Художники об идеальной резиденции
Про арт-резиденции обычно рассказывают их кураторы, а не участники. В том числе и потому, что не очень понятно, как сделать такой разговор достаточно репрезентативным: все художники разные, их интересуют поездки на разные сроки и с разными условиями, у всех свои жизненные обстоятельства, кому‑то важно сделать готовый продукт, а кому‑то — провести исследование на будущее. Хуже того, зачастую с художниками сложно обсуждать проблемные вопросы, поскольку они боятся показаться неблагодарными, не всегда задумываясь, что они решают проблемы резиденций в неменьшей степени, чем резиденции решают их проблемы. Но вот участники Мастерских «Гаража» и их гости собрались именно для того, чтобы поговорить об идеальном формате
Анна Мескьяри: Резиденция — это всегда обязательства, которые ты берёшь на себя, обязательства по отношению к себе и к другим участникам процесса. Идеальных резиденций не бывает, но важно, чтобы она обеспечивала основные бытовые и финансовые удобства, потому что невозможно работать три месяца, не зная, будут ли у тебя для этого деньги и условия. Кроме того, когда мы попадаем в страну, языка которой не знаем, важно, чтобы были люди, готовые помочь и открытые для вопросов. В Москве я оказалась в непривычной языковой среде, даже в языковой изоляции, и для меня было интересной задачей учиться общаться с людьми, проникать в культуру, которая мне недоступна. Иногда моим резиденциям предшествовали какие‑то знакомства, иногда я подавала заявки по open call. В Москве я впервые оказалась с проектом, где был конкретный повод приехать именно в Россию. Дело в том, что художник очень часто должен объяснить, почему его работа должна реализовываться именно в этом месте, почему ему будет хорошо именно здесь. Я занимаюсь темой космоса, довольно много времени провела в Америке и в какой‑то момент поняла, что нужно ехать в ту страну, о которой мы всегда говорим в контексте его освоения. При этом резиденция в «Гараже», организованная фондом Pro Helvetia, оказалась важным для меня этапом, потому что я ещё никогда не уезжала из дома так далеко и так надолго. А некоторые художники живут в непрерывном движении. Мне кажется, важно найти баланс между путешествиями и постоянным местом работы. Человеку, который занимается визуальными искусствами, просто необходимо иметь собственную мастерскую. И в то же время важной чертой художника является любопытство, желание видеть новые лица и пейзажи, незнакомые произведения искусства. Кажется, что в современном мире несложно представить себе места, где никогда не был, посредством медиа, но медиа дают необъективную картину, поэтому на всё нужно посмотреть своими глазами.
Анна Кравченко: Для меня самый главный вопрос — может ли художник жить без резиденции? Есть ощущение, что если хочешь им быть — ты просто обязан по ним ездить. Это самая понятная форма поддержания твоей работы, потому что резиденции дают пространства, иногда деньги; даже просто получить деньги на проект гораздо сложнее, чем выиграть конкурс в резиденцию. В общем, если хочешь выживать, быть видимым со своими работами, иметь саму возможность их делать и показывать, ты вынужден играть в игры с резиденциями. Я существую на границе визуального и исполнительского искусства, так что, в сущности, могу делать работу и у себя дома на кухне, но мне важно, чтобы было потом где её показать. В танцевальной среде подчинение всей жизни художника резиденциям — очень важная тенденция, связанная, в первую очередь, с Германией, Бельгией и Францией, это их тренд. Однако я знаю художников, которые в какой‑то момент вообще перестали писать заявки и отказались от этой идеи. Так что к резиденциям отношусь с осторожностью. Правда, мой круг художественных знакомств приобретён как раз в таких пространствах и, видимо, состоит из людей, которые постоянно по ним путешествуют. Они живут в чемоданном режиме, и, пожив в нём сама, я поняла, что хочу чего‑то другого. Кроме того, во время моих скитаний по резиденциям, в частности, во Франции и Швейцарии, я поняла, что у меня размывается восприятие контекста. То есть нет понятной сцены, и в какой‑то момент мне хотелось более плотной, более длительной связи с местной средой. Тем не менее после этих трёх месяцев в «Гараже» я поняла, что две недели — мой максимум.
