«Сверхзадача» — сохранить свободу самовыражения
Столетний юбилей Андрея Гончарова проходит почти никем не замеченный. О нем помнит журнал «Искусство». Сейчас трудно себе представить, насколько важной для советского искусства была фигура художника Гончарова. В Третьяковке на Крымском валу висит несколько его картин. На них не слишком обращают внимание. Между тем, это выдающиеся, основополагающие творения 1920-х — образцовые и концептуальные. Основателя Общества художников станковистов, ученика Фаворского, учителя многих современных живописцев сегодня больше помнят как иллюстратора и ксилографа. Своими воспоминаниями об Андрее Гончарове делится его ученик — художник Владимир Сальников
ВХУТЕМАС — школа, Фаворский - идеал, все искусство — театр
Иллюстрация стала для Гончарова особой нишей, углом, куда художника, как многих других, загнали конкуренты от станковизма и «монументального искусства». В этой, как в любой другой, области художественного производства были свои звезды, свои образцы, и большинство художников всю жизнь проводило внутри цеха. Андрей Дмитриевич был далек от подобной узости и уже по этой причине был выше своих коллег, которые хотя и чувствовали, что он их значительнее, но не всегда понимали в чем.
В 1920-е годы Андрей Гончаров считался одним из ведущих советских живописцев. Был основателем ОСТа — Общества станковистов, много занимался сценографией, стал если не теоретиком, то философом от искусства, многие годы успешно преподавал. Отстаивая ценности русского и европейского модернизма, боролся с глупостями социалистического реализма — о дерзости его высказываний ходили легенды.
Принадлежал художник к группе выпускников ВХУТЕМАСа, в свое время сознательно отвергших авангард. Этот выбор не был продиктован идеологическим давлением или завистью к успеху АХРРовских шоу. С окончанием военного коммунизма завершилось время всеобщего радикализма, а значит, и авангарда — попутчика революции, ушла в прошлое и эпоха неразборчивости власти в связях в искусстве. Культура перестала быть средством гигиены (по Троцкому), и отложенные вопросы культурного строительства стали актуальными. Тогда и проявили себя Гончаров и его сверстники.
В основном это были выходцы из интеллигентных буржуазных семей. Они обладали не только вкусом к хорошему искусству, но и развитым чувством духа времени. «Мальчишкой я понимал: Ларионов и Гончарова — это хорошая живопись, — рассказывал художник, — а Репин — плохая». Так или иначе, молодые вхутемассовцы решили писать картины с сюжетами, с повествованием, с персонажами — с легко прочитывающимся содержанием. Сказывалось впечатление от немецкой выставки 1923 года, давшей примеры острого, социально значимого, фигуративного искусства (Дикс, Гросс, Нагель), а также влияние Владимира Фаворского, ставшего для Гончарова не столько преподавателем, сколько высоким идеалом, человеческим и артистическим.
От Фаворского, главного русского неоклассика, Гончаров перенял отсутствие догматизма и широту взглядов, что соответствовало и его собственному характеру. У Гончарова на всю жизнь осталось стремление к композиционной обустроенности изображения, рационализму и объективизму. Художник недолюбливал расхлябанный русский «этюдизм» и в 1950-е даже написал статью против импрессионизма. И хотя в данном случае он имел в виду не французскую живопись, а необязательный русский «натюризм» и пленэризм, сама импрессионистическая концепция «реальности, пропущенной через темперамент художника» ему как неоклассицисту не могла нравиться.
После отказа от конструирования живописи по строгим схемам Фаворского Гончаров взял за образец Матисса, которым постоянно восхищался, и московского «матиссовца» Константина Истомина. Главным его жанром в живописи стал портрет. «У меня портреты получаются похожими», — гордился он.
Так же, как в наше время увлекаются кино, художник, несостоявшийся актер (в конце 1910-х годов юного Гончарова Станиславский принял было в свою студию), но профессиональный сценограф, находился под влиянием театра. Понятие Станиславского «сверхзадача» стало основным в его философии искусства. Гончаров был убежден, что за непосредственной утилитарной функцией произведения стоит некое высшее предназначение, которое, собственно, и объединяет все виды искусства: скульптуру с дизайном, иллюстрацию со станковой композицией… С театром, очевидно, связаны его иллюстрации послефаворской поры, построенные как мизансцены, с говорящими (театральными) позами и жестами. От театра внимание к костюму, покрою, расцветке, узору, декорациям, даже если это просто пейзаж. От театра и его историцизм, ведь, в отличие от остальных ОСТовцев, Гончаров чуждался современности, города, индустрии. От театра даже мурализм художника.
