Кирилл Чёлушкин: «Жизнь иллюстратора комфортна и проста»
Оказывается, в профессиональном сообществе до сих пор бушуют баталии — должен ли книжный график буквально следовать тексту или имеет право наплевать на сюжет и создавать собственное высказывание? Зато в этой области работают художники, которым жизненно необходимо как‑то оформить свои отношения с текстом, и другие, которые при помощи текста оформляют свои отношения с миром
Художники и иллюстраторы — два принципиально разных сообщества. У иллюстраторов не существует профессиональной среды, которая бы ставила какие‑либо общие задачи, вырабатывала художественные цели, распознавала проблемы и продвигала идеи. Из-за этого система ценностей становится всё более и более размытой. Вопросы, которые ставит сегодняшний иллюстратор перед современными технологиями, были решены еще в 70—80-х годах. Художественная среда, напротив, по сути, всё время занимается выяснением отношений, постановкой проблем собственного функционирования, она похожа на кипящую кастрюлю, это очень нервное, неудобное сообщество.
Иллюстрация и искусство занимают разные социальные ниши. Искусство постоянно ищет их, отвоёвывает, выгрызает у жизни. Оно амбициозно, зло и голодно. Жизнь иллюстратора в этом смысле комфортна и проста. Его роль заведомо известна. Он живёт под сильным давлением внешних обстоятельств профессии, и его функция заведомо определена и несомненна. В цикле производства и последующего распространения книги он находится в самом низу пищевой цепочки, а думает при этом, что наверху. Проблема в том, что подавляющее большинство и это положение вполне устраивает. Таким образом, иллюстрация сегодня — это объект манипулирования.
Многие изначально книжные художники изо всех сил пытаются работать на территории современного искусства и представляют на выставках отнюдь не книжную иллюстрацию. Они участвуют в разнообразных арт-мероприятиях, форумах и международных проектах. С огорчением замечу, что речь здесь не идёт о России
Из-за по сути гарантированной реализации (тиражи и соответствующий статусу гонорар) иллюстраторы позволяют себе не интересоваться ни современным искусством, ни актуальной критической мыслью, не знать художников, не общаться с коллегами в мире, в этом нет ни малейшей необходимости. Все проблемы иллюстратора находятся исключительно внутри самого заданного материала, который выдан ему в издательстве менеджером по продажам через главного редактора. В таком положении дел мне видится смертельная опасность, поскольку такая система отношений не создаёт рисков для художника. Что, несомненно, приводит к косности, к культурной замороженности. Современное же искусство по определению является территорией риска.
Однако надо сказать, что это не однородная среда и находятся авторы, которые по каким‑то причинам таким положением вещей недовольны. Можно отметить, что многие изначально книжные художники изо всех сил пытаются работать на территории современного искусства и представляют на выставках отнюдь не книжную иллюстрацию. Они участвуют в разнообразных арт-мероприятиях, форумах и международных проектах. С огорчением замечу, что речь здесь не идёт о России.
В самом начале 1990‑х книга ещё была безусловным предметом культа в любом доме — этаким маленьким предметом искусства по доступным ценам. Степень его влияния была достаточно высока и касалась всех кругов общества. Доступ к производству находился в надёжных руках и охранялся такими церберами, что человеку «с улицы» не полагалось даже и думать о каком бы то ни было участии. И вот в одну секунду всё переменилось: появились частные издательства, молодые, динамичные, по‑спортивному злые и жаждущие проектов, надзирающие и контролирующие структуры отправились прямиком в ад, а рынок при этом оказался совершенно пуст. В тот момент книжная иллюстрация, в силу давно устоявшейся структуры распространения, института подписки, обязательных библиотечных закупок и распространения по школам, была невероятно сильным медиа, в изначальном смысле этого слова, — субстанцией, посредством которой передаётся сила или другое воздействие. Структурно процесс был организован блестяще.
Именно в этом смысле занятие иллюстрацией представлялось мне интересным. Необходимо было только выработать иной подход — не как к прикладному ремеслу орнаментального характера, но как к некоему артистическому жесту.
Художнику книги пора ответить на вопрос: сколь долго он ещё будет украшать страницы средневековым способом, бесконечно находясь под давлением чужих идей и образов?
Современное искусство действует как захватчик территории условного противника, оно не учитывает зрителя, оно атакует его представления о норме, само себя объясняет и формирует на себя спрос, в этом его отличие от классического искусства с его механизмом «заказа» и уважительным отношением к зрителю. Искусство само рассказывает, в чём его драйв и почему оно обязательно как неотъемлемая часть жизни всякого приличного человека. И в результате таковым и становится. Иллюстратор же находится в принципиально другой системе понятий.