Для меня самый главный вопрос — может ли художник жить без резиденции? Есть ощущение, что если хочешь им быть — ты просто обязан по ним ездить
Анастасия Потёмкина: Мой опыт резиденций довольно ничтожен. Мне с ними сложно, потому что я ненавижу заполнять бумажки и не умею этого делать, однако знаю, что некоторые художники всё время пишут бесконечные заявки. За меня это делал мой коллега. Я была в трёхмесячной резиденции в Швейцарии, где должна была работать в лаборатории Федерального института леса, снега и ландшафта. Даже начать разговаривать с учёными было тяжело: казалось бы, все условия организованы, но их язык совершенно другой. То, что им кажется сухой научной речью, для меня обрело поэтическое измерение. Например, они рассказывали, что изучают инвазивные виды флоры, которые все происходят из Азии, и для меня это сразу зазвучало как тема мигрантов. Мне показалось, что работа организации, которая занимается охраной окружающей среды, очень созвучна миграционной политике страны. Я их спрашивала: «Вы говорите, что выращиваете чистую культуру. Вы понимаете как это звучит?» На финальной вечеринке ко мне подошёл один из учёных и сказал: «Сначала я посмотрел, что ты делаешь, и посчитал, что ты просто ку-ку, а потом подумал, и, знаешь, есть в твоих словах какая‑то логика». И мне кажется, что самая важная часть моей поездки заключалась не в творческой работе, а именно в коммуникации с предельно закрытым сообществом. Две недели в резиденции — это для меня очень мало. В одну итальянскую резиденцию я даже приезжала в два этапа — сначала просто посмотреть, как там обстоят дела, каков контекст. В Швейцарии мне, кстати, понравилось тем, что там, что называется, no pressure of production. То, чем я занималась с этими прекрасными учёными, приобрело завершённую форму только через год, мне реально нужно было подумать, и подумать долго.
в Мастерских «Гаража», 2019
Ганна Зубкова: У меня тоже был проект, который продолжился спустя долгое время после самой резиденции. Я была в амстердамской резиденции ad hoc, то есть у неё не было площадки, и она была приурочена к конференции по СПИДу, к которой хотели подключить художников. Художники были из России, Белоруссии и других постсоветских стран, и мы тоже взаимодействовали с очень закрытыми сообществами, например, я — с секс-работниками. Результат определялся не тем, какую работу ты хочешь сделать, а тем, в каком политическом режиме ты сосуществуешь с этим сообществом. Поэтому большая часть времени оказалась посвящена исследованию места художника в этой системе коммуникации. Там я столкнулась, например, с таким понятием, как инструментализация художника, когда резиденция вписывает художника в какие‑то сообщества, рассчитывая, что тем самым будут достигнуты определённые цели. И иногда художник оказывается не только не в диалоге с организаторами резиденции, но даже в конфронтации. Мне бы тоже, конечно, хотелось, чтобы не было давления, необходимости сразу создавать работу. Чтобы не воспринимать резиденцию как единичное и конечное событие, а возвращаться к материалу. И по времени месяц-два-три.
Для меня давление и стресс являются частью творческого процесса, я вообще не понимаю, как ты можешь быть в резиденции и не испытывать давления. Резиденция — это же не каникулы
Глеб Глонти: Зря мы, наверное, пытаемся стандартизировать резиденцию по срокам. Я занимаюсь звуком, и в нашей среде ты можешь пообщаться с любым сообществом через интернет, так что география не так важна. Ты всё равно пребываешь в каких‑то своих внутренних мыслях и переживаниях, и не обязательно куда‑то перемещаться, чтобы что‑то получить. Поэтому для меня большой вопрос, как должна быть устроена резиденция музыканта. Но абсолютно точно я должен получить в результате проект, иначе я просто съездил зря. Не знаю, как в других отраслях искусства, но если музыкант куда‑то выезжает, то его цель всегда либо концерт, либо звуковая инсталляция. Поэтому ты сначала решаешь, что хочешь сделать, а потом уже определяешь срок. Лучше, конечно, всё продумать заранее, приехать и быстро получить результат. А когда от тебя ничего не хотят — это на самом деле большое испытание: ты оказался в новом месте и должен сам себе придумывать какие‑то цели, чтобы это не выглядело как простая трата времени.
