Несколько лет назад я побывала на северо-востоке Шри-Ланки, где несколько десятилетий бушевала гражданская война, и обратила внимание, что все пальмы там, как говорят местные, обезглавлены. И это прямое последствие и свидетельство войны. Такие приметы быстро исчезают, но их можно разглядеть, если внимательно всматриваться в местную природу. Ландшафт работает как своеобразный архив, сохраняя следы политических конфликтов.

До этого я много работала с темой военных преступлений, например изучала материалы Международного трибунала по бывшей Югославии в Гааге, которые были собраны в очень рискованных условиях. Может показаться, что сейчас я отклонилась от своей основной линии, но на самом деле экологические катастрофы — это прямые последствия насилия в политической сфере. Например, многие исследователи трактуют долгосрочную засуху в долине Евфрата как важнейший фактор нынешнего конфликта в Сирии. В истории моей страны — а я выросла в Канаде — уничтожение коренных жителей происходило параллельно с уничтожением самого ландшафта. Это известное правило: если хочешь стереть какой‑либо народ с лица земли, уничтожь то, что поддерживает его жизненный уклад. Философ Петер Слотердайк именно так объяснял использование химического оружия во время Первой мировой — это был способ атаки на окружающую среду противника. Вместо врага вы целитесь в то, чем он питается и дышит.

Проект «Физические следы», который я представляю на Биеннале, рассказывает о ядерных катастрофах. Их последствия трудно установить и доказать. Прошло пять лет, пока радионуклиды из Фукусимы пересекли Тихий океан и достигли побережья Британской Колумбии, и всего несколько дней, пока они добрались от Чернобыля до Швеции, но доказать, что именно они стали причиной увеличения раковых заболеваний или понижения рождаемости, невероятно трудно. Чтобы некая компания была признана виновной в разрушении окружающей среды, в суде должна быть установлена прямая причинно-следственная связь, поэтому виновники обычно остаются безнаказанными. Мой проект — это как раз расследование таких случаев, возвращение на место преступления и поиск ядерных улик. Честно говоря, этих катастроф-преступлений настолько много, что я не понимаю, почему мы вообще вкладываем деньги в атомную энергию, когда есть так много источников возобновляемой.

Конечно, в списке страшных событий пока ничто не затмит Чернобыльскую аварию 1986 года, поскольку её последствия будут существовать ещё долго после того, как люди исчезнут с планеты. У меня есть ещё одна работа о Чернобыле, «Распад-​­распад», которая не представлена на выставке. Она рассказывает о 19 днях, которые прошли между моментом катастрофы и вечером, когда Михаил Горбачёв обратился к народу, чтобы рассказать о произошедшем. Эта задержка обернулась фатальными последствиями для людей, живших в Припяти и работавших в зоне поражения, и мой проект собирает тому доказательную базу.

У художников отлично получается привлекать внимание к общественным проблемам, случаям несправедливости и неравноправия. Художники могут рассказывать очень сложные истории, а учёным и юристам, с которыми я много работала, важно донести эти сложные истории до широкой и неподготовленной аудитории. Художники могут в этом помочь, тем более что в данном случае проблемой является не просто глобальное потепление, а то, что мы все вместе движемся к будущей катастрофе.