На самом деле на нас держатся внеинституциональные движухи. Например, я провожу онлайн- и оффлайн-аукционы современного искусства, делаю премию имени Сани Закирова. Когда в Красноярске открывали арт-ярмарку SCAN, мы с Гришей учредили параллельную ярмарку SCAM. На самом деле, если бы спросили меня, я бы ответил, что у нас всё держится на Оксане Будулак и Маше Буковой, а сейчас ещё на Диме Журкине i и его команде.

Когда я переехал в Красноярск в 2008 году, здесь уже было более-менее сформированное арт-сообщество. Девчонки-кураторки из музейного центра «Площадь мира», Оксана Будулак, Маша Букова и тогда ещё Саша Ситникова, начали проводить события вне стен музея, например, «Быстровки» — это однодневные выставки в каком-то случайном месте. Потом был похожий проект «Репетиция» — это фестивали, где очень разная по жанрам музыка соединялась с современным искусством. Потом Оксана Будулак со своим мужем Ваней Санниковым придумали «Флаг в руки» — это были выставки в заброшенных советских витринах в центре города, где раньше висели портреты ударников. Потом опять же Оксана с Ваней придумали арт-маркет «Пушка» — это ярмарка искусства, которая летом проходила на открытом воздухе, а зимой в барах. Там не было никакого кураторского отбора, приходят все, кто хотят, выставляют и продают свои картинки. Затем приходит полиция и всех разгоняет. И самое главное — никто ничего не покупает. Но за счёт этих событий, которые я, наверное, ещё не все вспомнил, в городе появились искусствоведы и просто любители искусства, и там же я познакомился с кучей художников. Когда я жил в Барнауле, наше арт-сообщество было очень разрозненным, никто никого не знал. А в Красноярске люди друг друга знают, каждый может вспомнить художников двести — на сколько хватает оперативной памяти. И эту тусовка супердружная!

Думаю, они преувеличивают и немножко хитрят. У них своего рода поза — дескать, мы хейтеры. А на самом деле они тоже всех любят, и их все любят. Наше сообщество, действительно, дружное и здесь комфортно находиться. Можно только с художниками общаться, тут их сотни.

Нет, естественно, когда я говорю про сотни, то имею в виду молодёжь, которая с нами тусуется, они учатся в институте, что-то рисуют, выставляются на «Пушке» или что-нибудь в интернете продают. Активных и ценных лично для меня, наверное, штук тридцать.

Не открываю, потому что пока ещё делаю работы для неё. Просто изначально моя концепция подразумевала, что это должна быть выставка прямо-таки колоссальных размеров с кучей работ, которые все друг с другом связаны. Потом мне стали говорить, что такие громадные выставки никому не нужны, их невозможно воспринять, и я начал перекраивать концепцию. Сейчас я пришёл к пониманию, что делаю проект про победу над живописью, над академизмом. У меня самого восемь лет академического образования, четыре года училища и четыре из шести лет института. Я ушёл оттуда, но более-менее хорошо рисую. Короче говоря, теперь я продаю все старые ненужные работы, которые я готовил для персоналки, — а их там десятки. И теперь нужно рисовать новые под нынешнюю концепцию — так что ещё лет пять на это уйдет.

Личную. Для меня важна эта тема, поскольку у нас куча ребят приходит в современное искусство, выпустившись из института имени Хворостовского, либо же они работают не по профессии или создают какую-нибудь ерунду на заказ. Общаясь с ними, я понял, что академизм в себе очень сложно побороть. Вроде как не он должен на мне ездить, а мне его нужно обуздать. И мне хотелось бы академизм прямо в грязь втоптать ногами. Например, у меня есть работа «Прибор для экономии музейного пространства». Для неё я купил призматрон — это рекламная конструкция, которая часто висит над дорогами, там три грани, которые раз в пару секунд переключаются и показывают новый баннер. Я написал для неё три картины в голландском стиле, разрезал на полоски и вклеил в этот призматрон. Вот такого рода взаимодействие с академизмом мне близко. Или ещё одна работа, которая представлена на выставке финалистов премии SCAN, называется «Айтрекинг для академистов». Это копия полотна Репина «Не ждали», но на картине прописаны только те места, куда смотрят посетители музея. А те, на которые не смотрят, — обозначены парой мазков. Тем не менее, издалека картина воспринимается точной копией Репина.

Мне кажется, академическое образование и правда ужасно в плане того, как выстроен учебный процесс. Я очень благодарен моим преподавателям за то, что они научили меня круто писать. Однако мне до сих пор снятся кошмары, как я не успеваю к первой паре, чтобы рисовать там мужика в набедренной повязке. Кроме того, в институте особое отношение к современному искусству. Нам говорили, чтобы в музейный центр «Площадь мира» мы не ходили, нас там хорошему не научат. Прошло уже восемь лет, как я ушел из института, а до сих пор не могу расслабиться. Однако я понимаю, что-то, как я использую академизм — это самый верный путь. Я не забросил его и не начал какую-нибудь мазню делать, а взял свои результаты и обратил их себе на пользу.

Наверное, я бы хотел показать и художникам, и зрителям пример альтернативного отношения к академизму. Например, что можно неделю писать картину, а потом её на полоски разрезать, — и это будет нормальный поступок. Конечно, это не работа с собственной травмой, внутренним кризисом, я вообще саня-закиров-центричные работы стараюсь не делать. Я работаю с культурным контекстом.

Тянет, но это, во-первых, не персональный проект, мы его сделали вместе с Олей Осиповой. А во-вторых, он не слишком большой. Работ там было 15−20, и мы их подготовили максимум за месяц. Наш куратор Алексей Шидловский сказал, что у них в «Имаж Куле» i появилось свободное окошко, и спросил, не хотим ли мы выставку через месяц. Мы сказали, что, конечно, хотим, ну, и прощай сон!

