут ещё пара тысяч специалистов — тоже бы всё не переделали. Но, когда надо браться за дело, ничего с места не сдвинуть. Если есть гвозди, то нет молотков, а если работа сделана — нет денег, чтобы за неё заплатить.

Твои мысли о кино встряхнули меня на целый вечер. Я даже проснулся ночью, и в полусне мы оба с Вернерсом стали снимать кино — то смелое и единственное кино, которое и нужно. Однако с утра, всё обдумав, я вижу, что слишком ленив, глуп, непредприимчив и незаинтересован, чтобы можно было бы что‑то сделать. И Вернерс не из тех оригиналов, хоть и не до конца безрукий. Камера у него всего на 8 мм. Смотрел, что там выходит, — ничего особенного. Пробую из вежливости помочь. Временами хочется снять СВОЙ фильм — вот тот самый смелый. Но одного желания мало. И помимо всего — ни на что не хватает времени.

Нас пригласили на орехи — собирать в тайге кедровые шишки. Из-за смены работы на этот раз не получится. Однако я надеюсь.

Много раз бывал на берегу Иртыша — удил рыбу, гулял. Вода мутная, по‑прежнему сильное течение — наверное, с дальних гор. Река извилистая. В каждом изгибе вгрызается в берег. На другой стороне древнее русло — низкая, заросшая кустами равнина с протоками и озерцами. Всё очень красиво по частям и дико вблизи, но очень уж неподходяще для прогулки. Расстояния кажутся небольшими, а в действительности — десятки километров.

Когда у тебя отпуск? В августе? Может, сможешь приехать, попутешествовать. Ночёвку как‑нибудь организуем, может, и я на какой‑то денёк смогу вырваться. Может быть, в августе и даже в сентябре будет ещё хорошая погода. А может — уже осень. Лето пока терпимое. Каждый дождь превращает глинистые дороги в пояса клея, а солнце в течение часа — в пыль.

Хотим полетать над тайгой, но пока не выходит — самолёты удобряют (травят?) поля. Хотим поехать на «ракете» — корабле — на север по Иртышу до Усть-Ишима — см. карту. Дальше — на самолёте до Тобольска. Он — старше Москвы. Могила Разина. Хотим поснимать там.

Может быть, в начале августа вызову в гости на месяц Юту i . Тогда всё это и сделаем. Если бы ты смог присоединиться, всё это приобрело бы оттенок твоей энергии и личности. Это было бы колоссально. Самолёт до Омска стоит 55, поезд — 35 руб. «Ракета» до Тары от Омска — 6 руб., самолёт — 7. Предложить оплатить дорогу не могу, потому что пока очень мало денег, хотя они и были. Посылаю домой, да и не умею экономить.

В 12 км от Тары есть посёлок на краю тайги, на берегу реки. Там — два дома латышей. Были в гостях. Принесли букетик лесной землянички, маргаритки с луга. Там лес и луга — как в Латвии. Бревенчатые дома. Гостили, пили квас, долго говорили обо всём. Тебе там надо побывать. Муж дочери — русский, шофёр. Там нас тоже звали поехать за орехами на моторной лодке по реке. Может, всё это ещё получится сделать. В следующий раз возьму с собой сухари из рижского ржаного хлеба. Здесь чёрный хлеб не отличишь от белого и наоборот — просто выпеченный в форме серый хлеб. Хотя кругом — поля зерновых.

С ловом рыбы не везёт. Тут нигде нет привычной ласковости латвийской природы. Везде надо преодолевать препятствия — на берегу реки проваливаешься в глину по колено, и можно попасть в воду, удочки уносит течением, по дороге к озеру — болотистые луга и протоки: везде надо снимать штаны и брести — чтобы попасть на обед и на праздник песни тучи комаров. Чтобы вскарабкаться на берег, надо одолеть заросшую джунглями кручу высотой 200 м. А смотровая (пожарная) башня там высотой 50 м, с площадью основания — 30 м. С неё можно было бы увидеть Ригу, если бы хватило духу взобраться.

У меня теперь новый адрес. Улица та же самая, номер дома другой — 99.

