Архитектура для реальной жизни

Илья Вознесенский и Алексей Кононенко не помнят, когда точно они основали свою творческую мастерскую со странным названием «Обледенение архитекторов». Но вот уже лет десять они удивляют и жителей Москвы, и собратьев по цеху весьма оригинальными проектами, среди которых — здания яйцеобразной формы, ледяной дом на Арбате, загородный особняк на высоченных сваях и даже подземный город… О том, зачем все это делается, «обледенелые архитекторы» рассказали нашему журналу.

№ 2 (526) / 2003

Илья Вознесенский

Архитектор, руководящий партнер арт-группы «Обледенение архитекторов»

Алексей Кононенко

Архитектор, член группы «Обледенение архитекторов»

Одно из ваших последних сооружений «зданием» можно назвать только условно: ни стен, ни крыши — сплошные строительные леса.

И.В. Именно — «Леса в лесах». Мы предложили структуру из строительных лесов, выстроенную внутри настоящего леса, находясь в котором, можно перемещаться по разным уровням, жить в самой чаще, на высоте кроны деревьев. Теоретически, в нашей структуре могли бы быть бары, ресторанчики и кафе среди ветвей.

А.К. Это очень прочная конструкция, ведь леса, например, итальянские — вечные, никогда не гниют. Со временем проект продолжает развиваться сам по себе — лес растет, леса стоят, они проникают друг в друга, срастаются в общую органическую структуру. Лет через сто пятьдесят они станут представлять собой единое целое, и уже нельзя будет понять, где — лес, а где — леса.

Проблема контекста встает и относительно проекта «Дом-яйцо». На эскизе он находится в парке, и это очень красиво, а вот как это будет смотреться на зимней улице…

А.К. Хорошо будет смотреться. Москве же свойственно простое перечисление объектов: один дом, рядом — совсем другой, следом — третий, абсолютно не похожий на первые два. К примеру, вдоль Садового кольца все здания абсолютно разного времени, сплошная эклектика.

И.В. Москва всегда застраивалась стихийно. У кого сколько денег было — тот столько этажей и строил. Здесь никогда не существовало регулирующих правил, как в Европе.

А когда вы готовили проект для конкурса «Мост XXI века», получивший первое место, некий исходный образ все же был?

И.В. В современной архитектуре, знаете ли, от образа никто не идет. Идут от ситуации, конструкции, контекста, конкретных задач.

А.К. Иногда, конечно, существуют первоначальные смутные представления…

И.В. …но очень много дополни-тельных факторов влияет на конечный результат. И с самого начала невозможно предсказать, что будет в конце. Прежде всего мы смотрим на заказчика, чтобы понять: либо ничего не получится, либо что-то все же выйдет. Потом пытаемся выяснить, что ему нужно, где находится место, предназначенное для строительства, и так далее. И только после прикидываем, что подходит этим условиям и одновременно нравится нам самим.

На конкурсе «Мост XXI века» стояла задача решения коммуникационных проблем. Дело в том, что пространство над Москвой-рекой никак не используется — как и пространство между кронами деревьев.

А.К. Каждый раз в проекте решаются комплексные проблемы. За счет нашего моста Москва получает новое пространство с пешеходными зонами, магазинами, кафе. Под мостом ходит подвесной поезд. Высота опор около восьмидесяти метров. А по протяженности он как река — бесконечный.

И.В. Комиссия увидела в предложенной нами конструкции принцип самолетного крыла, делающий ее обтекаемой и устойчивой к ветрам.

А.К. Чуть ниже — носятся машины, чуть выше — летают птицы. Еще ни- же — дискотека. А вокруг простирается город. Конечно, мы отдавали себе от- чет, что в целом эта идея — мост ниоткуда и в никуда.

И.В. Следующий наш проект — еще один способ решения проблемы увеличения пространства обитания человека.

А.К. Знаете, Нью-Йорк находится на базальтовой плите — там фундамент и строить-то не надо. Чтобы возвести небоскреб, достаточно вбить рельсу, и на ней уже будет стоять все, что угодно. А в Москве — сплошь наносные породы, глины и плавуны. Замысел в том, чтобы вырыть гигантскую яму, размером со всю Москву, добраться до базальтовой плиты…

И.В. …и надстраивать Москву не вверх, а вниз…

А.К. …то есть даже не надстраивать, а подстраивать ее. Вот стоит дом, а мы строим его вниз. Вот метро «Красные ворота», мы спускаемся под него, видим уровень, по которому идут поезда, затем еще ниже — автодороги, коммуникации, и так далее. Затем — русло Москвы-реки. И вот уже мы — в самом низу. Там, конечно, вода, скопившаяся из-за тающего снега и дождей. Как бы ад. Но ведь это изначальное условие — если вся Россия хочет жить в столице. И мы даем ей такую возможность. Кроме того, мы еще и не повреждаем архитектурный образ города. Но при этом получим колоссальное количество жилого пространства.
А вообще, наши проекты нужно рассматривать достаточно абстрактно. Есть урбанизм — леса в лесу, а тут полный дезурбанизм: города как такового вообще нет, он дисперсный, он распыляется.

