2000-е

,

2010-е

,

ГМИИ им. А. С. Пушкина

,

Новые музейные стратегии

,

Музеи

,

Россия

Музей картины мира

ГМИИ им. А. С. Пушкина — образец плавной и вдумчивой модернизации. Столь модные и необходимые инновации в музейной политике приобретают здесь характер переосмысления музея классического искусства, который уже не имеет возможности демонстрировать публике застывший контекст. «Музей живёт интересами своих посетителей, — убеждён заместитель директора по науке Андрей Толстой, — а они привыкли, что современное искусство острее реагирует на современную жизнь». Ставя во главу угла просветительскую функцию, в своих проектах музей придерживается тактики «эксплицитного монолога», однако желание нарисовать полную картину мира искусства неизбежно подталкивает Пушкинский к диалогу с актуальностью

№ 2 (581) / 2012

Андрей Толстой

Искусствовед, директор НИИ теории и истории изобразительных искусств, автор многочисленных статей по вопросам искусства, куратор

Император Каракалла, II век н.э., из Национального археологического музея Неаполя и слепок с него, хранящийся в коллекции ГМИИ им. А.С. Пушкина
Вид экспозиции «Воображаемый музей» в ГМИИ им. А.С. Пушкина
В мировом музейном контексте отчётливо заметно движение крупных классических музеев, таких, как, например, Лувр, в сторону современного искусства. Почему это происходит и включается ли Пушкинский музей в этот процесс?

Пушкинский музей — это музей мировой художественной культуры, здесь не может быть географических и хронологических рамок. Его коллекции начинаются от глубокой древности, и, как живой организм, музей не может себя ограничивать во времени, т. е. его верхняя граница не задана. Однако преимущественно наш музей собирает искусство в пределах ХХ века. Согласно перспективному плану развития у нас появятся большие экспозиционные площади, и там мы намерены представить в том числе искусство XXI века. Но какое? Речь не идёт о создании коллекции постмодернистского или ещё более позднего искусства, но мы будем, например, собирать произведения графического дизайна, а также художественную фотографию. Отдел художественной фотографии уже существует, и там, конечно, не только исторические работы, но и произведения современных авторов, поэтому выход в XXI век неизбежен. Современные художники, в том числе работающие в различных экспериментальных техниках, дарят музею свои произведения, поэтому коллекция графики, включая все виды гравюры, у нас самая полная и охватывает период от средневековья до современности. В новом помещении, центральном корпусе бывшего Голицынского дома, появятся большие возможности представить искусство ХХ и XXI веков, в первую очередь — именно графику, фотографию, графический дизайн. И, возможно, даже объекты. Вполне объяснимо и понятно, для чего классические музеи обращаются к современному искусству. Всякий музей живёт интересами своих посетителей, а посетители привыкли, что современное искусство более подвижно и свободно, острее реагирует на современную жизнь. Поэтому показывающий такое искусство музей автоматически становится более актуальным и более востребованным. Большое число мультимедийных проекторов на нынешней выставке — способ показать, что, хотя музею исполняется сто лет, он вполне живой, развивающийся организм, и способен вместить и привычные современной публике технологические новшества.

В своё время ГМИИ представил работу Билла Виолы в контексте классической экспозиции. И этот смелый по тем временам жест был позитивно воспринят и зрителями, и профессионалами. Для таких перекличек у вас есть немало возможностей. Интересно ли это музею?

Я встречал такие экспозиции во многих западных музеях, и не вижу в них никакого насилия, никакого покушения на святыни. С Биллом Виолой это был хороший и правильный ход, но единичный и пока не имеющий продолжения. Вот, например, сейчас выставка «Воображаемый музей» нарочно не сталкивает, не сопоставляет произведения разных времён в одном пространстве. Если привезли Веласкеса, то повесили его в зал испанцев, Лихтенстайна и Поллока — в ХХ век.

И не было соблазна сейчас повесить, например, Поллока в зале классической живописи?

Соблазн, может, и был. Однако Ирина Александровна — человек строгих правил, и она вряд ли бы это приняла. Выставить Билла Виолу в контексте классического искусства ей в своё время посоветовали — и она это оценила, потому что данная работа использует язык классической живописи. Однако наш директор строго отделяет одно от другого, поэтому я практически уверен: она не согласилась бы никогда показать Поллока вне его контекста. Впрочем Антонова принимает иногда экспозиционные решения, которых от неё не ожидают. Так что, возможно, я и не прав. Просто никто сейчас не подал такой идеи, как было тогда с Виолой.