Если это имеет какое‑то значение, то желаю тебе счастья. Мои товарищи очень верят в молитвы, и, может быть, не напрасно. Желаю тебе найти счастье в семье, вырвать Дагу из ящика кооперативной квартиры — в Сибирь или по крайней мере в Пиебалгу. И Алду тоже. Может быть, никогда не бывает слишком поздно, может быть, всё ещё впереди, всё сначала — одним рывком.

Мне становится лучше жить, когда вспоминаю тебя. Передай привет Даге, Алде.

Миервалдис
Тара
19 июля 72 г.

P. S. Если всё же сможешь отправиться в путешествие сюда, возьми тогда с собой Юту и Дагу. Пошли мне телеграмму. Юта с Иларией i живут в Юрмале, в Асари, улица Олгас, 24. А «Скорая помощь» Иларии теперь в Пардаугаве, не знаю точно где. Пошли мне телеграмму, а я — им или как‑то по‑другому.

5‑е письмо

Сарыг-Сеп, Тува, Россия
Осень 1974 года

Эки, Ансис!

Видишь, нам надо сделать печь. Видишь, кругом на вершинах улёгся снег. Туда надо взобраться их осмотреть. Видишь, пора закончить все работы с водой в нашем большом доме. Скоро ударит мороз. Приехал Гунтис i . Посмотрел. Сказал — ему такой темп не по душе. Но видишь — нам нравится. Без остановки.

Не знаю, на сколько же твоих писем я не ответил. Может, это неважно. В мыслях я часто посылал тебе не горы, конечно, а ту движущую силу, которую дают эти громадные камни прямо над головой и ледяной ветер со снегов при солнечном зное. Подниматься и подниматься по склонам с тяжёлым рюкзаком за спиной мимо повалившихся крест-накрест лиственниц. Опереться на ствол ружья, хоть этого и нельзя делать — заряжено: на медведя. Наконец, подняться над лесом, туда, где только скалы и колючие кусты, найти самую высокую скалу, и тогда всё вокруг под тобой. Тогда можно срочно натянуть фуфайку, замотать шарф, выпить порядочную дозу «Старки» и выстрелить прямо в воздух. Всё бессмысленно и прекрасно. Эхо катится обратно от этой горы, и дальше, и дальше, и не утихает.

По рабочим дням такая простая и, о чудо, временами всё‑таки непростая работа. Кинуться на работу, делать её и делать, и в пятницу вечером удивиться — неужели действительно всё это сделано? Ещё в середине лета никто не верил, что осенью сдадим эту работу. Теперь ходят и крутят головой, и шлёпают рукой по стенам. Хорошо сделано.

Приехал Гунтис — наша надежда. Охотник. А с ним Андрей. Фотограф. Достали двух лошадей. Через поля шампиньонов отправились в горы. Шампиньоны с собой не брали. Думали, что мы — охотники. Оказалось — вообще нет. Слишком прислушивались к разным советам. Много раз меняли маршрут. Три дня лило. Затопило дорогу вдоль речушки. Пришлось возвращаться. Вдвоём с Гунтисом прожили ещё три дня в лесной хижине. Ночью ходили охотиться на лесных кабанов на тминном поле. Может, лошадь паслась слишком громко. Может, от нас слишком пахло человеком. Кабаны не пришли, и медведь остался без приманки. А мы остались без медведя. И всё это вместе длилось 8 дней. Но теперь Гунтис с Андреем уехали далеко, туда, где местный охотник ловит медведя в капкан. И мы его ждём с немалым интересом, ждём также и снятый фильм.

По поводу нашего дома я очень рад. И я виноват, и был безрассуден, просадив где‑то все деньги. Попроси этого хозяина подождать ещё какое‑то время. Тогда‑то уж мы этот дом выкупим. Попроси от моего имени.

Когда закончим работу, надеемся ещё раз пойти на медведя. Это немного опасно. Не знаю. Может, это и притягивает. Ещё притягивают горы и всё, что в них, но медведь добавляет перца. Где‑то должен бродить и наш, но самый судьбоносный — сороковой. Надеемся, что наш первый — не наш сороковой. Мы одержимы этими медведями.

