Две участницы этого проекта родились незрячими, остальные потеряли зрение в разном возрасте. И тех, у кого есть какие-то визуальные воспоминания, я попросила поделиться самыми сокровенным из них. Те, кто не видели с рождения, рассказали о воображаемых, но также важных для них образах. Например, Галина Доля вспомнила для меня сон: лето, она сидит на балконе с видом на море и читает книгу. Дело в том, что её самый большой страх при потере зрения был связан с тем, что она не сможет читать. Лариса Овцынова рассказала про то, как их с братом фотографировали. Ей было девять, брату — три, их нарядили, и фотограф, тогда еще с аналоговой аппаратурой, их рассаживал и снимал. Сейчас Лариса уже в возрасте, но до сих пор вспоминает этот день в парке. Почему именно его? Наверное, потому что в это время она видела лучше всего — большую часть времени она описывала именно получившиеся фотографии. Возможно, это квинтэссенция счастливого детства и какого-то особенно радостного его момента.

Оксана Осадчая, которая родилась незрячей, поделилась воспоминанием о том, как мама в детстве подвела её к подоконнику и они «рассматривали» горшок с фиалками, трогали листья и землю. Второй воображаемый образ — это мягкая комната Анастасии Аксёновой, абсолютно вся мягкая: ковролин, мебель, пуфики, розовые котики, белки, зайчики, даже стены из аудиоизоляционного поролона, который бывает в студиях звукозаписи. Кстати, нейросеть так и не смогла сгенерировать жилое помещение с этим поролоном. Она всё время выдавала музыкальные студии, поэтому на итоговом изображении у нас просто тканевые обои. В этом состоит элемент творчества, который привносит сама нейросеть: она, например, сгенерировала мохнатые светильники — это её образ безопасного, уютного места.

Все истории моих соавторок можно найти в брошюрках на входе на выставку. Нам с куратором Анной Ильченко было важно, чтобы риторика незрячих и слабовидящих людей осталась в тексте, поэтому мы их не редактировали, а решили дать зрителю возможность ощутить, отличается ли повествование незрячих, их «визуальные впечатления» от того, как свой опыт описывают все остальные.

Через тифлокомментирование. Мы созванивались с участницами и я, сидя дома, на компьютере генерировала изображения, то есть переводила их истории в текстовые запросы, а нейросеть выдавала мне четыре варианта, из которых я выбирала самый похожий, описывала его моей собеседнице, а она рассказывала, какие изменения нужно внести. Например, поменять цвет или убрать какие-то лишние предметы. Нейросеть всегда добавляет какой-то процент своего видения, например, если не указан цвет глаз, она его придумывает. Иногда она рисует что-то лишнее или представляет ситуации совершенно иначе. И соавторки мне рассказывали, что не так, и мы генерировали до тех пор, пока не появлялось изображение, максимально приближенное к тому, что у них в голове.

Тем не менее все семь изображений, созданных нейросетью, дополнительно коллажированы: это иллюстрация разнообразного телесного опыта слабовидящих людей, потому что остаточное зрение у всех отличается. У кого-то два процента, десять или восемьдесят, у кого-то только световое остаточное зрение, то есть они видят лишь солнце или светильники, кто-то видит только периферийным зрением. Всё это обозначено на полотнах.

Я выступала посредником между моими соавторками и нейросетью, то есть человеком, который понимает и ту, и другую сторону, и старалась не привносить никаких случайностей в итоговые изображения, никаких собственных решений, только максимально точно воспроизводить запрос. И мы промтировали до тех пор, пока не находили компромисс между образами в голове и возможностями нейросети.

Многие вещи, действительно, не могли быть сгенерированы такими, какими их представляли мои соавторки. Например, в одном случае мне пришлось взяться за фотошоп и доделать облако, чтобы оно стало похожим на дракона. Но мохнатые люстры придумала нейросеть, и мы их оставили. Моя собеседница Анастасия сказала, что это интересно, берём.

Да, я с этим не работала. Мне было важно, что нейросеть здесь выступает в роли заказного художника, который работает по запросу. Вся эта методология придумана для разговора о фрагментарности восприятия. Когда человек пытается рассказать о каком-то своём воспоминании, переводит его в слова, слушающий всегда привносит свои смыслы и детали, выделяет то, что считает важным, и в соответствии с тем, как понимает те или иные слова. Это я пыталась проиллюстрировать через историю об изображениях, которые создавала нейросеть. По сути мы работали с темой восприятия и каналов коммуникации и вышли на то, что любое восприятие фрагментарно, и неважно, кто ты, есть ли у тебя какие-то физические особенности, даже если два человека находятся в одной системе координат, миры в их головах абсолютно разные, они все уникальны. И мне хотелось, чтобы зритель, когда он заходит в пространство выставки, чувствовал себя как будто в очках виртуальной реальности. И далее, раскручивая эту тему, я пришла к тому, что мы как раз в силу фрагментарности восприятия и начинаем создавать свои миры — виртуальные, кинематографические, литературные. Когда мы на что-то смотрим, но быстро считываем, что перед нами осень, рабочий или кошка, но не улавливаем ничего, кроме общей идеи или очертаний, а дальше строим что-то своё. Мы это делаем автоматически в течение всей жизни. И работая с инклюзивной группой, я не пыталась привнести в проект их уникальный опыт, поскольку каким бы ты ни был исключенным из общества, ты всё равно такой же, как все остальные. И наоборот, в системе одинаковых элементов, ты всё равно остаёшься уникальным.

