Гуджи

Французский скульптор и ювелир, выходец из Советской Грузии, автор литургической утвари и сакральных объектов для множества церквей во Франции. Кавалер ордена Святого Григория Великого (вручается светским лицам за личные заслуги перед Святым Престолом), ордена Почётного легиона и других высших государственных наград

Первый реликварий XXI века

Я уехал из Советского Союза сорок два года назад — в 1974 году покинул Москву, где прожил к тому моменту одиннадцать лет. Тогда я дал себе слово: если освобожусь и окажусь в свободном мире, сделаю всё, чтобы поблагодарить Бога за ту возможность, которую он мне дал. У меня получилось, и постепенно, поскольку это не всегда легко, я начал исполнять своё обещание. Знаете, очень плохо быть просителем — нужно, чтобы вас попросили. Я ждал этого момента. Прошло несколько лет, и мне предложили сделать первые работы для церкви.

Первые предметы были небольшими — например, потир. Потом — более значительные: купель для крещения и пасхальный подсвечник, которые сейчас находятся в соборе Парижской Богоматери. Согласно католической традиции, этот подсвечник очень большой и должен стоять рядом с купелью во время обряда. Третий предмет — ковш для наполнения купели святой водой. Когда я выполнил этот заказ, настоятель парижского собора был назначен архиепископом Шартрским. Он захотел там всё поменять и, уже зная мои работы, попросил меня обустроить Шартрский собор, изготовить всю литургическую утварь и храмовую мебель. Храмовая мебель включает обычно алтарь, кафедру (если это кафедральный собор), трон епископа и ещё два кресла рядом, слева и справа, кресло ректора кафедрального собора (это второе лицо после епископа) и аналой для чтения Евангелия. Из утвари — напрестольный крест, потир, дарохранительницы, кадило, маленькие ковши — одним словом, для Шартрского собора мною изготовлено около сорока предметов. И это был первый случай за всю историю, когда один человек занимался обустройством всего храмового интерьера. Никто до меня не делал в одиночку все предметы для собора. У мастеров была разная специализация: у кого‑то — мебель, у другого — литургические сосуды и т. п. Но я считаю, что стилевая разноголосица — это плохо, потому что получается неприятная эклектика.

Практически полное обновление храмовой мебели и утвари, которым мне пришлось заниматься, неслучайно. Дело в том, что Второй Ватиканский собор значительно изменил порядок проведения служб. До реформы 1962 года, как и в православных храмах, богослужение происходило спиной к прихожанам, сейчас же всё происходит непосредственно перед верующими. Реформы потребовали изменений интерьера, и это одна из причин, по которой мне удалось поработать во многих французских церквях.

После Шартра другие священнослужители тоже обратили на меня внимание, и с тех пор у меня было ещё несколько кафедральных соборов и паломнических церквей. Через десять лет служения архиепископ Шартрский был переведён в Лурд — это одно из самых знаменитых паломнических мест в Европе, где в XIX веке произошло явление Богоматери. И он опять захотел там всё поменять, и снова позвал меня.

Кроме Франции, получилось поработать и в Италии, там есть паломнический центр — Сан-Джованни-Ротондо, где в середине века жил капуцинский монах Падре Пио из Пьетрельчины. У него была способность излечивать больных, и в 2002 году его канонизировали. Мне доверили сделать раку для его мощей — первый реликварий XXI века. Получилось это так: лет двадцать назад в Париже проходил большой слёт молодых католиков, куда приезжал Иоанн Павел II. Ему нужно было провести обряд крещения новообращённых, уже взрослых людей. Для проведения таинства Собор Парижской Богоматери одолжил ему мою купель. Через две недели я получил письмо из Папской курии с приглашением в Ватикан. Как раз в ту поездку мне и предложили сделать реликварий для Падре Пио.

Минимализм и постмодернизм

Как раз сегодня я получил письмо от священнослужителя, для которого сделал большое распятие, расположенное в центре собора. Высота креста — 2,6 метра, и на нём изображён Христос во славе. Заказчик писал мне, что всем прихожанам кажется, будто сделанное мною распятие всегда находилось в этом храме. У людей не было шока от вторжения предмета, не соответствующего духу собора. Чтобы добиться этого, я тщательно изучаю каждый новый храм, ведь мои работы должны гармонично вписаться в его интерьер. Литургическая утварь — это вещи, которые служат многие века, составляя часть убранства храма, а не просто посуда или мебель.

