Казанский театр MOÑ уже много лет не просто ставит спектакли, но вовлекает в свои проекты горожан, рисует портрет столицы Татарстана, но не как совокупности домов и улиц, а в виде множества людей, живущих на одной территории, помогает им выстраивать профессиональные сообщества, договариваться, дружить, создавать вместе творческие проекты. Поскольку это работа и правда продолжается уже очень долго, у театра получилось сформировать и своё собственное сообщество, которое раз за разом приходит на спектакли за теплом и поддержкой. Так что те жители Казани, что играют на сцене, в любой момент могут поменяться местами с теми, что сидят в зрительном зале, — это один и тот же круг друзей, знакомых, соавторов и соучастников.

Неудивительно, что формат «театра горожан», придуманный в Германии и за последние годы набравший популярность в России, оказался максимально подходящим для целей MOÑа. Это уже сложившаяся и понятная форма: на сцену выходят люди, до этого никогда не игравшие в театре, и по очереди рассказывают свои истории. Эти истории могут быть переданы словами, жестами, танцевальными движениями, могут быть сыграны на разных музыкальных инструментах или спортивных снарядах. Мы же знаем, что текст — это не только слова. А дальше участники ставят какие-то совместные сценки, отвечают на вопросы, танцуют, прыгают всей толпой, в общем, объединяются самыми разными способами. Основная идея в том и состоит — показать, что непохожие люди могут что-то делать вместе и им от этого будет хорошо. Причём делать вместе не из-под палки — понятно, что людей можно отправить на принудительный субботник, они способны объединиться против автомобильной стоянки у них во дворе, но это всё не то. Магия случается, когда люди объединяются для радости и безо всякой необходимости. Тогда оказывается, что со спектакля вышли не просто счастливые и довольные участники, не только вдохновлённые зрители, но и как будто сам город, тоже посвежевший и обрадованный. Можно придумывать этому социологические или культурологические объяснения, но правдивее будет сказать — так просто происходит.

Метод «театра горожан» работает как бы сам по себе: участвовать приходят люди, которым ничего друг от друга не надо, зато они готовы делиться — своими переживаниями, личными воспоминаниями, слушать, поддерживать. После нескольких сессий совместного творчества они чувствуют себя почти родными друг другу, эту эмоцию близости очень хорошо считывают зрители, собравшиеся в зале. Они вовлекаются в происходящее, поскольку верят, что им рассказывают со сцены правду, причём такую, которую часто доверяют лишь психотерапевту, и начинают искренне сопереживать. Зал и сцена сливаются, и кажется, что от режиссёра и команды спектакля требуется разве что бережно поддерживать этот мягкий мир для участников, а дальше всё произойдёт само.

На самом же деле тот факт, что «театр горожан» — это устоявшаяся и всем понятная схема, оказывается проблемой для любого режиссёра, который берётся за такую постановку. Как из этой схемы сделать новый спектакль? Что здесь вообще можно сказать нового? Как добиться, чтобы чужие истории были интересны зрителям, которые вообще-то уже наслушались чужих историй и со сцены, и с многочисленных экранов? MOÑ как раз и пригласил петербургского режиссёра Дмитрия Крестьянкина решить эту проблему, а для начала — погулять по городу в поисках идей. Побродив по улицам, Крестьянкин предположил, что Казань — это, прежде всего, город-диалог. Здесь не встречаются, а резко сталкиваются языки и нации, архитектурный китч и революционные урбанистические проекты, традиционная, массовая и возрастная культура с молодой, гедонистической и ультрасовременной. Увидев это, режиссёр решил организовать баттл поколений, собрать на одной сцене команду 55+ и группу старших школьников. Скорее всего, режиссёру показалось, что в этом стыке двух казанских культур так много переживаний, которые не осмысленны, не проговорены и даже, наверное, не могут быть высказаны словами, что нужно делать баттл танцевальным. То, что нельзя произнести вслух, зачастую очень хорошо удаётся передать при помощи пластики тела, оно умнее и честнее нас. Театр MOÑ помог Крестьянкину собрать команду из пяти местных хореографов — Эдуард Хабибуллин, Гульсина Галимуллина, Алсу Магсумзянова, Венера Галимова и Регина Ланвин — и они поставили с участниками танцевальные номера от фламенко до хип-хопа и вога. И, наверное, успех спектакля в данном случае определяется как раз не формальными новшествами, не тем, что истории рассказаны посредством танца или в виде баттла поколений, но именно вдумчивой работой с тем, что, как и кем будет рассказано со сцены, и как чужие воспоминания поднимут в зрителях волну собственных — горьких и сладких. Когда мне говорили, что и команда проекта, и зрители дружно плачут на спектакле, я не особенно верила, но убедилась, что это правда. И самое главное — у меня не осталось впечатления манипуляции.