Анна Мескьяри: Для меня давление и стресс являются частью творческого процесса, я вообще не понимаю, как ты можешь быть в резиденции и не испытывать давления. Резиденция — это же не каникулы. Может быть, если вы не хотите испытывать давления, лучше поехать в отпуск?
Анастасия Потёмкина: Я хочу прояснить про давление. Безусловно, оно ощущается, и резиденция, действительно, это не отпуск. Но я имела в виду давление, которое преследует целью выжать из человека какой‑то продукт. Мы вообще‑то производим знания, а не материальные объекты, — в этом наше назначение.
Глеб Глонти: Мы производим не только знания, но и отношения. Но мне ещё кажется важным создание дальнейшей инфраструктуры под то, что ты делаешь в резиденции. Потому что вот ты изготовил объект, а дальше с ним никто ничего не хочет делать. Резиденция заканчивается, у тебя есть результат, и на этом всё. То есть тебя заставляли-заставляли что‑то сделать, а потом ты сделал, все отчитались, и что? У тебя, конечно, есть собственные возможности, но зачем тогда резиденция? Ты мог тогда и без неё заниматься этим проектом. По-моему, если уж требуют, то давайте дальше этим заниматься.
Устина Яковлева: У меня разный опыт. Например, я была в очень короткой пятидневной резиденции в Архангельске и в полуторамесячной в «Заре» во Владивостоке, и там как раз успела спокойно адаптироваться, поработать и сделать выставку. Ещё я ездила в Кронштадт, там не оплачивались ни билеты, ни материалы, однако в тот момент у меня не было денег и в Москве я всё равно потратила бы больше, так что условия меня устроили. Там я жила затворницей в своей келье и творила что‑то очень камерное. В той ситуации немножко фрустрировало то, что организаторы вначале говорили, что будет выставка, но случился сбой с площадкой и по итогам нашего года выставки не было. В январе я опять поеду в Кронштадт, и в этот раз всё должно получиться. Потом уже я побывала во Владивостоке, и там резиденция оплатила проезд и даже выделила стипендию — сама бы я, понятно, не смогла пойти на такие расходы. Но если в резиденциях тебе финансируют производство и проезд, часто потом забирают в коллекцию работу. Мне не жалко, и я понимаю, что речь идёт о бартере: резиденция располагает пространством, а художник расплачивается своим трудом. Но, мне кажется, было бы хорошо, если бы резиденция, пусть со скидкой, но всё же приобретала работы. У всех художников нестабильная финансовая ситуация, продажи то есть, то нет, так что покупки в коллекцию были бы огромной поддержкой. Конечно, мы все добрые души, нам не сложно отдать работу, но если объективно смотреть, то меценатам, которые поддерживают резиденции, наверняка это все преподносят как бизнес-проект, выгодное дело, инвестицию в искусство. Также резиденция часто просит у художника одну или несколько встреч с публикой: это не всем нравится. Можно, конечно, отказаться, но неудобно, тебя же пригласили, ты гость, но бывает, что у тебя каждую неделю какое‑то мероприятие, ты только раскачался на работу, а тут, ой, нужно же готовиться. Мне кажется, очень круто, когда у тебя есть возможность выбора. У всех есть своя психологическая норма, и, приехав в новое место, ты тратишь своё время и силы на то, чтобы его изучить. При этом здорово, конечно, пообщаться с аудиторией, но когда это не обязаловка. И когда ты можешь сказать: давайте делать выставку! А тебе говорят: да, конечно, давайте, площадка ждёт, всё для тебя! Это об идеальной резиденции. Мне было бы интересно оказаться в резиденциях за рубежом, но, наверное, меня и мои работы здесь лучше знают, поэтому пока всё происходит в России и в Швейцарии. Нас не учат писать заявки, и со Швейцарией мне помогали коллеги, потому что одно дело говорить по‑английски, другое — написать грамотный текст, который конкурировал бы с предложениями художников, например, из Великобритании и США, которых этому учат. Но при этом всё равно очень важно выезжать — про русских говорят много разного. Когда куратор Екатерина Шарова приглашала меня на Arctic Art Summit, там было всего несколько человек из России. Я попыталась отказаться от участия в дискуссии, поскольку боюсь публичных выступлений, но она верно сказала, что нас должны видеть и слышать, чтобы Россия была не просто агрессивной, военизированной страной, чтобы её можно было узнать через культуру.
