Под цифровым искусством в 2021 году уже можно подразумевать всё что угодно. В этой сфере всё время происходит смещение фокуса, на поверхность выходят то интерактивность, то проблемы искусственного интеллекта, то нет-арт, то виртуальная реальность, то постинтернет, то опять ИИ — мода меняется каждый сезон. И я бы не сказала, что за последний год в этом смысле произошло что‑то революционное, благо революции происходят постоянно. Тем не менее год назад нет-арт, то есть сетевое искусство, которым я занимаюсь, попало в поле зрения массмедиа; галереи и музеи на новом уровне начали задумываться о том, что они могут сделать в сети. Два-три месяца назад ситуация опять сильно оживилась, когда начались разговоры про NFT. Криптовалютная экономика начала себя рекламировать, используя для своего продвижения художников, продавая джипеги за огромные деньги.

Криптовалютная экономика рекламирует себя, используя художников, продавая джипеги за огромные деньги. Это выглядит как пришествие в сеть консервативных структур, которые не проявляют уважения к сложности того искусства, которое здесь рождается

К занятиям криптоартом меня пытаются привлечь последние три года, и всё это время я стараюсь держаться от него подальше. Для меня вся эта ситуация выглядит как пришествие в сеть традиционных, консервативных структур, которые не проявляют ни малейшего уважения к сложности того искусства, которое здесь рождается. Я не могу сделать джипег или видео ни из одной из своих работ, да ещё притворяться, что это и есть моё творчество. К художникам, которые сейчас зарабатывают на этом рынке, я не испытываю никаких отрицательных эмоций. В каком‑то смысле я даже рада, что кто‑то сделал посредственный, причём по оценке самого автора, джипег, а какой‑то миллионер или псевдомиллионер из Кремниевой долины его купил за миллионы, — со стороны художников в этом есть своего рода юношеский задор. Когда молодые ребята кричат: «Я теперь самый главный художник на свете, родоначальник цифрового искусства!» — это так и должно быть. А вот другая, институциональная сторона меня очень сильно отталкивает. Те, кто в 2021 году говорят, что настала эпоха цифрового искусства, звучат омерзительно. Конечно, это неправда, это очень поверхностный взгляд, как будто бы до сих пор никакого цифрового искусства не было. Ведь по‑настоящему историю надо начинать с алгоритмического искусства, появившегося в 50‑е: художники писали алгоритмы, а какой‑нибудь принтер их воспроизводил. Это направление появилось ещё до компьютеров, и таким художникам приходилось бороться за место в системе искусства, потому что тогда считалось, что только рука и душа могут произвести нечто ценное. Если говорить о сетевом искусстве, то и оно старше сети. Его пионером считают Нам Джун Пайка, притом что он тоже работал до веба. Однако с наступлением эпохи интернета и нет-арта, сетевые художники добились того, что их работы начали существовать не в одном месте, а сразу во всей сети, и это важное достижение.

Адепты NFT предлагают считать, что если цифровая или сетевая работа не лежит в чьем-нибудь кошельке, её будто и нет. Во главу угла в цифровом искусстве ставится уникальность изображения— хотя кому он нужен, этот оригинал!

А адепты NFT предлагают считать, что если цифровая или сетевая работа не лежит в чьём‑нибудь кошельке, её будто и нет. И во главу угла в цифровом искусстве ставится уникальность изображения — хотя кому он нужен, этот оригинал! Это набор консервативных схем и установок, которым пытаются подчинить до настоящего времени свободное от них пространство. Не говоря уже о том, что все эти процессы подтверждения оригинала требуют многих часов работы компьютеров и огромного количества энергии, что губительно влияет на климат.

Как и любой большой фестиваль, Трансмедиале — это не столько выставка, сколько возможность собрать людей, которые проведут этот уикенд вместе. Мне кажется симптоматичным другое — многие музеи и галереи за последний год начали создавать трёхмерные модели своих физических пространств и размещать их в сети. Ты заходишь на сайт, видишь белые стены в 3D, а на них опять что‑то висит. Мне представляется очень наивным этот подход — пытаться онлайн воспроизвести стены из настоящей жизни. Это много обсуждалось и до пандемии и NFT. Соревнование, кто сделает более реалистичную онлайн-модель своей галереи, проводится и забывается каждые пять лет. Хотя опять же, кому нужны трёхмерные стены.

Многие музеи и галереи за последний год начали создавать трехмерные модели своих физических пространств и размещать их в сети. Ты заходишь на сайт, видишь белые стены в 3D, а на них опять что‑то висит. Мне представляется очень наивным этот подход

Потому что нет уважения к самой сети, к тому, как она устроена. Если взять любую мою работу, я сама строю для неё и сцену, и декорации, продумываю, как зрители должны её смотреть, куда входить и откуда выходить, но это не вписывается в рамки музеев и галерей, в то, как они привыкли экспонировать произведения. Обычно я прошу просто поставить ссылку на мою работу, но им это не подходит: это как бы означает, что работа находится не у них, и это не по‑галерейски. Майкл Коннор недавно опубликовал хорошую статью про онлайн-выставку как мизансцену: как сделать так, чтобы выставка не превращалась в трёхмерные стены.

Галерейное пространство по‑прежнему манифестирует себя как качественное и статусное. Пришествие старых структур в сеть остановится, только если художники организуются и выступят с заявлением, что цифровое искусство нельзя запихнуть в джипег и сделать из него рекламный ролик для сетевых кошельков. Сейчас выходит всё больше и больше статей, которые говорят, что тот образ, который рисуют СМИ, — это неправда. То, что художники таким способом зарабатывают деньги, тоже очень сильное преувеличение. Усреднённые цифры продаж на крипторынке возникают именно из‑за того, что те миллионы, которые получил Beeple, делятся на всех участников рынка и со стороны кажется, что каждый, кто начал так продавать свои работы, разбогател. Это очень напоминает финансовую пирамиду.