Мурализм, public art, или, как говорили в советское время, «монументальное искусство» был идеалом московских неоклассицистов, жаждавших украшать стены общественных зданий.
Уроки современности
Всю жизнь Гончаров занимался живописью, регулярно, по воскресеньям, иронически называя себя воскресным живописцем. Будни же были отданы ремеслу, преподаванию, общественной деятельности. Будучи принципиальным модернистом, Гончаров поощрял любые опыты, не обращая внимания на общепринятые вкусы. Он был единственным из педагогов Полиграфического института, кто поддерживал постмодернистские изыскания конца 1960-х. Вторая половина 1960 — начало 1970-х — время, когда зав. кафедрой рисунка, живописи и композиции был Андрей Дмитриевич, — было эпохой вольницы. В студенте ценили таланты более ожидаемые, чем реальные. Педагог был всего лишь старшим коллегой.
Советы своим ученикам Гончаров давал осторожно, в пределах простой визуальной грамоты, где кроме Фаворского оставили следы учеба у Ильи Машкова и общение с гравером Иваном Павловым. Работать же он советовал по образцам. Вообще Гончаров предполагал, что художник должен быть современным, потому любил повторять слова Петра Кончаловского, сказанные тем об Аркадии Пластове: «Способный живописец, но кубизма не знает». Современный художник должен знать и последние веяния, и историю искусства. «Ну, как вот начать работу? — объяснял он. — Сначала надо посмотреть, например, Жоржа де ла Тура».
«Восточный» аристократ
Мать Гончарова была образованной светской дамой, водила знакомство с московской творческой элитой, дружила со Станиславским. Отчим, армянин, адвокат, служил у Филиппова. Отцом художника, как говорили, был татарский князь, глава московской татарской общины. Отсюда и якобы тюркские, а точнее, монгольские черты в его внешности: большая голова и крупное плосковатое лицо. Может быть, от предполагаемых предков из Великого Улуса художнику передалось то мужество, стойкость, отвага и величие, с какими он прожил свою жизнь. Армянское же у него проявлялось в постоянном интересе к Армении. Но хотя в Гончарове чувствовался восточный аристократ, по складу своему он был совершенно русским — природным москвичом.
Гончаров был человеком семейным. Женился на даме интеллигентной и светской, понимая, видно, что жена для художника — способ презентации. Налаженные семейные отношения он считал залогом успешной творческой работы. «Мне Галина Федоровна выпивать никогда не запрещала», — шутил художник. Подобно многим русским людям, Андрей Дмитриевич не был противником алкоголя, при этом он обязательно ссылался на авторитет Фаворского.
Возможно, за счет своей внешности и артистизма, даже некоторого актерства, Гончаров мгновенно становился главной персоной в любом обществе. Мужеством и стойкостью он отличался от тихих, пришибленных советской эпохой людей, которых еще двадцать лет назад было великое множество. Однажды к нему приступило партийное начальство на предмет осуждения «Архипелага». На это Гончаров ответил, что с удовольствием даст отзыв о книге, если ему дадут ее почитать. Аналогично он повел себя, и когда его попытались привлечь к травле Сахарова. Такие просьбы Гончарова оскорбляли. Он не был врагом режима, но полагал, что тот нуждается в демократизации. Плюрализм и невмешательство начальства в кухню искусства, как это было в 1920-е, художник считал идеальной политикой.
Исходя из прикладнических установок 1920-х годов и опыта сопротивления соцреалистическому станковизму, Гончаров не одобрял государственную поддержку живописи, которая, как он говорил, не обладая непосредственными утилитарными качествами, есть лишь продукт самовыражения, личного эксперимента. Его личный эксперимент — попытка сохранить независимость и свободу самовыражения в условиях драматических исторических перипетий - оказался успешен.