Мы, русские художники, очень жадные до путешествий. Ребят, которые вырвались в Европу, не так много, большинство не были нигде. Поэтому каждый шанс воспринимается как волшебный подарок. Баку? Конечно, я поеду! Воронеж? Да!
Ульяна Подкорытова: У меня странная география резиденций — в основном я была в Средней Азии, например в Самарканде, а ещё в Баку, где жила три месяца. Это было очень сложно организовать, потому что у меня маленькие дети и я восемь лет не могла никуда выехать. Например, прошла конкурс в музыкальную резиденцию, где всем заправляла Лори Андерсен и о которой страшно мечтала, но не смогла туда полететь, поскольку туда нельзя было с детьми. Но я всё равно остаюсь художником и хочу работать. В Европе очень много резиденций, куда ты можешь поехать с семьёй или позвать с собой партнёра, но в России их практически нет. А вот в Баку в резиденцию Gogova Art Foundation меня взяли с малышами, и это были шикарные условия. В результате я сделала проект, который занимал три этажа маленького музея, но это получилось только потому, что я смогла пробыть там так долго. Выставка была обязательным условием участия, и это ужасно, но при этом ужасно интересно, поскольку это была незнакомая страна, незнакомая культура и фактически моя первая персональная выставка. Потом у нас была группа, которой мы организовали «Выставку в кустах»: в течение трёх лет около двадцати художников делали выставки в московских кустах. А потом мы провели самоорганизованную резиденцию под Воронежем, где участвовали Анатолий Осмоловский и Вера Трахтенберг и где руководство заповедником просто предложило нам занять своими работами самые шикарные места, — это было адское путешествие, потому что люди, которые делали выставки в кустах, просто разнесли весь заповедник. И я была с Устиной в Архангельске. Мне важно, если я куда‑то еду, сделать готовый проект, меня это не мучает, я радуюсь результату. Чаще всего я приезжаю познакомиться с местным контекстом, поскольку работаю либо с северным фольклором, либо с российской песенной традицией. Но в Архангельске мы не успели сделать практически ничего, разве что намётки; провели четыре дня в глухой деревне, и теперь нам надо сделать большую выставку в ноябре, к которой мы усиленно готовимся, но, господи, я просто не знаю, как нам это разрулить. В Самарканде была тоже отчасти самоорганизованная резиденция на двенадцать дней: мы с подругой договорились с единственной местной галереей, что они нам предоставят жильё и оплатят небольшие расходы на материалы. Они нас познакомили с огромным количеством интересных людей, начиная с иранских вышивальщиц и заканчивая местными музыкантами и керамистами. Так что это была резиденция общения, но в результате мы сделали выставку. Но и бакинский, и самаркандский проекты не были и не могли быть представлены в Москве, это очень обидно, потому что это огромный труд. Поэтому для меня важно поехать куда‑то провести исследование, которое я могла бы потом представить отдельно.
Мы, русские художники, очень жадные до путешествий. В отличие от европейцев, у нас гораздо меньше опыта. Ребят, которые вырвались в Европу, не так много, большинство не были нигде. Поэтому каждый шанс воспринимается как волшебный подарок. Баку? Конечно, я поеду! Воронеж? Да! Всем всё очень нравится. Все резиденции очень разные, где‑то ты отдыхаешь, где‑то делаешь проект, где‑то — конкретный проект, где‑то продолжаешь работу над тем, что когда‑то начал. Всё это называется одним словом, но по сути можно было бы придумать отдельные ипостаси для каждой.
