2000-е

,

2010-е

,

Ленд-арт

,

Никола-Ленивец

,

Россия

,

Паблик-арт

Николай Полисский: «У городского искусства должна быть совсем другая степень агрессии»

Все жители деревни Никола-Ленивец, где Николай Полисский размещает почти все свои произведения, так или иначе участвуют в создании его работ, живут за счёт художественных проектов и в окружении масштабных ленд-арт объектов. По сути дела это вполне сознательная со стороны художника реализация утопической идеи поселения, полностью подчинённого задачам творчества. Именно с ним вполне логично обсудить разницу между «искусством для города» и работами, которым предназначено существовать в природной среде

№ 3 (582) / 2012

Николай Полисский

Художник, самый известный в России представитель ленд-арта, руководитель международного фестиваля ландшафтной архитектуры «Архстояние». Большинство работ находятся в деревне Никола-Ленивец

Николай Полисский. Гиперболоидная градирня «Вулкан», 2009
Ваши работы, кажется, о том времени и пространстве, где города пока не придумали, и ещё неизвестно, придумают ли вообще…

Я пытаюсь реагировать на всё, и на городскую культуру в том числе, но мои работы действительно о том, как бы человеку вернуться в природу. Правда, деревня, в которой я сейчас работаю, не совсем первобытная. Конечно, есть и уголки, которые остаются в неизменном виде вот уже три тысячи лет. Зато колхозные поля сейчас зарастают и возвращаются в изначальное состояние. Как только завершилась советская индустриализация, и человек ушёл, природа начала побеждать. Ты радуешься этому, и вдруг понимаешь, что сейчас всё покроется лесом, и ты больше этого никогда не увидишь. Плывёшь по Угре, и те участки, которые всегда были окультурены, заросли деревьями. В какой‑то момент пейзаж становится очень нудным, и человеку уже пора отвоевать обратно пространство, в котором он сможет жить. Представьте, если здесь всё переломать, как сквозь асфальт прорастёт лес. В Москве эти процессы происходят сложнее, а у меня в деревне мгновенно. Поэтому я думаю о том, как быть органичным природе, но в ней должно быть место для человека, что‑то, что ему в ней понравится, кроме первобытной дикости. Наши старые работы вплавлены в природу, они её часть, и в них ничего не должно раздражать. Как будто это строения, которые воздвигли не то вятичи, не то кривичи, ушли, оставили их, и они тут уже целую вечность стоят. Сейчас по‑другому. Мы сделали «Мозг», он выделяется из пространства, агрессивен по отношению к нему, но это совсем другое, так как эта вещь, скорее всего, переедет в город, где у искусства должна быть совсем другая степень агрессивности. Или это всё под зарастание, под будущую тайгу. За четыре-пять лет деревья закроют этот мозг, и он едва будет виден.

Николай Полисский. Жар-Птица, 2008
Инсталляция в посёлке Никола-Ленивец
А чем отличается искусство, созданное для города, от искусства, которому предназначено быть вне урбанистической среды?

Разница проста: в природе ты должен быть тактичен, деликатен и умён. Работу или приедут смотреть специально, или случайно с удивлением на неё наткнутся, но природа сама выделит произведение, даст ему возможность быть увиденным. Любой объект в этом контексте всё равно смотрится чужеродным. Не нужно выделываться, чтобы стать заметным, нужно максимально не раздражить человека, который это увидит. И важнее всего не быть глупцом, поскольку всякая глупость в природе видна как на ладони. Другое дело в городе: амбиции людей, архитектуры, рекламы невероятно сильны. И здесь стоит помнить, что художник всё‑таки не архитектор, не дизайнер рекламного плаката и не оформитель местности. Зритель должен прочитать его работу как художественное высказывание, как нечто, рождающее новый смысл. Главное — донести идею, которую бы увидел городской зритель.

Кажется, сегодня на Западе торжествует идея искусства, гармоничного своему городскому контексту (sustainable art). Значит ли это, что паблик-арт превращается в дизайн?