Эти реставраторы нашли для своей деятельности успешное определение — «минимализм», которым можно оправдать всё что угодно. Постмодернизмом и минимализмом обычно оправдывают элементарное незнание ремесла

Есть и другая сторона вопроса. Во Франции церковь отделена от государства. Те предметы, которые делаю я, относятся к отправлению культа — и это целиком и полностью епархия священнослужителей. Они выбирают мастера, они же обеспечивают финансирование работ. Однако государство принимает на себя обязанности по реставрации и сохранению самих соборов — памятников архитектуры. Например, отопление, электричество, текущий ремонт — это всё меры по содержанию монументов в сохранности, которые оплачиваются государством. К таким же мерам относится сохранность окон, а значит, и витражи. Стало быть, государство обязано финансировать создание новых витражей. Однако во французских госучреждениях такая же бюрократия, как и в Советском Союзе. Под каждый государственный заказ должен проводиться конкурс, чтобы избежать обвинений в нечестности. Витражами занимается Министерство культуры, конкурс проводится, но заказы оно всё равно раздаёт своим людям, зачастую тем, кто ни разу не открывал Евангелия и не знаком со спецификой церковной жизни. Эти люди нашли для своей деятельности успешное определение — «минимализм», которым можно оправдать всё что угодно. Постмодернизмом и минимализмом обычно оправдывают элементарное незнание ремесла. После войны многие французские храмы были повреждены, и в 1950—1970‑е годы их начали таким образом «реставрировать». То, что получилось, ужасно, но, насколько я знаю, сейчас уже нет знающих людей, которые могли бы исправить ситуацию.

То, что делаю я, финансируется исключительно частным путём, моя работа оплачивается даже не из церковного бюджета, а пожертвованиями. Всем позволено принять участие в создании того или иного объекта, так построена вся работа для храмов. Католическую церковь можно упрекнуть во многих ошибках, однако всю последнюю тысячу лет она переживала непрерывное обновление, и ошибки — это естественное следствие поисков. Православная церковь куда более консервативна, она замерла в XVII веке. Когда архиепископ Шартрский предложил мне заказ, он не интересовался, кто я — православный, магометанин или марсианин. Ему важно было качество работы, поскольку и католический мастер может оказаться бездарем. Основная идея Католической церкви — универсальность, так что до сих пор моё вероисповедание никому не было важно. Об этом я рассказал своему дальнему родственнику, скульптору, приезжавшему навестить меня из Грузии. И спросил его: «Могут ли доверить значительный заказ для грузинского собора неправославному?» Он ответил: «Это абсолютно исключено!» По-моему, это абсурд, ведь и неверующий мастер способен создать духовное произведение, если он серьёзно изучает свой предмет.

Когда архиепископ Шартрский предложил мне заказ, он не интересовался, кто я — православный, магометанин или марсианин. Ему важно было качество работы, поскольку и католический мастер может оказаться бездарем

У меня часто спрашивают про разницу в подходе к светским и религиозным предметам. Поскольку я очень загружен и в работе у меня десятки заказов, то получается, что в левой руке я держу какую‑нибудь литургическую чашу, а в правой — ювелирное изделие, и работаю над ними одновременно, не делая особой разницы. Правда, многие люди находят в моём светском творчестве что‑то религиозное. Во-первых, из‑за материала, а во‑вторых, потому, что это уникальные вещи. Две недели назад я был приглашён на коллоквиум, посвящённый моему творчеству, — десять часов докладов и документальных фильмов. Например, одна исследовательница, Вероника Шильц, специалист по цивилизации скифов и искусству степей, очень научно обосновала все мотивы, которые лежат в основе моих работ. Было очень интересно.

Пятьдесят лет точу свои камни

Сейчас мне уже трудно работать по двенадцать часов в день, разумеется, без отпусков. Однако по‑прежнему всё, что сделано, сделано собственными руками. Никогда и ни к кому я не обращался. За двадцать лет работы у меня был только один помощник, который, к сожалению, заболел профессиональной болезнью лёгких — силикозом. Раньше им болели шахтёры. Дело в том, что я сам точу камни, эту работу невозможно хорошо сделать на стороне. Парень не соблюдал техники безопасности, наглотался пыли, да ещё и курил, всё это довело его до смерти. С тех пор у меня больше никого не было, да и я никого не хочу. Пятьдесят лет точу свои камни, и ничем не заболел. Сам я никогда не учился ни в чьей мастерской, только общим дисциплинам, рисунку и живописи в Художественной академии Тбилиси. Тем более, что в Советском Союзе художникам было запрещено работать с драгоценными металлами. Все ювелирные изделия изготавливались только на государственных заводах — и качество их было очень низким. Так что с металлами я начал работать лишь во Франции. Сначала не на что было купить материалы, да и не ждал меня никто. Вот только оказалось, что французы — люди воспитанные и благодарные. Если они видят в ком‑то талант, то принимают его.