Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
Главный музейный комплекс, Николаевский зал, Аванзал, № 191, 192
08 декабря 2024 — 13 апреля 2025

Наследию Каспара Давида Фридриха ужасно не повезло — множество его картин погибло в пожарах при самых разных обстоятельствах: в 1901 году сгорает его родной дом в Грайсфальде со всеми принадлежащими семье работами; в 1931 году в Мюнхене — выставка «Произведения немецких романтиков от Каспара Давида Фридриха до Морица фон Швинда»; коллекционер Манфред Горке, опасавшийся за сохранность работ Фридриха, в 1943 году отвозит их в университет Лейпцига, и на следующий день здание уничтожают британские ВВС; украшенная картинами Фридриха спальня царевны Марии Николаевны гибнет в пожаре 1837 года. В таких обстоятельствах восемь работ, которые привезла в Россию принцесса Шарлотта Прусская, будущая императрица Александра Фёдоровна, оказались самой большой в мире коллекцией Фридриха за пределами Германии.

На самом деле, чтобы отметить 250-летие художника, Эрмитажу достаточно было бы просто выставить все имеющиеся у них шедевры — и выставка бы состоялась. Но кураторы пошли куда более сложным путём и собрали большую экспозицию, способную ответить на вопрос: а почему, собственно, этот юбилей и этот художник нам важны? И здесь сразу обнаруживается множество сюжетов, позволяющих поговорить не о немецкой истории, а о нашей собственной. Во-первых, сумрачные пейзажи сформировали вкус молодой императрицы и её двора, и Александра Фёдоровна любовалась ими вместе со своим учителем русского языка Василием Жуковским. А уж Жуковский в свою очередь был старшим товарищем и наставником для целой плеяды молодых литераторов, включая Александра Пушкина. При посредничестве Жуковского императрица покупала работы Фридриха, уже когда художник потерял популярность у себя на родине и остро нуждался в деньгах. К тому моменту немецкие критики превозносили радостную и цветастую религиозную живопись, и художник, которые затенял окна своей мастерской и выходил на улицу только в сумерках, всем казался странным, меланхоличным, и современники пеняли Фридриху, что, дескать, пишет он сплошную зиму, и туманы, и мрачные ели. И пока немецкому зрителю дарили наслаждение яркие краски и освещенные солнцем сцены, в России и зима, и еловые леса, и нечто, и туманна даль оказались невероятно востребованы. Василий Жуковский переводит немецкие баллады, учится рисовать с оглядкой именно на немецкий романтизм, и пишет свою «Светлану», расцвечивая немецкий сюжет приметами русского быта, используя те изобразительные средства, что были изобретены в Германии. Из «Светланы» вырастают «Руслан и Людмила», кажущиеся нам сосредоточием всего русского, хотя ещё Набоков отмечал условность этих декораций на крепком романтическом каркасе. Фридрих изобретал визуальный образ немецкой природы, а российские авторы смотрели на него и формировали образ России. Впрочем, со всем своим вниманием к природе романтизм далёк от фотографической точности. Пусть названия произведений Фридриха отсылают нас к конкретным географическим локациям, но на самом деле художник не изображал конкретных мест. Он зарисовывал деревья, камни, горы, а у себя в мастерской компоновал их, как считал нужным, — если ему требовалось передвинуть гору ради более удачной композиции — он бестрепетно это делал. Фридрих изображал не реальный, а идеальный немецкий пейзаж, как бы сосредоточие немецкости.

Отсюда, кстати, вырастают все современные претензии к романтизму. Дело в том, что как раз во времена романтизма и под его влиянием формируется концепция национального государства в том виде, в котором она существует сегодня. Жители одной страны начинают задаваться вопросом, а чем мы отличаемся от соседей? Мы лучше или хуже? И самые заметные отличия — это, прежде всего, национальная история и природа. А как раз эти две темы больше всего интересуют художников и литераторов романтизма. Созданные романтиками образы приходят на ум первыми, когда человек пытается понять, кто он и откуда. Получатся, с одной стороны, романтики создали для нас национальную идентичность, с другой, — от национальной идентичности до национализма всего один шаг. И этот шаг был сделан в ХХ веке. И романтиков стали обвинять, что их творчество и их идеи стали визуальной основой для развития нацизма. Так инсталляция «Зимний путь» Ансельма Кифера, показанная в Третьяковской галерее в 2022 году, отсылает нас и к циклу Шуберта, и к романтическому пейзажу Фридриха, однако художник встраивает в этот пейзаж обугленные книги, больничную койку и автомат, приметы Второй мировой войны, которая как бы вырастает из немецкого искусства XIX века. В творчестве Фридриха национал-социалисты, действительно, находили изображение сумрачного германского духа, подлинной немецкой древности. Видимо, потому что использовали его картины как зеркала. Однако в эти зеркала смотрелись и другие почитатели. И как раз на выставке в Эрмитаже хорошо видно, насколько интернациональными оказываются переживания изображённые художником, они легко приживаются на почве другой страны, где художники, литераторы и светские дамы тоже хотели возвышенно грустить о былом. Немецкая древность легко становилась любой другой древностью, поскольку подлинным предметом изображения оказывался не скомпонованный из частей пейзаж, а само переживание этой поэтической тоски по недостижимому. Недостижимое при этом, разумеется, должно было оставаться недостижимым, ведь сложно переводимое немецкое Sehnsucht, «томление духа», слишком прекрасно само по себе, чтобы желать чего-то ещё.

И вот на выставке в Эрмитаже замечательно передано, как приживаются немецкие идеи на русской почве. Николаевский зал разделен на три части: центральная линия — это стеллажи с картинами Фридриха, левая стена — рассказ о том, как Александра Фёдоровна изменила вкусы и быт царского двора под влиянием идей и образов немецкого художника, а правая — это круг Василия Жуковского, его рисунки, акварели Лермонтова и стихи, из которых понятно, что и туманов, и тёмных еловых лесов у нас не меньше, чем в Германии. И если Фридрих пишет горные пейзажи — и европейская знать едет в Альпы, чтобы совершать развлекательные восхождения, то Пушкину и Лермонтову Альпы недоступны, их заменяет Кавказ, сохранив снега и туманные очертания вершин, и с подачи поэтов тоска, неуверенность в будущем, душевные метания героев ощущаются будто бы точными приметами России XIX века. Из этой точки уже можно с другого ракурса рассмотреть ХХ век, а затем и нынешние противоречия, и с творчеством Каспара Давида Фридриха оказывается связано множество вполне современных и близких нам сюжетов.

Подробности на сайте музея: https://www.hermitagemuseum.org/what-s-on/83fadc78c2fc8af99d165637e3041bf8?lng=be