Приятнее всего, думается, жить за преде­лами города, в лесу…

И.В. В таком случае можем показать проект загородного дома, который мы недавно закончили строить. Это конструкция на высоких опорах, с помощью которых окружающая среда сохраняется почти в неприкосновенности: яму для фундамента рыть не надо — остаются живыми корни деревьев. Дом, таким образом, как бы «вырастает» из земли.

А.К. Дом должен находится над землей, так как земля уже занята.

И.В. Это отдельная тема — животные. Проблема коммуникаций с ними нас очень волнует. Нам бы хотелось наладить взаимодействие, научиться сотрудничать.

А.К. Для нас это было бы неким возвращением в рай, в сказочное состояние Белоснежки, с которой дружат все животные.

Проект «Леса в лесах», 1999 — 2003
Проект «Леса в лесах», 1999 — 2003
Проект «Леса в лесах», 1999 — 2003
Проект моста через Москву-реку, 2000
Проект «Новая Москва», 1998 — 2003
Скульптор Олег Дубровский. Проект «Дом-яйцо», 1998 — 2003
Проект «Новая Москва», 1998 — 2003

Но как же их заставить?

И.В. Не заставить, а объяснить. С помощью коммуникации. Это будет тоже своего рода архитектура, наподобие мостов.

В вашем понимании архитектура — это единое тело или же клубок коммуникаций?

А.К. Но ведь тело и есть клубок коммуникаций. Любая поверхность состоит из дырочек, пор. Лишь архаическое сознание способно воспринимать вещи как
отдельные объекты.


И.В. Это все равно, что считать компьютер геометрической коробкой, которая имеет определенные размеры. По существу, определенность формы вовсе не обязательна.

Но ведь человеческое мышление так устро­ено, что мы мыслим формами прежде вся­ких функций.

А.К. Мы мыслим не формами, а коммуникациями, связями. Вот, к примеру, у вас есть телефонная книжка. Там цифры с одной стороны и фамилии с другой. И когда вы желаете услышать кого-то, вы набираете цифры.

Я бы сказал, что в нашем творчестве есть как совершенно неренессансные проекты, например, тянущаяся вдоль Москвы-реки «кишка» — коммуникативная и техническая постройка, не несущая в себе идеи самости, так и проекты прямо противоположные по звучанию — «Дом- яйцо». Совершенно замкнутая форма, в которой тепло и уютно.

И.В. Лично меня подобная интерпретация не привлекает, меня никогда не тянуло ни к теплу, ни к уюту.

А.К. Но ты можешь понять подобное желание как таковое? Можешь почувствовать эту тягу в заказчике и удовлетворить ее? Ты же обязан вернуть человеку самого себя, его идентичность.

И.В. Только в том случае, если он ее где-то потерял.

А.К. Для нас интересен скорее конфликт. Пастораль, маленький рай со спрятанной технической базой и девочкой, идущей по песчаной дорожке, — мы не трогаем этого, пусть оно так и будет. Воздушная поверхность Земли, пленка, отделяющая небо от космоса, нами не разрушается. Ради конфликта, который мы постоянно оживляем в нашем творчестве. Мы стараемся сузить, сжать и обострить отношения частного и общего, частной уютной пасторали и космоса.

К примеру, в проекте дезурбанистического города вообще нет никаких небоскребов, сплошь двух и трехэтажные домики, сады, вековые деревья. Но вот мы поднимаемся на мостик, глядим вниз — и сразу страх, ужас, преисподняя.

Но человек, если у него есть деньги, может позволить себе жить на верхнем ярусе и не заглядывать в пропасть никогда: не перегибаться через перила. Мы же просто даем особый разрез, благодаря которому видно дно. И неважно, почему один живет внизу, а другой - наверху: потому ли, что один имеет деньги, а другой - нет, или же потому, что один предпочитает тишину и идиллию, а другой любит клоаку. Главное, что есть и то, и другое — рядом. Открываем люк — видим холодный огромный космос, закрываем — вот он, наш радостный маленький мир.

И.В. Конфликт интересен, как любое пограничное состояние. Всегда заманчиво переходить границу, балансировать на краю. Вот, например, Голландия, а вот Бельгия. И — совершенно другие лица, другое небо, другие истории. И чем контрастнее, тем привлекательнее.

А.К. Сейчас мир направлен на снятие всяческих разделений, и это — разрушительная и глубоко некрофильная тенденция. Бог ведь создал мир не стиранием, а как раз установлением границ. Он отделил свет от тьмы, день от ночи. Говоря «мир без границ», мы мир разрушаем.

И.В. Для меня, в сущности, нет ничего ни страшного, ни безобразного. Все (мировая скорбь, кровь и гипс, мясо и дерьмо… — весь этот гумус) прекрасно и гармонично.

Ужаса не чувствует лишь тот, кто думает, что все обратимо, что мож­но попасть в ад, а затем из него вый­ти. Это просто утопия.

А.К. Вот мы и пытаемся то, что является утопией, сделать реальностью. Для этого нужно только наладить коммуникацию — спустится в ад, а затем сесть в лифт и благополучно подняться опять наверх. И увидеть все этажи из стеклянного лифта.