Последняя большая выставка Александра Лабаса проходила в Третьяковской галерее в 2011 году. А какую главную задачу вы ставили перед собой при подготовке нынешнего проекта?

Символично, что вы вспомнили выставку в Третьяковке, потому что одной из моих главных задач было не повториться, сделать принципиально другой проект. На мой взгляд, Лабас исключён из списка художников, которых зрители знают на зубок. Даже при жизни ему был чужд всякий агрессивный самопиар, ему по сути никто не был нужен, кроме близкого круга друзей. Имена Фалька или Тышлера были на слуху, а вот Лабаса нет. Вот поэтому мне и хотелось показать такого Лабаса, чтобы люди, однажды увидевшие его работы, больше никогда его не забыли, и для них было очевидно, что это художник первого ряда. Это его место по праву. И третья задача — мне была важно разгадать «код Лабаса» — то, как он создавал свой художественный мир, и попробовать спроецировать его метод на саму экспозицию. Чтобы Лабас «вылился» в залы музея, и чтобы зритель внутри экспозиции кожей чувствовал авторскую манеру и настроение.

Я мысленно благодарю всех наших героев, оставивших после себя эпистолярное наследие. Записей раннего периода творчества у нас не так уж много. К тому же это был сложное время, и вести переписку было опасно. Основным корреспондентом художника могла бы стать его жена Леони, но они никогда не расставались. Дневников Лабас не вёл до середины пятидесятых годов, начал уже в период Оттепели, после реабилитации брата. Зато дневники 1970−80х — это настоящие дневники! Он описывает и анализирует всю свою жизнь, свои творческие задачи, рассуждает о философских вопросах и, что особенно для нас важно, упоминает конкретные работы. Ольга Михайловна, двоюродная племянница художника и наследница авторского права, возглавляющая фонд Лабаса, потратила много лет на то, чтобы разобрать записи и дневники. К сожалению, я поздно узнала, что сохранились его аудиозаписи, наверное, я бы их тоже использовала на выставке.

Действительно, у нас есть несколько работ на выставке, которые были возвращены частными коллекционерами в Россию. Они покинули страну в 1920е в потоке выставок советских художников за рубежом. Впервые публика увидит работу «Лебёдка № 5» 1926 года, мы её разместили в первом зале. В двухтысячных коллекционер вернул её на Родину, и с тех пор картину можно было увидеть лишь на единственном закрытом показе в ГМИИ. Так что это большая премьера для российского зрителя — ранний Лабас с редкой для него индустриальной темой. Насыщенный зеленый этой картины появится ещё в нескольких работах, а затем уступит место более тонким, скажем так, цветам.

Когда перед тобой стоит задача показать лучшее из одного автора, ты вынужден кропотливо собирать такие работы по музеям. А у них мало крупного масла, в основном, графика. Единственное везение, что Лабас часто не представлен в постоянных экспозициях, большинство произведений лежат в запасниках. Большая радость, что все главные музеи подтвердили нам полные списки, но, к сожалению, в последний момент две работы прошли мимо нас: одна из них очень важная — «Дирижабль и детдом» с невероятным розовым оттенком, который больше нигде у Лабаса не встречается. Эта работа из Русского музея должна была держать весь второй зал, однако музей её переобещал на другую выставку, и она ушла у нас из-под носа.

Эти названия отсутствуют в залах. Скорее, это были наши внутренние ориентиры, которые помогли нам определиться с драматургией выставки. Лабас — реалистический художник, однако он говорит со зрителем не про физику, а про метафизику. Он приподнимается в своих работах над окружающим миром, и от этого появляется ощущение символизма и даже какой-то мистичности. Хотя и сложно так о говорить о Лабасе, учитывая его строгий научный атеизм. Впрочем, наша выставка открывается вполне мистическим листом «Дирижабль и верблюды», где дирижабль напоминает Ноев ковчег. Мы понимали, что нам придётся выходить на уровень метафизики, отсюда выбранная нами архитектура, цветовое решение, тексты, которые тебя немного поднимают над реальностью. Мы видим, как в середине 1920х происходит сотворение уникального авторского почерка, а ведь это начало советской власти, и Лабас — летописец своего времени. И как бы мы ни относились к тому будущему, которое принесла новая власть, в тот момент герои и романтики мечтали о сотворении нового и совершенного мира, и именно это чувство передаёт в своих картинах Лабас со всей внутренней патетикой, светлой и доброй. Так что «Сотворение» означает у нас этот строящийся мир.

Лабас обожал музыку, считал, что они с живописью — самые близкие друг другу виды искусства, поэтому мы с самого начала точно знали, что музыка будет на выставке. Правда мы спорили, какой она должна быть, и в конце концов решились на эксперимент. В партнёрстве с музыкальной лаборатории «Антифон» мы пошли на достаточно рискованную авантюру — передали им книгу с изображениями картин Лабаса без какого-либо чёткого технического задания. Сначала они уходили в реалистичное звучание, вплетали в музыку отголоски поездов и самолетов, но мы понимали, что это не то. Итоговая композиция создаёт ощущение того, что на картинах вы не увидите, например, в первом зале электронная мелодия передаёт присутствие космоса, хотя на картинах никакого космоса нет, но за счёт музыки изображения как будто приобретают дополнительное содержание. В третьем зале музыка настраивает на более романтический лад, а второй мы решили оставить без звука, ведь это очень активный по экспонатам зал, к тому же там происходит интересное смешение звуков из первого и второго. Это был авантюрный эксперимент результатом которого мы остались очень довольны.

Вы правы. Графика имеет сильные ограничения по времени экспонирования, но мы продумали, что вторая смена должна быть не менее сильной, чем-то, что висит сейчас. Уникальные работы типа «Автокатастрофы» или «Лаборатории» заменить невозможно, а вот морские пейзажи — достаточно просто. Ограничения касаются графики, предоставленной музеями, а это примерно половина всех листов. Зато нам повезло, что графика из частных коллекций приехала к нам на полный срок, например, эпиграф выставки «Дирижабль и верблюд» 1924 года останется до её завершения. Другое дело, что экспозиция выстроена на больших живописных полотнах, так что для поверхностного взгляда она останется неизменной. Конечно, нам бы хотелось, чтобы зритель пришёл два раза, но, скорее, это будут профессионалы или те, кто влюбится в Лабаса.

«Невесомость. Александр Лабас о скорости, прогрессе и любви»
Музейный комплекс «Новый Иерусалим»
До 25 мая 2024 года