Дома будем где‑то в ноябре. Ты своих мужей огня i к тому времени уже обожжёшь. В Библии об огне ничего нет. Буддизм придерживается огня. Агни-йога. Одна из йог. Книги про неё выходили на русском, в издательстве «Огонь». Ищи у знатоков Востока. И у нас дома одна такая была. Может, найдёшь. Приближается праздник — 30‑летие советской Тувы. Надеемся, что кровопролития в этом году не будет. Нас здесь считают русскими. Поздравляю Дагу с музыкой. Это всё очень хорошо. Привет Алде и тебе.

М.

8-е письмо

Сейф Госбанка в Хакасии, Россия
16 сентября 1977 года

Привет, Ансис!

Письма в Ермаки мне больше не шли, бандероли не отправляй. Я проехал в открытой автомашине 400 км по бесконечным холмам Хакасии и, обдуваемый сильным полынным ветром, живу теперь в другом месте. Поездка была весёлой, погода — солнечной, и жёлтые одинаковые холмы заставляли понять, что нигде во всём мире ничего нового нет. Только один очень пологий холм, а за ним другой, такой же жёлтый, а на нём крохотный всадник гонит микроскопическую корову неизвестно откуда неизвестно куда, гонит шагом, не спеша, мудро, а не так, как загоняют назад отбившуюся от стада бурёнку. Я бы хотел, чтобы меня так гнали.

Попал из сельской местности в город, живу в банке, можно даже сказать — в сейфе величиной с твою самую большую комнату. Стены и потолки — решётки, а дверь открывается так медленно, как в замке Баскервиль.

Когда сейф загрузят деньгами, путь туда будет для меня закрыт. С одной стороны тут — здание милиции, с другой — милицейские гаражи. Госбанк. Надеюсь, в банке нас не обокрадут. Нам надо сделать всё за два месяца. Получим на орехи от сибирского мороза.

На мотоцикле разок перевернулись — кажется, не писал об этом, — и меня тряхнуло ещё сильнее, чем раньше. Вернерс сильно ушиб колено (сам вёл). Сейчас всё в порядке, сломан амортизатор, новый достать нельзя — и это понадёжнее, чем страхование жизни. Моя оранжевая каска висит на проводе трансляции, и в ней сидит Мурмулис — такой чудик, которого мне прислали Юта с Ансисом. Ему в каске очень нравится, и я его нарисовал бы, если ты хочешь ещё раз увидеть змею, которая проглотила слона. Но в этом — ничего нового, и барашка без каски я нарисовать не сумею.

Днём заходила одна довольно молодая женщинка. Рассказала, что муж её бьёт и все бабоньки здесь сильно пьют. Чтоб лучше мы пошли в кино и с бабоньками не связывались. Мы обещали пойти в кино, а она обещала ещё раз нас навестить.

А сейчас за окном играют битлов — на нескольких гитарах через усилители, — как будто на танцплощадке, но потом звук отдаляется. Уличные музыканты? Весь вечер один тут под окнами играл на гармони, с выдумкой. Довольно мило. Бабоньки пьют, мужички музицируют. Жизнь полнозвучна, а тени есть только потому, что светит солнце.

Мы свою последнюю работу закончили около 25 августа и сейчас ждём расчёта. И я всё это время жил сам, а не читал в книгах, как жили другие. Это я понимаю сейчас, снова работая топором и лопатой.

Медведя, конечно, и тут не видели. Зато я видел милиционера на охоте, как оказалось, в заповеднике, который меня оштрафовал на 80 руб. за охоту, как оказалось, в заповеднике. На эту тему у нас есть масса сведений от местных знатоков. Здесь немало прибыльных занятий. Но самое прибыльное — инспектор по защите природы.

А я хочу прочитать «Степного волка» Гессе. Это ведь ты мне говорил, что Гессе — одно из знамён хиппи? («Степной волк» — Иностр. лит. 1977 г. 4—5 (?))

Если ты не успел пропутешествовать на Восток, пока вокруг меня были одни отвесные холмы, тогда желаю тебе теперь путешествия внутрь себя. Открыл ли ты что‑то в себе за последнее время, или такого не случалось с тобой уже давно? Я не смог бы ответить на такой вопрос. Вероятно, настоящих открытий не было, все каналы заросли водяными гиацинтами.