Я считал, что художнику книги пора ответить на вопрос: сколь долго он ещё будет украшать страницы средневековым способом, заниматься иллюминированием, бесконечно находясь под давлением чужих идей и образов, пытаясь угодить редакторам, или же сможет решиться вести свою собственную игру? Нужно ли ему (и в результате выяснилось, что не нужно), способен ли он на это? Ведь ничего кроме конфликта и неприятностей таким образом не получить.
Я пытался работать и так выстраивать свои отношения, чтобы производство книги, хотя бы в той части, что касается художников, функционировало как современное искусство. Чтобы современная жизнь — весь комплекс её проблем — хоть как‑то касалась этой профессии, мёртвой и прикладной сегодня. При этом работа с иллюстрацией всегда для меня была факультативным занятием — когда было время и настроение между выставками. И поскольку я никогда не зависел от этой системы материально, то и относился к ней игриво-нахально без пафоса и придыхания. И сейчас считаю, что это было правильно.
Высокопарно выражаясь, современный художник работает с самой жизнью — материалом, который преподносит ему окружающая действительность. Поводом, импульсом для его работы в любых медиа являются события современности, или художник создаёт эти события сам. Мой метод работы заключался в том, чтобы работать с текстом так, как если бы он был частью жизни, порождающим большую тему, требующую осмысления и комментария. Чтобы текст становился поводом для переживания, рефлексий, художественного высказывания и культурологической игры. Я пытался развернуть материал таким образом, словно бы он являлся по отношению ко мне внешним обстоятельством и как будто бы я делаю выставку на заданную тему. Единственное условие — ограничения, налагаемые материалами, форматом и технологией производства.
Возьмём, например, рассказ Эдгара По «Колодец и маятник». Текст описывает страдания главного героя, мечущегося во мраке темницы в состоянии бреда, — то есть набор действий, последовательность событий. Опустим несомненные художественные достоинства повествования, в моём случае не художественная форма является ценностью, а скорее, метафизика происходящего. Меня интересует поэтика текста, суть события, его главная тема и конструкция — что именно заставляет нас так переживать? Лейтмотивы произведения: тотальная слежка, страх перед неизвестным, абсолютное одиночество, безысходность, неотвратимость и несправедливость кошмарного наказания — вот то, с чем я работаю как с темой, явлением или событием, по поводу которого необходимо высказываться. Предметом этого высказывания становится не набор действий, не сюжетная линия и не «экшн». Иначе говоря, я вычленяю из текста макгафин (термин, введенный в оборот А. Хичкоком: предмет, вокруг обладания которым строится повествование. — Прим. ред.) и вот уже с ним и работаю. Именно макгафин — и есть мой строительный материал.
«Правила пользования Московским метрополитеном» — куда более интересный материал, чем опусы Татьяны Толстой. «Плоский» текст мощнее, за ним правда жизни в своей простоте и суровости.
Таким образом, мне видится возможный путь развития иллюстрированной книги в разнообразии интерпретаций и высказываний художников, но не в каких‑то стилевых, ремесленных различиях, где много личного, персонального, артистического в самом плохом смысле этого слова. Само же качество текста при такой стратегии не играет важной роли. Скажем, «Правила пользования Московским метрополитеном» — куда более интересный материал, чем опусы Татьяны Толстой. «Плоский» текст мощнее, за ним правда жизни в своей простоте и суровости.
Казалось, переломный момент, когда иллюстрирование книги могло стать частью системы современного искусства, был, но ничего из этого не вышло. Победили, как всегда, деньги. Фигура редактора-интеллектуала (в советском варианте — идеолога) сегодня совершенно вытеснена редактором — менеджером по продажам. И именно менеджментом продиктовано всё, что происходит сегодня с рисованной книгой. Задачи его лежат далеко от какого‑либо искусства. Конечно же, есть редкие исключения, такие как Илья Бернштейн со своими уникальными проектами или «Вита Нова», но их единицы. В основном мы наблюдаем тлеющий труп книжного дела, где трудились большие, серьёзные художники. Имена Бердслея, Рокуэлла Кента, Артура Рэкхема, Барри Мозера, Йоко Шимицу, Гарри Кларка, Ларса Хенкеля и Куинта Бухольца, Совы известны всему миру. Но самое главное, что произошло за последнее десятилетие, — полная потеря влияния рисованной книги в ее массовом варианте. Интерес к ней переместился в другие области. Конечно, существуют эксклюзивные небольшие тиражи авторских книг, это совсем другая работа. Это скорей развлечение для элит, для узкого, очень специфического круга.
Сегодня единственной широкой аудиторией иллюстрированной книги являются хмурые мамы детей дошкольного возраста. И они совершенно точно знают, что иллюстрированная книга обязана их развлекать, ублажать или хотя бы соответствовать их развитому чувству прекрасного. Ну и, конечно, для решения столь несложной задачи сегодня уже совсем не требуется художник, он опасен, он только навредит бизнесу.