Я думаю, что этого рынка на самом деле нет, это фикция. Художники не смогут существовать за счёт продаж за NFT, и в какой‑то момент это перестанет быть интересно.

Когда я только начинала, мною руководил невероятный оптимизм: показывая невидимую структуру веба, я хотела рассказать людям, как интересно то, что существует в сети, а сейчас я хочу показать то, что спрятано, потому что оно на самом деле довольно неприглядно

Мне понятна позиция художников, которые используют технологии как инструмент говорения о чём‑то ещё. Стань я художником до эпохи интернета, наверное, моё мировоззрение было бы другим. Но будучи сетевым художником, я даже не представляю, чтобы мне пришло в голову, например, поделиться своими чувствами или рассказать историю своей семьи. Я работаю с тем, что в мире существует интернет, который даёт и отбирает различные жизненные возможности, и моя задача показать, как это происходит, причём сделать это не посредством таблиц, слайдов или диаграмм, а создав такие работы, которые проявили бы невидимые составляющие нынешнего положения вещей, структуру интернета. Когда я только начинала, мною руководил невероятный оптимизм: показывая невидимую структуру веба, я хотела рассказать людям, как там всё красиво устроено, как интересно то, что существует в сети. С тех пор моё настроение поменялось, и сейчас я хочу показать то, что спрятано, потому что это спрятанное — на самом деле довольно неприглядно, это механизмы манипуляций, которые были разработаны IT-гигантами. Раньше невидимое было таковым, потому что люди не обращали на него внимания, а теперь — потому что от них это пытаются скрыть.

Корпорации делают всё возможное, чтобы так всё и оставалось. Они применяют для этого все возможные седативные меры: всё настолько удобно, чтобы не было надобности углубляться, узнавать, как устроена система. Ты нажимаешь на кнопку — и твоя фотография уже в инстаграме. Вся машина настолько невидима, что людей трудно упрекать за то, что они не поинтересовались, как это работает.

Скоро, я думаю, система станет настолько удобной, что инстаграму больше не понадобится человек, чтобы множить картинки, — он будет прекрасно справляться сам. Конечно, я не хочу просто так обвинять людей, вполне возможно, художник, которому неинтересно, как работает инстаграм, ночами не спал, писал какую‑то свою картину или программу, куда вложил галактику смыслов, а потом опубликовал её в инстаграме.

Как человек, который уже год не может попасть в Москву, я считаю это проблемой, а как сетевой художник — нет. В нашей академии профессоров попросили подготовить оптимистичные плакаты в помощь студентам, которые устали от онлайн-обучения, длящегося уже третий семестр, ненавидят сеть и думают, как прекрасно всё в реальном мире, которого мы лишились. Так вот, я рекомендовала своим студентам не пытаться выйти из сети, но попробовать понять, в каком конкретно месте сети ты находишься, осознать, что она гораздо больше, чем Microsoft Teams, куда их всех сейчас запихнули. Для многих именно сетевой мир стал за последний год меньше, сузился до Zoom или Teams, и им кажется, что где‑то там, за их пределами, царит прекрасная реальная жизнь, но ведь столько всего интересного есть и онлайн.

Этому можно сопротивляться. Это сложно, но можно выйти из инстаграма. Пусть даже разработчики убрали оттуда ссылки, чтобы пользователи никуда не переходили. Надо прилагать усилия, чтобы не находиться на одной платформе долгое время, перемещаться между платформами. Например, мы со студентами каждый раз проводим занятия посредством новой программы для видеоконференций. Я сознательно отказываюсь от Microsoft Teams, которую нам предлагают по умолчанию, поскольку отказываюсь от всего, что даётся по умолчанию. Мы редактируем со студентами тексты, используя каждый раз другой, преимущественно свободный софт для collaborative writing. Каждый ведёт свой маленький блог на какой‑то другой платформе. Я не запрещаю студентам пользоваться инстаграмом — да и кто меня послушает, — но то, что в моих силах, я делаю, стимулируя их не оставаться в рамках одной системы. Поскольку чем лучше система работает, тем сложнее из неё выйти, уже приходится напоминать студентам, что есть разные браузеры и нет ничего предосудительного в том, чтобы установить не тот, что принадлежит операционной системе.

У этой работы существует и ироническая версия — «искусственный интеллект», который сам ходит по этим ссылкам. Дело в том, что у меня есть несколько принципов демонстрации своих работ в музеях и галереях: я ничего не показываю в формате видео и ничего не экспонирую в интерактивном режиме. Человек, который приходит в физическое пространство галереи, должен получить принципиально иной опыт, чем когда он загружает эту работу с моего сайта. То есть я всегда выдвигаю музеям очень много требований. Например, чтобы выставить в физическом пространстве проект «Мой парень вернулся с войны», который был сделан в 1996 году и по‑прежнему доступен в сети, мне требуется эмулятор модема, старый компьютер с Windows 3.1 и третьим Netscape, монитор с низким разрешением 800 × 600 — этого никто у себя дома повторять не станет, и поэтому мне интересно показать такое в музее, воссоздавая работу именно в том виде, в каком она существовала в 1996 году. Притом что в сети она прекрасно работает на современном оборудовании и программном обеспечении.