Излучи что‑нибудь хорошее для Кристапса. Он как раз сейчас многое в себе открывает. Он уловит. Человек — не только житель своего политического района (купил здесь китайца Чжана Тяньи — читал когда‑то у тебя). Порядочный пишущий дописывает бумажный лист до края и тогда заканчивает, а не как Вольтер — две строчки посреди листа.

Твой М.

11-е письмо

Качулька, Красноярский край, Россия
18 июня 1979 года

Привет, дорогой!

Сибирь цветёт. Когда ты взбираешься на гору и стоишь по горло в яновых травах i , тогда ты видишь, как цветёт всё вокруг в местах, где ещё нет человека. А человек ощипывает и выдирает, и несёт домой, и у нас на полке всегда много цветов. Самые красивые — жёлтые горные лилии, но самые милые — бесчисленные незабудки, голубые голубушки i .

А для тебя цветы тоже так много значат? Или это возраст?

Как обычно, мы с Вернерсом много разглагольствовали о том, что есть жизнь, какими могут быть другие цивилизации, что есть существо разумное? Человек не может быть разумным существом, потому что занимается уничтожением. Ежедневно мы видим другую форму жизни, которая тяжелеет и слоняется по нашей новостройке, на улицах, напротив почты или у дверей магазина. Это — свиньи, которые временами действительно напоминают иллюстрации к фантастическим рассказам, лениво ворочаясь в глубоких лужах грязи.

Однако и сюда приходят дети из других миров (я хочу сказать — и у свиней), и маленькие поросятки — наша радость и гордость. Их мать доверяет нам и, гордо похрюкивая, подходит поближе, чтобы мы почесали её за ушами, а поросятки держатся за её спиной, как на привязи. Если кому‑то из них случается задуматься над вкусным корешком, а мать в это время немного удалится вперёд, то поросёнок, оценив опасность, истошно визжа, кидается занять своё место у хвоста.

С местными работниками, как обычно, отношения нейтральные. Они все — такие серые, что нас совершенно не интересуют, а им тоже трудно налаживать с нами более тёплые отношения, т. к. и по стилю работы, и по квалификации мы — разные люди. Средством коммуникации может быть не только язык. Средством коммуникации могут быть и воробьи.

Наша постройка возводилась так долго, что, похоже, несколько поколений воробьёв увидели здесь свет дня. Вот и теперь воробьи обживают все щели и верхние части окон, ставя нас в весьма сложное положение. В большинстве семейных гнёзд уже появились детки, но наша обязанность — оштукатурить и все те места, которые воробьи признали подходящими. Поэтому мы вынуждены у каждого воробьиного домика оставлять отверстие в штукатурке, а оба воробья в это время сидят поблизости, у каждого червяк во рту, и ругаются. Но ругаться с червяком во рту трудно, и червяк проскальзывает всё глубже, пока сам собой не проглатывается. Ну, и надо лететь за другим, и мы какое‑то время можем беспрепятственно работать. Когда местные работники немного навеселе, они подходят к нам и радуются оставленным нами воробьиным дыркам. Так мы своим совершенно простым действием приобрели репутацию участливых людей.

Вообще с возрастом больше не хочется разрушать и убивать. Вчера в мышеловку поймали одну мышь — грызуна баранок, вынесли наружу и отпустили, чтобы ушла. Но она метнулась сразу назад, в дом. Сегодня опять в мышеловке, и, возможно, та же самая. А мы надеялись вывести новый подвид, который в мышеловки больше не полезет.

Работа в этом году довольно странная — полуготовая двухэтажная школа, которую необходимо сдать к 1 сентября. Мы свою задачу тоже получили бы, но что не построили, то нельзя оштукатурить. Работаем очень нетипично, и впереди маячит настоящий аврал в конце. Уже сейчас наступаем один другому на ноги, потому что сюда согнаны все окрестные строители. Есть тут и бригады алкашей и бандитов, так что совершенно серьёзно нам могло бы пригодиться карате. При худшем раскладе надеемся на свои ружья.

Желаю тебе, Алде, Даге, Кристапсу и его бабушке хорошо отпраздновать Янов день. А хорошо будет тогда, когда будет душевный покой и ясность, почему что‑то происходит, и надежда. Без неё нельзя.

Отпразднуйте Лиго от сердца! Можно — громко!

Твой Миервалдис