Мне так кажется. Органичность городу — задача архитектуры и дизайна. Это не значит, что она не нужна: например, для молодых городов — это возможность обрести своё лицо, целостный образ, но разукрашивать — не дело художника. Дизайн — массовая профессия, эти специалисты по‑другому чувствуют время и пластику, а художник должен создавать новое. Искусство — это крайняя степень эксперимента, пластического и социального. Сейчас в России звонит колокол, и он должен рождать произведения, по силе сходные с терактом. Не совершая ничего безобразного, по степени воздействия художники должны работать именно так. Почему сегодня ребят сажают в тюрьму? Потому что они возбуждают общество, возбуждают власть, как некий социальный террор. При том что они, безусловно, остаются в зоне искусства и не совершают ничего особенного, на мой взгляд, это даже не хулиганство. А дизайнеры украшают жизнь и всегда будут её украшать.

Николай Полисский. Вселенский разум, 2012
Инсталляция в посёлке Никола-Ленивец. Дерево, металлические крепления

Искусство — это крайняя степень эксперимента, пластического и социального. Сейчас в России звонит колокол, и он должен рождать произведения, по силе сходные с терактом. Не совершая ничего безобразного, по степени воздействия художники должны работать именно так

Получается, что социальный активизм, который мы наблюдаем сейчас, — это и есть характернейшая для нас форма паблик-арта? У нас нет той современной скульптуры, контрмонументов, которые есть, например, в Англии и США, но есть медиа- и социальный активизм…

Сейчас — да. На Западе левацкие настроения тоже очень сильны, но в России и в потенциально пробуждаемом Востоке, например в Китае, появятся очень мощные художники, которые будут катализировать жизнь. Потому что порой невозможно терпеть всю эту ложь, всю эту инерцию общества. Политиков и философов давно никто не слушает, а у художников есть возможность сделать какую‑то яркую акцию и эту жизнь взорвать. У нас всё потрясающе ускорилось, и никто кроме художников не может сдвинуть жизнь с места.

Николай Полисский. Из серии «Охотничьи трофеи», 2010
Деревянная скульптура в посёлке Никола-Ленивец
А как Вы оцениваете свою роль в этом движении жизни? Своими проектами, фестивалями Вы помогаете что‑то ускорить? Хотя бы показать властным структурам, с которыми работаете, каким может быть искусство?

Честно скажу, АрхСтояние — это чушь, оно ничего не дало ни обществу, ни ленд-арту, ни его развитию в России. Работают только отдельные личности и отдельные хорошие произведения. Если Бродский делает свои вещи, да, он что‑то двигает. Если Бернаскони сделает у нас хорошую работу, может быть, он что‑то и сдвинет, но сам по себе фестиваль — это абсолютное развлечение, просто для того, чтобы собрать людей.

Протестные акции никогда не смогут объяснить муниципалитету Москвы, что нам нужны другие памятники на улицах, что нам нужно другое искусство, а вот хорошо подготовленные фестивали, возможно, могут что‑то сделать в этом направлении…

Да, если будут хорошие художники и хорошие работы, но фестиваль не может их найти. Стоящие художники не приходят, молодёжь какая‑то вялая. Фестивали, конечно, необходимы: они должны быть жирными, как наваристый суп, чтобы все в нём качественно варились. И фестиваль — это технология по разведению художников и выпусканию их в живую природу, но, к сожалению, у нас к решению этой проблемы ещё даже не приступили. На Западе — иначе: если пригласили художника — он приехал и работает, и люди вокруг собираются и смотрят на него, как коровы. Приносят ему корзиночку с вином и пирожками: художник приехал, его надо кормить, беречь.

Николай Полисский. Сенная Башня, 2000
Инсталляция в посёлке Никола-Ленивец

Фестивали должны быть жирными, как наваристый суп, чтобы все в нём качественно варились. Фестиваль — это технология по разведению художников и выпусканию их в живую природу

Понимают или жалеют?

Испытывают интерес. Они ведь любят вкусно пожрать, выпить, и художника они тоже, как косточку, обглодают, обложат его всякой красотой на тарелочке, съедят его с большим удовольствием. И это бывает очень приятно: сидишь, а они тебя любят. У нас же брызжут слюной, требуют убраться и отдать им государственные деньги, которые ты тратишь, поэтому я рад тому, что мне удалось сделать в моей деревне, где искусство уважают как «градообразующую» деятельность. Они все живут за счёт поступлений от искусства, либо сами им занимаются, к ним приезжают репортёры. Искусство они любят ещё и потому, что оно даёт людям жизнь. Я не могу сделать подобное в каждой деревне, да это и не нужно, но у себя мы куражимся, и нам от этого хорошо!

Паблик-арт — он главным образом про интерактивность, про участие нехудожников в создании или функционировании произведений. У Вас этим активным адресатом в первую очередь выступают как раз те самые жители деревни, которые руками помогают Вам воплощать работы?

