Поскольку у меня складывается серия интервью с красноярскими художниками, кажется, я просто обязана тебя спросить: вот ты сейчас живёшь в Петербурге, но по-прежнему считаешь себя красноярской художницей или всё-таки уже нет?

На самом деле это сложный вопрос. В Красноярске я бываю часто, а перебраться в Петербург мне пришлось, поскольку я влюбилась в человека, который живёт в этом городе и не может отсюда уехать. Но в прошлом году я жила в Москве. Получается, я как в песне «Алисы»: «В Москве — ленинградец, в Ленинграде — москвич». В Питере меня никто не считает за местную, в Москве тоже, говорят: «Знакомьтесь, это сибирская художница». А в Красноярске думают, что я уехала навсегда.

Штуки точно проще делать в Красноярске. Проблема в том, что твои штуки должны побывать в Москве, чтобы их кто-то увидел. А так работать, конечно, проще в Красноярске: за мастерскую в «Ядре» i ты не платишь практически ничего, у тебя там огромное пространство, и даже можно на пару месяцев обнаглеть и заполнить его своими работами, и никто ничего тебе не скажет. Жильё не такое дорогое. И там есть какая-то тусовка. Конечно, по сравнению с Москвой в Сибири очень мало выставок: как будто один раз всё посмотрел, и дальше все варятся в одном котле, нет новых людей и свежего воздуха.

Когда в Красноярске открывалась «Пушка» i , всем это казалось интересным, ведь ни у кого ещё не было опыта музейных выставок. Тогда не было ни Ани Андреевой, ни Нади Котовой, ни «Индустрии», ни «Имаж Куля», только Оксана Будулак что-то придумывала. «Пушка» была единственным местом, где можно было себя показать. Мы там собирались каждое воскресенье, что-то обсуждали, кооперировались. А потом в 2021 году художники начали участвовать в разных арт-лабораториях, выставках вне Красноярска, то есть мы вышли из андеграунда и встроились в институциональную среду. Узнали, что можно подать свою заявку на опенколл, тебя возьмут на нормальную выставку, может, заплатят, дадут покушать, ты ещё со всеми пообщаешься, поедешь в другой город, всё будет классно. Как будто все получили свою долю внимания и виральности, и больше не нужно было ходить на «Пушки».

Сейчас на «Пушки» ходят начинающие авторы. Они даже построили собственное комьюнити на отрицании «Пушки», мы, говорят, «Антипушка». Но по сути они делают всё то же самое, что и мы несколько лет назад. А художники с музейным признанием уже не так активно тусуются.

«Гараж: гараж» — это сорокалетние подростки, которые говорят: «Мы против всех, мы на отрицании». Но на самом деле с ними никто не ссорился, их любят и уважают. И это круто и забавно, что есть такое классное альтернативное пространство в городе, где не так много возможностей познакомиться с новыми людьми. На «гаражных» выставках нет никакой системы отбора, можно сказать, туда легко просочиться всякой ерунде. Мы все когда-то начинали и сейчас в институциях висит наше искусство, потому что несколько лет назад кто-то заметил потенциал в такой вот ерундовой работе на подобной подпольной выставке. И в «Гараже» как раз можно заметить какого-то нового интересного человека.

На самом деле я всегда рисовала карандашами. Моя лучшая подруга Алина Долбилина тоже ими рисует, но гораздо более скрупулёзно подходит к техникам и материалам, всегда делает выкрасы на светостойкость, цветопробы и т. д. И Алина мне часто отдаёт какие-то ненужные ей материалы, говорит: «Мне этот цвет не нравится, и мне не нравится этот карандаш, этот блендер вообще бесполезный, я не понимаю, как им работать». Таким образом, что-то она мне подарила, что-то я купила сама, посмотрела, что она делает, и мне понравилось. А когда я приехала на Blazar, то увидела новые для себя техники — можно рисовать жидким акрилом на фанере, чтобы просвечивала текстура дерева, можно резать металл лазером, можно делать чеканку, многослойные фанерные композиции и т. д. То есть ты приходишь на Cosmoscow или на Blazar, насматриваешься, спрашиваешь у художников, как это сделано, а потом собираешь собственного Франкенштейна из всего увиденного. Я и ребятам в Красноярск отправляла фотографии, ведь у нас нет притока новых людей, все техники давно изучены, зато поездки всегда дают новые знания. Например, в Казани я увидела, как Зухра Салахова делает потрясающие цветные вышивки. Просто смотрела на них и думала: как это круто! В общем, чтобы придумывать что-то своё, нужно много где бывать и много что подсматривать.

Я, действительно, перерабатываю свои воспоминания. Примерно половина моих проектов — о том, что мои детские представления о мире оказались неверными и даже абсурдными. Например, что Госпиталь водников в центре Красноярска — это место, где лечат русалок. Я не знала, кто такие водники, и думала, что это подводные жители. Ещё был проект «Урожай» о том, как во втором классе я поспорила с учительницей. Она утверждала, что, по правилам русского языка, растения — неодушевлённые. А я была категорически с этим не согласна. Точнее, я была глубоко оскорблена, мне казалось, что и растения имеют душу, и насекомые. Но куда же уходит эта душа, когда растения умирают? Может, у них есть свой рай, свои циклы возрождения. Но сама выставка получилась не для детских глаз из-за обилия неприличных и иногда жестоких сцен.