Билл Виола. Приветствие, 1995
Вид инсталляции на выставке в ГМИИ им. А. С. Пушкина в 2005 году
Как Вам кажется, что это был бы интересный диалог?

Думаю, очень интересный. Не обязательно с Поллоком; если бы у нас был, например, Ротко, безусловно, эти сопоставления могли бы быть не менее плодотворными. Для меня это абсолютно очевидно, я был бы за. Если бы мне предложили это делать, я бы с удовольствием взялся. Жаль, что не хватило времени и фантазии это инициировать.

А какую именно работу — которая прямо-таки просится к сопоставлению — из современного искусства или искусства ХХ века хотелось бы выставить в залах классики Пушкинского музея?

Когда была выставка Дали, в одной из его вещей воспроизводилась несколько раз античная скульптура Венеры Милосской. И тут же у Антоновой возникла идея достать и принести из зала соответствующий слепок, чтобы он мог вступить в общение с живописью. У сюрреалистов и, например, у Пикассо есть целый пласт произведений, которые находятся в прямом диалоге со старыми мастерами. Идея показывать их рядом напрашивается сама собой. Однако, как я понимаю, вопрос не об этом, а, скорее, о каких-то субъективных параллелях. Возможно, кто-то из абстрактных экспрессионистов был бы очень интересен в залах голландцев или фламандцев.

Причиной для сопоставления была бы работа с цветом в том и другом случае?

Конечно. Через цветовые ритмы, дисгармонии или контрапункты, именно так — диалог через цвет. Но можно найти и другие: диалоги через композиционные ритмы: композиции, строящиеся на диагоналях или композиции с разнонаправленной перспективой. Наверное, ещё можно было бы найти интересные переклички с графикой Востока, с японской гравюрой. В непривычных сравнениях раньше видели отчасти вызывающий эпатаж, отчасти стремление к оригинальничанью, но потом стало очевидно, что в такого рода сопоставлениях есть зерно хорошего научного эксперимента: оно будирует мысль, интерпретационную энергию, которую можно пустить на благое дело, в том числе на поиски доселе скрытых смысловых рядов или содержательных перекличек сквозь века.

Выставка «Пикассо. Москва. Из собрания Национального музея Пикассо, Париж», 2010
Вид экспозиции в ГМИИ им. А.С. Пушкина
Или просто посмотреть как работа дышит в новом окружении?

Да, посмотреть, как она работает с окружением. Не секрет, что большинство произведений в музеях, на более или менее традиционных выставках, развешиваются по пятну и по ритму — это всегда полагалось правильным. Только составленные по такому принципу «стенки», опираясь на незыблемые законы восприятия, считалось, способны «держать» экспозицию. Но альтернативный экспозиционный принцип, основанный на умных сопоставлениях, мне кажется потенциально более креативным, чреватым какими-то интересными открытиями.

В каком-то смысле диалог времён был реализован в «Воображаемом музее» через экспонирование в одном зале античного оригинала «Головы юноши» из Берлинского собрания и слепка с него, находящегося в Пушкинском музее? Причём «родство» этих работ никак не подчёркивалось. То же самое с императором Каракаллой. Это нарочный ход для внимательных зрителей?

Разумеется, ход этот сознательный. На выставке есть несколько случаев, когда слепки стоят недалеко от подлинников, но, конечно, не рядом. Во-первых, это редкий случай убедиться, что это правильные, хорошо сделанные слепки. Во-вторых, это демонстрация одного из принципов, на которых изначально зиждился наш музей: образование и просвещение через изучение учебных слепков с мировых шедевров пластики. Конечно, подлинник ничто не может заменить, и оригинал всегда лучше любой копии. Однако иметь перед глазами объект, который физически находится в другом месте, — это хороший повод и шанс его лучше прочувствовать и понять.

Портрет юноши, II век н.э. Фотограф Любовь Фомичёва, (c) Журнал «Искусство»
Из Античного собрания Государственных музеев Берлина. Вид экспозиции «Воображаемый музей» в ГМИИ им. А. С. Пушкина.
Портрет юноши, II век н.э. Слепок, хранящийся в коллекции ГМИИ им. А.С. Пушкина
Вид экспозиции «Воображаемый музей» в ГМИИ им. А. С. Пушкина.