У меня, наверное, ретроспективный образ Красноярска. Когда я переехал сюда, это был город имени Петра Пимашкова, нашего тогдашнего мэра: безвкусная иллюминация на центральных улицах, множество пальм, фонтанов. Многие из них уже снесли, но всё же наследие Пимашкова живо. Красноярск — пёстрый, местами дурацкий, и в выставке мы ориентировались на эту пимашковскую эру и хотели её показать. У нас был столик летнего кафе с огромным зонтом Pepsi, был крейзи-парк аттракционов — совершенно отмороженный, и мы раздавали посетителям на входе крейзики, которые играли роль местной валюты. То есть Красноярск для меня это нечто пёстрое, перенасыщенное, местами безвкусное, но комфортное. Потому что я люблю перенасыщенность и безвкусицу в хорошем смысле слова.

Честно говоря, я просто ненавижу тайгу и Столбы.

Потому что только придёшь ты в лес, тут же ногу себе сломаешь и клещ тебя укусит. Я вообще не понимаю, зачем современному человеку на природу ехать. Приезжает из Москвы какой-нибудь человек на три дня, и его сразу на целый день на эти хвалёные Столбы везут. А ведь это просто большие камни! Для меня это абсолютная глупость, вот эта природа, камни, какая-то ядовитая растительность и твари, которые хотят тебя покусать. Моё единственное приятное воспоминание о Столбах — это встреча с землеройкой. Она дралась с дождевым червём и была так увлечена, что мне удалось её погладить. А вот всё остальное мимо. Поэтому мне больше нравится делать работы про поп-культуру.

А по-моему, всем всё нравится. Не нравилось бы, они бы уже уехали. Просто это повод побухтеть о том, какой город плохой, зато природа! Я уверен, что никому не нравятся Столбы и тайга. Просто модно любить тайгу и не модно говорить, что я не люблю природу. Все сразу ахают, говорят, как это так?!

Когда я делаю какие-то острые работы, мне сразу пишут: «Ты с ума сошел! Удаляй быстрее!» То есть сообщество всё-таки осторожное. А ещё мы очень оторваны от всех столичных тенденций. Тренды могут обескураживать творца: если им следовать, получится что-то неискреннее. А мы тут просто не в теме, немного безумные, необразованные дикоросы. Поэтому приходится что-то прикольное придумывать. На самом деле у тех тридцати художников, о которых я говорил, есть цель сделать что-то интересное для зрителя. Остальные, предположим 170, говорят: «Я творю для себя», — наверное, это тоже региональный подход. А мне близко желание рассказать людям какую-нибудь интересную историю, посмешить, помочь как-то глубже войти в художественный контекст. Если я начну делать искусство для себя, можете хоронить меня заживо!

Слушай, вот тут я, наверное, не соглашусь с ребятами. Например, я иногда получаю деньги от «Индустрии» i , и мы реализуем совместные проекты. Естественно в рамках этих проектов я не могу делать что-либо слишком острое и жёсткое. Тем не менее, меня в «Индустрии» прекрасно знают, и никто ни разу мне не говорил: Саша, ай-ай-ай, что ты там такое непотребное выкладываешь. Короче, мне кажется, ребята из «Гаража» просто придумали красивую теорию, неподтверждённую фактами. Вполне можно совмещать трэш с чем-то благопристойным. Но вот, допустим, я бы не хотел сотрудничать с галереей, потому что мне очень важен свободный режим работы. Я могу месяцами ничего не делать, а потом за несколько недель подготовить тьму работ. Меня бесят обязательства и дедлайны. И я прекрасно понимаю, что будь у меня контракт с галереей, я бы точно просел в качестве. Но если время от времени приходит поддержка со стороны, это только в плюс.

Раньше, когда я ещё работал в музее, то пытался подавать заявки на разные премии. Я довольно ленивый, часто мне Маша Букова помогала оформить все бумаги, но всегда приходилось тратить сутки на заполнение какой-то ерунды, обновление портфолио, CV. Часто отправляешь и не получаешь никакой обратной связи, никуда не проходишь, расстраиваешься. И я подумал, что хочу сделать свою премию, совсем другую. Я пишу в соцсетях: «Ребята, премия имени Сани Закирова будет через сутки, скидывайте ваши произведения в комментарии». И можно просто скинуть картинку, а если хочется, можно ещё прикрепить к ней текст, то есть абсолютно нулевой порог входа. Например, у меня была тема «Драка на улице», и один чувак прикрепил фотку своих волос, вырванных во время драки, говорит, это документация перформанса, и это нормальная заявка.

В качестве жюри выступают гости, которые пришли на вручение. Я сижу за столом и говорю: «Мне нужны четыре человека. Номинация „Драка на улице“». Каждого участника мы смотрим, за каждого члены жюри голосуют. Я ничего не решаю, просто показываю картинки и рассказываю. Дальше следующая номинация и новые члены жюри. Получается, с одной стороны, почти случайный выбор победителя, с другой — народное мнение, поскольку зачастую приходят обычные люди, любители искусства. Раньше победители получали по пятьсот рублей, а сейчас меня Дмитрий Журкин поддерживает — и сумма премии составляет тысячу. То же самое с аукционами, которые я провожу: множество ребят ни на какие серьёзные аукционы не пробьются, а желание поучаствовать есть у всех, пусть хотя бы и в шуточном, где твою работу максимум за 15 тысяч купят, а минимум за тысячу. И я знаю, что и от премии, и от аукционов художники точно получают удовлетворение, закрывают гештальт: вот раньше он ни в каких премиях не побеждал — а тут победил, раньше в аукционах не участвовал — а тут его работу купили!