Конечно, и молодые, и пожилые участники посредством танца говорили каждый о своём, но спектакль всё-таки был задуман и про Казань тоже — и режиссёру, и участникам, и театру надо было выяснить, как здесь находят общий язык люди разных поколений. Как уже было сказано, основная задача театра MOÑ и состоит в том, чтобы показать город как совокупность его жителей и показать его, прежде всего, самим жителям. Наверное, в этом смысле MOÑ — почти краеведческий проект. Но, быть может, для приглашённого режиссёра стало удивительным, что никакого баттла не получилось — сплошная любовь, доверие и поддержка на сцене и в зале. Чтобы разыграть сценки из своей жизни, детям понадобились образы взрослых — мам и бабушек, и взрослые участницы были готовы выступить в этих ролях — и поддержать, и подыграть. А взрослым участникам были необходимы образы себя в юности — и их помогали воплотить школьники. Мы были такими, как вы, вы будете такими, как мы — и никакого противостояния здесь нет.

Мне довелось вести дискуссию после спектакля, задавать вопросы участникам и зрителям. Из неё я узнала, что мои первоначальные предположения о постановке были неверными: мне казалось, что люди приходили в проект, чтобы потанцевать — чтобы женщины 55+, которые всегда мечтали, но никогда не выступали, смогли выйти на сцену и исполнить, например, фламенко. Но оказалось, что эти женщины пришли в театр, прежде всего, чтобы увидеть живых подростков, выяснить, какие те на самом деле. И у школьников тоже была похожая цель: да, у них есть свои бабушки и дедушки, но родственное и бытовое общение не всегда помогает ответить на вопрос о том, какие они — старшие люди. Конечно, многие вытанцовывали свои травмы: на сцене оказалась девочка, которую мама насильно заставляла посещать уроки балета, где ребенка травили, а девочке ведь и правда очень хотелось танцевать, просто что-то другое. Или была семейная пара, где и муж, и жена всю жизнь танцевали на сценах разных театров, но были вынуждены уйти из профессии, чтобы заботиться о ребенке с врождённым заболеванием. Или врач, который в детстве мечтал стать танцором, но по настоянию родителей поступил в медицинский. Тем не менее, все эти истории не предполагают никакого конфликта, в том числе, поколенческого. Более того, оглянувшись в зрительный зал, я обнаружила, что и там сидит почти что родня — пациенты того самого врача, поклонники семейной пары, которой пришлось оставить сцену, все-всех знают хотя бы через одно рукопожатие. Всё это звучит так хорошо, что даже не очень правдоподобно, и, конечно, у меня, приезжего журналиста, появляются вопросы, как на самом деле работает метод театра, за которым я слежу уже несколько лет. Есть ли подвох?

И что на самом деле можно узнать о Казани из этого спектакля? Например, можно ли сказать, что на самом деле никакого противостояния разных культур в городе нет? Может быть, Дмитрию Крестьянкину показалось? Может быть, и мне показалось, что их стык очень остр и заметен? Есть ещё одна версия — что в театре MOÑ собираются люди разных возрастов, но только те, что принадлежат культуре, которую продвигают многочисленные творческие организации города, урбанистический Институт городов Татарстана, ЦСК «Смена», «Архидети», да и сам театр MOÑ. Остальные просто остаются за пределами этого мягкого и поддерживающего мира. Не потому что их не зовут, а потому что это не их мир, он им не нужен. Моя самая оптимистичная версия состоит в том, что все эти многочисленные организации, старающиеся научить людей договариваться, объединяться, проводить время вместе в радости и творчестве, направляют свои усилия в одну сторону — и у них получается. И мне бы очень хотелось, чтобы это было именно так.