Продолжая тему диалога и междисциплинарности. Пушкинский музей активно включает в себя вещи из других пространств культуры. Например, из модной сферы. Хорошо заметен активный процесс стирания границ, когда платья из магазинов переезжают в крупные музеи — в Лос-Анджелесский MoCA, в Гуггенхайм, в Нью-Йоркский МoМА, а искусство, напротив, экспонируют в крупных бутиках. Насколько Пушкинский музей затронут этим движением? Насколько он изменился, меняется, может быть, изменится потом?

Вы имеете, наверное, в виду не только выставку «От Диора», но и «От Шанель». Кстати, насколько мне известно, у нас сейчас есть ряд предложений подобного рода: например, дом «Ив Сен Лоран» также хотел бы сделать у нас выставку стиля, однако пока это только намерения. Конечно, это достаточно смелый эксперимент для нашего музея — до «Шанель» у нас такого никогда не было, и это целиком инициатива Ирины Александровны, которая любит элегантные проекты. И если экспозиция «Шанель» была просто по-дизайнерски красивой, то «Диор», помимо всего прочего, — очень хорошо сделанный проект. Одним из его основных ингредиентов было искусство: оригинальное название выставки «Inspiration Dior», а российское — «Диор. Под знаком искусства». Смысл заключается именно в том, что «Диор» в создании своих модных эскизов вдохновлялся художественными произведениями разных эпох и жанров — они и были показаны на этой выставке. Впрочем не думаю, что музей от этого как-то серьёзно меняется. Он всё равно позиционирует себя как музей художественный, не как музей моды и стиля — безусловно, нет. Однако в его полифоническом звучании возникает новый обертон. Думаю, в этом есть своя логика: такие отдельные вкрапления в продуманную стратегию.

Однако искусство в данном случае выступает, скорее, как ремесленный материал для создания одежды. Цель марки «Диор» состоит в том, чтобы вписать свои платья в историю не просто культуры и моды, но в историю художественного творчества, и тем самым поднять статус своей продукции до произведений искусства. В этом музей очень сильно помогает бренду. Как музей относится к своей роли в этом процессе?

Я понимаю, что вы имеете в виду: музей, действительно, повышает «капитализацию» фирмы «Диор». Капитал не обязательно финансовый, но и репутационный. Я не исключаю такой составляющей и не думаю, что всё это делается неосознанно. С другой стороны, уверен, что не всё только к этому и сводится. Важно, что именно такой ход позволяет и марке, и музею тоже приобщить публику к тому, что они делают, — это взаимовыгодный процесс. Поэтому никакой угрозы перепрофилирования музея это не представляет.

Выставка «Диор: под знаком искусства», 2011
Вид экспозиции в ГМИИ им. А.С. Пушкина
Существует классическая концепция музея — собрания шедевров, которое расставляет для зрителя всё по полочкам, рассказывает ему, как устроено искусство. И существует современная концепция музея — дискуссионной площадки, на которой сталкиваются разные взгляды. Зритель приходит в это пространство пообщаться, и само искусство, если вспомнить Бахтина, становится «объектом общения». Сегодня Пушкинский музей ориентируется на классическую концепцию или временными экспозициями создаёт собственное «пространство общения»?

Пушкинский музей — всё-таки музей классического типа. Он ориентируется на построение картины мира и несёт в себе просветительскую функцию. Однако возникает почва и для диалога. По сравнению с первой концепцией она занимает пока незначительную площадь. И даже наши знаменитые выставки прошлого — так называемые выставки-диалоги, выставки-мосты — «Москва—Париж», «Москва—Берлин», «Россия—Италия», — я не думаю, что там было поле для дискуссии. Это была демонстрация взаимоприемлемых, взаимосогласованных позиций. В частности, Россия — Германия: трудная первая половина ХХ века, когда известные политические причины привели две страны к столкновению. Из последних выставок диалогического типа можно назвать, наверное, «Парижскую школу». Там, действительно, есть место для дискуссий, потому что само понятие «Парижская школа» довольно расплывчато и включает самые разные проявления. Кто-то согласен так назвать вот этих художников, кто-то других, кто-то не согласен ни с одной позицией, а кто-то их все объединяет. Мы выбрали только одну точку зрения, которую сами и выработали. Если это можно считать полем столкновения мнений, то, пожалуй, такого рода выставкой «Парижская школа» и была. Другое дело «Синий всадник» — экспозиция, выверенная до последней запятой теми, кто её нам прислал — мюнхенским Ленбаххаусом. «Караваджо» — тоже своего рода эксперимент: одиннадцать абсолютно разных вещей из музеев Италии и Ватикана. И отбор их был достаточно сложен, и нахождение этих картин в одном пространстве было проблемным. Тут понадобился, скажем так, «экспозиционный дар», которым, безусловно, обладает И. А. Антонова, что позволило показать эти вещи оптимально. Однако в основном, повторяю, Пушкинский музей ориентируется на эксплицитный монолог.