Возможно, эта история с фиалками для Оксаны по-настоящему важный момент — особое переживание маминой любви, это маленький эпизод какого-то теплого дня вместе. Но на самом деле мне как раз и хотелось, чтобы эти воспоминания не были специфическими, экзотическими для зрячего человека. Чтобы он подумал: ну да, у нас не может быть таких воспоминаний. Эти образы должны были быть понятны любому, чтобы зритель мог привнести в них собственный опыт. Например, одна из моих соавторок рассказывала, как увидела молодую лошадь, жеребенка, и была поражена. Но многие из нас удивлялись, когда впервые видели лошадь или слона, они на всех производили сильное впечатление. Из-за того, что эти вау-эмоции у нас всех есть, мы оказываемся очень похожими, почти одинаковыми. Однако поскольку это образ запомнил слабовидящий человек, который потом совсем потерял зрение, он положил это в коробочку памяти и бережно хранит. Вот это уже уникальная особенность незрячих людей.

Елена Миронова мне рассказывала о своём путешествии с мужем в Сочи, тогда она ещё могла видеть. Они вместе забрались на какую-то вершину и оттуда смотрели, как море сливается с небом. Для неё это воспоминание сакрально и всегда свежо в её памяти. У неё нет большого объема зрительных воспоминаний, поэтому те, что она успела приобрести, бережно хранит. Когда она говорила о том дне, казалось, что всё происходило вчера, настолько ярко и детально она всё помнит. Она может возвращаться к нему снова и снова, и краски никогда не поблекнут.

Зато наши воспоминания теряют краски, потому что у нас всегда много новых визуальных впечатлений, и сознание утрамбовывает их в долгосрочную память, а потом они постепенно размываются.

Я не воспринимаю их кисточками, для меня они авторки. Я же концептуальный художник, для меня первичны идея и концепция, из них вырастает материальное произведение. Пусть идея проекта и принадлежит мне, истории были рассказаны моими соавторками, я отталкивалась от индивидуальности каждой в создании всех элементов инсталляции. Например, когда мы встречались с одной из них, я обратила внимание на её позу: женщина сидела, наклонившись к столу. И я решила, что в металлическую часть инсталляции я привнесу этот телесный опыт, воспроизведу её наклон. Или Галина Доля — конструкция её фотоскульптуры выглядит как объятие, потому что когда мы работали над проектом, она заведовала отделением общества слепых. Для меня Галина стала человеком, который всех объединяет и обнимает.

К каждой фотоскульптуре я добавляла аудиотрек — это записи моего голоса, от шепота и хохота до вокальных композиций, своего рода реализация метафоры «голос художника». У нас установлены датчики движения, и когда к скульптуре подходит зритель, датчик срабатывает и включается звук. И в аудиальной части я погружалась в каждый рассказ и пробовала почувствовать, что во мне откликается — вот на таком уровне дружбы, любви и доверия, — и что я могу добавить к этой истории, как её озвучить. Даже не озвучить, а как добавить ей голоса и частичку моей души. Но я отнюдь при этом не чувствовала себя человеком, который придумал проект и набрал себе семь кисточек, наоборот, я была обслуживающим персоналом, специально выбрала для себя такую жесткую метафору и поставила себя в эту позицию. Я обсуждала с моим куратором Анной Ильченко, что хочу выстроить максимально бережное отношение к каждой и позволить им в рамках этого проекта побыть художниками, то есть, чтобы они стали семью полноправными центрами этой работы.

Название появилось из рок-оперы «Юнона и Авось», которая мне очень нравится. Конечно, там совсем другая история, но мне понравилась и показалась подходящей эта строчка. Но я совершенно не думала, что название будет восприниматься так драматично, тем более, в наше драматичное время. Но когда мне об этом стали рассказывать люди, посетившие выставку, я поняла, что они прочитывают его совершенно иначе. Дело в том, что сама я не воспринимаю людей с телесными или ментальными особенностями драматически или трагически, я никогда не позволяла себе думать, что их можно жалеть. Может быть, это моя внутренняя установка, что когда что-то плохо в твоей жизни, себя нельзя жалеть, надо просто вставать идти и делать то, что нужно делать. И мне хотелось, чтобы моих соавторок воспринимали на равных: они не художницы, но могут создавать визуальное искусство. Даже нейросеть, будучи в роли заказного художника, тоже привносила свой процент творчества.

Наверное, причина в том, что я уже четыре года занимаюсь темой инклюзии и поэтому не чувствую драмы совершенно. Моя двоюродная сестра с инвалидностью, и мы никогда не идентифицировали её как человека с особенностью, просто забывали об этом. А ещё я же визуальная художница, и уже 13 лет мой основной медиум — это фотография, я совсем недавно стала добавлять другие элементы в работы, поэтому конечно я задавалась вопросом, а что будет, если я потеряю зрение? Смогу ли я создавать искусство?

«Я никогда этого не увижу. Я никогда этого не забуду«
Дом культуры «ГЭС-2»
19 сентября — 10 ноября 2024