А сейчас я делаю выставку о том, как мы с братом хотели сбежать с дачи. Знаешь, как бывает, когда детей на лето закидывают бабушке, и они решают залезть на самый высокий тополь в деревне, спрыгнуть с него, держа в руках пару больших лопухов и долететь до города к родителям, и тогда всё будет хорошо. Ты пытаешься повторить какие-то абсурдные вещи, которые видел в мультиках, потому что думаешь, что мир, действительно, так работает, но реальность всегда оказывается немного сложнее, чем серия инспектора гаджета.

Это как в «Истории игрушек»: ты не до конца уверен, что они не оживут ночью, когда в квартире слышны странные шорохи. Вот я, например, последние несколько дней по ночам слышу странные звуки: вроде бы всё закрыла, и пробраться ко мне никто не мог, что же это тогда может быть? А утром понимаю, что это просто картина упала, я плохо её закрепила. Но страх, что в темноте может что-то таиться, — это очень сильное переживание, осмысленное, наверное, во многих религиях.

Страшное, скорее, для клубники. Если вообразить, что к нам прилетели разумные инопланетяне на своём космическом корабле, но при этом выглядели бы как какое-нибудь облако газа с мерцающими огоньками, то, возможно, не распознали бы в нас форму жизни. Они бы начали нас есть, использовать как топливо или строительный материал и не понимали бы, что мы их боимся, что у нас есть чувства, им было бы всё равно. Или есть фантастическая теория, что при низких температурах может существовать гораздо больше всяких химических соединений, из которых могут состоять живые существа, правда из-за низкой скорости движения частиц эти существа были бы очень медленными. Например, прилетим мы на какой-нибудь Титан и не поймём, что там за население, просто потому что они будут двигаться в сто тысяч раз медленнее, чем улитка. То же самое работает и с клубникой, но при этом у меня нет цели вызвать у зрителей чувство вины: дескать, посмотрите, у них тоже могут быть семьи, они живые, не нужно их есть. Я, скорее, про то, что человеческому организму нужны белки, жиры и углеводы. Вегетарианцы говорят, что коровы чувствуют всё так же, как и мы. Но давайте пойдем дальше: а если растения чувствуют всё так же, как коровы, а коровы чувствуют всё так же, как и мы? А если микроорганизмы чувствуют так же, как растения, а растения так же, как коровы, а коровы так же, как и мы, то нет никакой разницы между человеком и инфузорией. Тогда давайте из солидарности вообще ничего не будем есть и дружно умрём.

Просто если сочувствовать всему подряд и жить в бесконечном чувстве вины, ты не получишь от жизни удовольствие и постоянно будешь испытывать негативные эмоции: «О, Господи, всё живое, всё боится, всё испытывает боль», — так можно с ума сойти. Поэтому как будто бы стоит отстать от мира, отстать от себя и понять, что я точно такая же биологическая машина, как и все остальные живые существа. Почему лев может охотиться на зебру и вообще не переживать о том, что зебра чувствует? Почему я точно так же не могу поохотиться на персик? Почему льву можно, а мне нельзя? Я что, не в дикой природе?

В галерее сложно сделать такой проект. Например, перед работой над одним новым проектом меня спрашивали, что я хочу? Я ответила, что хочу армию скелетов. А они: нет, скелетов не надо, пусть будет что-то другое. Я тогда подумала, что хочу продолжить один свой проект про то, как люди убивают цветы ради сиюминутного ритуального удовольствия, как цветы страдают, как им плохо. Мне очень нравилось рисовать искаженные ужасом лица растений. Но галеристы мне сказали, что им нравится злость и агрессия в моих работах, но она плохо продаётся, а покупатели хотят что-нибудь жизнерадостное и жизнеутверждающее. Никому не хочется злобные рожи себе на кухне вешать. Поэтому нужно рисовать веселых собачек, цветочки, звёздочки, весь этот невыразительный скучный коммерческий детский сад. Инсталляции тоже не в ходу, ведь их очень сложно продать, поэтому жертвуешь зрительским интересом на выставке в пользу покупательского интереса на ярмарке. Все это как будто бы высасывает энергию.

И вот я думаю: у меня в этом году три выставки, много работы, так когда же я буду рисовать армию скелетов? Запал же пропадет! Хорошо работается, когда есть запал. Чтобы работы вызывали такие эмоции, нужно их испытывать самому. Так рисовать, чтобы ненависть и агрессия были в естественном противопоставлении покою и любви, а галереи не хотят конфликта. Совсем.

В итоге, ты сидишь и думаешь: я же вроде художник и я так вижу, но иногда приходиться работать кем-то вроде иллюстратора. Пусть правок не так много, но они есть, и это удручает. Поэтому мне очень нравится, как в Красноярске всё устроено. «Площадь Мира» не слишком озабочена продажами, они любят инсталляции и видео, все необычные медиа, какие только есть: главное — чтобы произведения взаимодействовали со зрителем, чтобы это работало в пространстве. Все остальные места — это самоорганизации, где ты можешь выставить всё, что угодно. «Картонка gallery», «Гараж: гараж», «Имаж Куль» — это всё места, где ты можешь делать что хочешь и не испытывать душевных терзаний. Вот этим Красноярск и крут!