Кем бы Вам хотелось дополнить существующую коллекцию? Или кого начать собирать из современности?

Я могу выразить только собственные предпочтения, а не говорить от лица музея. У нас есть Отдел личных коллекций, который представляет в значительной мере русское собрание. И через этот отдел русское искусство постепенно входит в состав музея, но пока оно отделено от основной части. Есть идеи, укладывающиеся в концепцию будущего развития: когда музей сделает экспозицию ХХ — начала XXI века в здании бывшего Института философии, он сможет там показывать и русское искусство, например, русский авангард. И именно в контексте соответствующего периода мировой художественной культуры. В связи с этими намерениями я бы не отказался от произведений наших современных художников первого ряда: Макаревича и Елагиной, Пригова, а с другой стороны, Злотникова, Инфанте, Пономарева и многих других. Их я хотел бы получить в коллекцию, потому что у нас они вообще не представлены или есть в каких-то единичных вещах. В личных коллекциях у нас находятся собрания нонконформистов, скоро туда передадут несколько картин недавно скончавшегося Эдуарда Штейнберга. В общем, по-моему, музею нужны работы довольно большого круга отечественных мастеров. Что касается западных, я бы конечно хотел, чтобы музей начал собирать качественный видеоарт. Об этом пока речи нет, это моя личная точка зрения. Однако видеоарт — это высокое искусство, в лучших его работах. Тот же Билл Виола, но есть и другие замечательные видеохудожники, например, Рыбчинский. На серьёзном музейном уровне у нас никогда не показывали ничего подобного и не собирали.

Выставка «Новый свет. Три столетия американского искусства», 2007
Вид экспозиции в ГМИИ им. А.С. Пушкина
В «Воображаемом музее» представлены разные объекты из разных коллекций, поэтому напрашивается вопрос: мировое музейное сообщество — это единый организм? Общая работа на общую цель — как это случилось в юбилейной экспозиции? Или в нём всё равно есть соперничество в плане выстраивания контекстов и своего представления истории искусства?

У каждого музея своя специфика, своя история, свои традиции. Те музеи, которые сейчас нам прислали свои работы, как правило, — институции с уже давно сложившейся структурой и системой ценностей. В них почти нет ничего неожиданного и непредсказуемого. Даже центр Помпиду прислал нам проверенных временем авторов. Поэтому я не думаю, что существует какое-либо соперничество. Напротив, есть музейное сообщество — некий элитный клуб. Существут группа Бизо, названная так в честь Ирен Бизо, которая была её инициатором и в своё время руководила Галереей Уффици. Это консультационный совет директоров крупнейших художественных музеев мира, который каждый год устраивает сессии в различных музеях. В этом году, кстати, группа Бизо приедет к нам на юбилей. У них здесь будет специальная сессия, и члены группы будут участвовать в торжественном заседании в Большом театре. И. А. Антонова — член этой группы и почти всех участников знает. У них, скорее, не соперничество, а вынужденное сотрудничество, потому что необходимо, например, выработать общие принципы выдачи произведений, способы облегчения таможенных процессов, связанных с доставкой работ из страны в страну. Конечно, у каждого музея свои специфика и традиции. При этом никто не навязывает свою модель другим, никто никого не стремится обратить в свою веру, и никаких позиций, которые бы противоречили интересам какого-то из музеев, но были бы приняты другими, мне кажется, не существует. Мне кажется. Впрочем, может, я заблуждаюсь.