Да, мне важно, чтобы эти люди подбрасывали мне какие‑то идеи. Мы вместе варим кашу, и из этого котла возникают и произведения, и идеи для следующих. Возникают они, конечно, из непосредственного опыта. Моим ребятам если чего и не хватает, то мотивации, они не могут сказать, искусство это или неискусство. Я для них тоже институция, но лидера в искусстве никто и никогда не отменит. Правда, это иной лидер, чем раньше. Раньше он растил свою мастерскую и постепенно накапливал опыт и собственное мастерство. Сейчас художник, уловив что‑то в воздухе, может выстрелить какой‑то работой и больше ничего никогда не сделать. Абсолютных гениев меньше. Всем нашим самородкам не хватает сил дойти до рынка, их хватают, рубят на части, распродают, а затем сдают в утиль. И поэтому мне, конечно, важно приподнять вот этих моих мужиков. Я никогда не удержал бы свою артель даже за деньги, если бы не смог объяснить им, что они делают что‑то важное, что из ничего, из сена можно создать философский камень.

Николай Полисский. Урожай, 2003
Сельскохозяйственный перформанс в рамках проекта «Медиабашня» в посёлке Никола-Ленивец
То есть Вы рассказываете историю человека, который преображается посредством искусства?

Да, и это вечная история поиска философского камня. Сейчас вот нашли бозон Хиггса — другой философский камень, научный, формулу Бога — какой её видят учёные. А мы ищем свой: из мусора, из ветоши, которую можно найти в лесу, мы создаём то, что люди специально приезжают смотреть.

Это идея художника, меняющего мир. В живописи, которой Вы изначально занимались, она реализуется не столь очевидно, а здесь она налицо?

Да, именно так. Я нормально рисовал, и эти картины до сих пор всем нравятся, но сейчас я занялся более важным делом. Всех моих деревенских дурачков я хотел бы сделать великими художниками. И сделаю!

Николай Полисский. Маяк на Угре, 2004
Инсталляция в посёлке Никола-Ленивец. Металлические и деревянные прутья
В своё время один из моих преподавателей, рассказывая про Помпеянскую живопись, приводил студентам для наглядности такой пример: представьте, что всё русское искусство исчезнет, и о нём будут судить лишь по тем образцам, которые находятся где‑нибудь в окрестностях Калуги. Как Вам такая перспектива?

Надеюсь, что таких катастроф не будет, хотя всё идёт именно к этому. Однако, действительно, существует какое‑то сито, через которое всё спокойно просеется, отпадут все глупости, и наконец люди перестанут ругать нынешнее современное искусство. Когда оно очистится от шлака и предстанет во всей красе, люди определят, что искусство было, что оно было хорошее.

Но у Вашего собственного искусства тогда не останется шанса пройти сквозь сито: сено сгниет, холм зарастёт деревьями, остальное сгорит в устроенном Вами же пожаре.

А я сам себе сито. Я ставлю эксперимент, и ничего не делаю на века. Я собираюсь жить в современных носителях и в человеческой памяти. Какой смысл долбить скульптуру из камня, если ещё незаконченная, она уже мертва? Ведь хочется думать о каких‑то больших идеях. Все носители рано или поздно сгорят, а идеи будут жить, поскольку дают развитие чему‑то новому. Современное искусство в музеи не пойдёт, поэтому я ничего не боюсь и не пытаюсь сделать что‑то на вечное хранение. Думать, что тебя будут помнить из‑за железяки, которая стоит в музее, — это глупо и пошло. Помнят не Да Винчи и Ван Гога, а ту попсу, которую из них сделали и которую потребляет Великий Хам.

Николай Полисский (совместно с Германом Виноградовым). Масленичный перформанс «Укрощение огня, или Русский космизм», 2004

Искусство не должно шамкать, оно должно говорить что‑то внятное. Художники ведь медиумы — и они могут по‑настоящему вломить

Тогда неминуем вопрос о цензуре толпы…

Цензура толпы всё равно будет умнее, если ей ничего не навязывать через специальный ящик. Если толпа сама потихонечку будет разбираться, что такое современное искусство. Нельзя манипулировать. На коротком этапе — это может и сработает, здесь, действительно, могут быть варианты. Но надо бороться. Искусство не должно шамкать, оно должно говорить что‑то внятное. Художники ведь медиумы — и они могут по‑настоящему вломить.