Я, конечно, думаю, что мой мир троллей и гоблинов — только мой, и никакого отношения к северным мифам он не имеет. Я читала про них множество книг, но гораздо большее отношение всё это имеет к лесным прогулкам и вообще пребыванию на природе. Хотя с мифологией этот мир роднит то, что его цель — тоже расширение обыденной реальности. Мне сложно его описать, потому что для этого надо понимать разницу между миром, где живу я, и миром остальных людей, а мне‑то кажется, что реальность, которую я представляю в своих перформансах, и есть единственно нормальная.

Например, мне очень нравится пила. Играть на ней очень здорово. Во-первых, это прекрасно выглядит, поскольку обычно пилу используют, чтобы убивать деревья, а в моём перформансе «Вполне нормально?», где музыканты сидят на ветках, пила висит на дереве и создаёт музыку. Мне вообще очень нравится использовать вещи не по назначению. Во-вторых, звук, который пила издаёт, очень похож на человеческий голос. Когда они звучат одновременно, в этих звуках появляется что‑то призрачное.

Вся моя работа сводится к вопросу о том, что является нормальным, а что нет. Быть подвешенным на своих волосах посреди леса и петь — это нормально? Вот я бы не взялась это отрицать. Чего мне точно бы не хотелось — так это однозначной морали. Например, чтобы всё свелось к сообщению: давайте не будем убивать деревья. Я делаю другие вещи — создаю особое пространство, особый мир.

У этих существ просто больше ног и рук, чем у нас. Мы все такие одинаковые, а мне хочется чуть большего разнообразия. Например, огромный язык — это же море новых возможностей

И интерпретация всего происходящего как магического ритуала мне кажется вполне уместной. Большую часть своих работ я ощущаю как ритуал. От ритуального аспекта вообще никуда не деться, если ты художник перформанса: в процессе должна рождаться энергия, род человеческого электричества, сила, за счёт которой живут и люди, и животные, и растения — а она, конечно, относится к магической сфере.

Говорят, что у моих персонажей проблемы с конечностями, однако, на мой вкус, это никакие не проблемы, а просто другие возможности. У них просто больше ног и рук, чем у нас. Мы все такие одинаковые, а мне хочется чуть большего разнообразия. Например, огромный язык — это же море новых возможностей.

На самом деле все эти существа просто расширяют наши представления о том, кем являемся мы сами. Например, в Норвегии полно троллей. Да, они появляются только в темноте, но и мы — тоже. Мы прячем свои тёмные стороны, всегда стараемся показать себя с лучшей стороны. По сути, это делает нас троллями. А мне как раз интересно, каково быть человеком в полной мере, быть по‑настоящему человеком. По-моему, мы плохо справляемся с этой задачей, в нас слишком много зла, печали, тяжёлых мыслей — всего, что противостоит счастливому, улыбающемуся и симпатичному облику, который мы предъявляем дневному миру. Так что я просто придаю зримую форму тому, что спрятано. Быть троллем для меня означает демонстрировать полный спектр человеческого, перестать прятать свои тёмные стороны. Надо признать, что в костюме тролля гораздо проще. Не будь я в маске, я бы очень стеснялась.

Я люблю различные материалы и фактуры, например силикон. Его часто используют во всяких фэнтези-фильмах, чтобы лицо персонажа выглядело более реалистичным. Разумеется, я использую силикон, чтобы лицо моего персонажа как можно меньше напоминало реальное. Я делаю маску — а это по сути скульптура — и в процессе вживаюсь в персонажа, думаю о нём, становлюсь им.

Проблема в том, что я мало размышляю, когда работаю над каким‑нибудь новым перформансом. Только потом оглядываюсь, и понимаю, как всё было выстроено. Но когда я работаю одна — это нормально: делаю костюмы и обнаруживаю, что мои нынешние тролли стали больше похожи на зверей, отрастили мех, иногда бороды, а потом выхожу к публике в страшной панике, потому что не продумала, что буду делать. Потом, конечно, импровизирую и что‑то получается. Наверное, это и есть проявление индивидуальности персонажа. Другое дело, когда в перформансе участвует много людей. Ведь всё, что я делаю, основано на доверии, и мне нужно как‑то объяснить музыкантам, что им нужно рассесться на деревьях или повисеть на кране. Важно, чтобы они поняли, что это необходимо, потому что им нужно стать звучащими скульптурами, чтобы звук правильно двигался в пространстве, — чем‑то это напоминает выстраивание хореографии. Пространство — это очень важно. Например, когда я вишу вместе с роялем на скале, я должна очень грамотно держать равновесие, чтобы не только висеть, но и играть получалось, — то есть это ещё и о том, как поменять настройки реальности.

Звук — ключ ко всему, что я делаю. Наверное, это потому, что начинала я как музыкант: одиннадцать лет играла в рок-группе. Потом работала в экспериментальном театре. В итоге, собравшись получить высшее образование, я думала об оперной сцене, но потом решила, что Академия художеств — то, что нужно, поскольку я там смогу все совместить. Но когда я пришла в Академию, то была потрясена, поскольку никто не говорил мне, что я должна делать. Я всё решала сама — каково будет моё расписание на день, чем я буду заниматься. Самый главный урок, который я вынесла оттуда, — всё исходит от меня самой. По-моему, я бездумно растратила всё время бакалавриата, размышляя, к чему вся эта учёба. Но на этапе магистратуры у меня была возможность приглашать преподавателей со стороны — тех, кого я сочту полезным для своей работы. И я пригласила замечательного норвежского музыканта. Она пришла, посмотрела на мои костюмы, на работы и просто поняла, что я делаю. Я разговаривала с ней и видела, что она действительно понимает. А поскольку вся моя работа очень сильно завязана, но то, кто я есть, её понимание стало решающим моментом для всего, чем я стала.