Екатерина Муромцева: Мне кажется, важно озвучить различие между резиденцией и мастерской. Потому что в «Гараже» у меня была мастерская, то есть постоянно я живу дома, а для мастерской здесь созданы идеальные условия, отличное пространство, много общения. Но вот ребята, которые приезжали именно в резиденцию, говорили, что уже заскучали и хотят домой. Моя первая резиденция была самоорганизованной и проходила в доме престарелых, я поехала туда на три недели, общалась с бабушками и хотела в этом году повторить, но не успела. Думаю, резиденции интересны, именно когда художники скрещиваются с другими сообществами, новыми для себя людьми. Идеальная резиденция — это если бы меня спросили, с каким сообществом ты хочешь поработать, на сколько ты хочешь приехать, и ещё — какую ты хочешь комнату!
Зина Исупова: Сначала я думала, что мои аппликации можно делать дома — это же не живопись, где стены будут в краске и надо ставить подрамник. Однако на самом деле, даже когда начинаешь маленькую работу, весь пол завален обрезками. А если, как сейчас, 170 на 120 — это уже точно невозможно сделать дома. Поэтому, пока у меня есть пространство, я хочу наделать побольше работ. Когда резиденция кончится, буду искать другую мастерскую, снимать что‑то поближе к дому, там много промзон, надеюсь найти что‑то недорогое. Но именно здесь я почувствовала потенциал отдельного пространства и теперь уже понимаю, что больше без мастерской вообще никак не смогу. Искать новую резиденцию — это не выход, потому что это всё равно временное решение. Есть такие художники, которые переезжают из одной в другую, но это зависит от практики. Я, можно сказать, ремесленник, работаю с материалом, мне нужно хранить работы, приводить людей, поэтому я не могу без мастерской, зато могу без круглых столов и болтовни. Но даже здесь есть художники, которые работают за компьютером; они пытаются, как могут, использовать пространство, но оно далеко не всем нужно. Нам закупают каждый месяц материалы, а некоторые даже не могут придумать, что бы им могло понадобиться. Им, наверное, можно было бы путешествовать из резиденции в резиденцию.
Идеальная резиденция — это если бы меня спросили, с каким сообществом ты хочешь поработать, на сколько ты хочешь приехать, и ещё — какую ты хочешь комнату!
Анна Титовец: Я художник и куратор в одном лице и постоянно прыгаю с одного дела на другое. В прошлом году я была в резиденции в Базеле, в Atelier Mondial. Буквально соседняя с ней дверь вела в HeK — House of Electronic Arts Basel, это организация, которая занимается технологическим и цифровым искусством. Моя собственная специализация — это медиаарт, поэтому условия для меня были идеальными. На этапе планирования я уже понимала, что это будет большим плюсом. В итоге за три месяца я сумела, во‑первых, сделать несколько выставок, а во‑вторых, узнать кураторские секреты этой институции. На мой взгляд, чтобы осмысленно проработать какой бы то ни было проект, месяц — это минимум. Мне было очень страшно бросать всё безумное количество своих московских дел на три месяца, но выяснилось, что это идеальная для меня продолжительность резиденции, даже, по большому счёту, впритык. За меньшее время осмыслить контекст и влиться в среду очень сложно.
Андрей Слащилин: Мне очень сложно уехать куда‑то даже на две недели, кучу всяких вопросов нужно закрыть. Если бы я был один, или моя жена, тоже художница, была бы одна, и у нас бы ещё не было ребёнка, можно было бы что‑то планировать. Например, моя жена поступила в Венскую академию художеств на бакалавриат и уже должна была ехать, но когда мы прикинули, что это не на один год, забрала документы обратно. Обучение бесплатное, но там надо было жить и что‑то есть, поэтому мы отказались, хотя это был отличный шанс для нас. С резиденциями то же самое. Даже когда я сюда уезжаю на весь день, это создаёт определённые неудобства.
Анна Кравченко: Поначалу для меня самым сложным в резиденции «Гаража» было абсолютное непонимание, что это за резиденция. Мне кажется важным, что если предстоит работа с коммьюнити, художнику надо дать всю информацию о том, куда он едет. Иногда у резиденции нет на это ресурсов, например, там работает всего два человека. Они одного привезли, следующего уже везут, времени нет, и часто некому разбираться, какого рода сведения нужны художнику. Может быть, это интервьюирование, разговор по душам или приезд за три месяца до начала резиденции. Это необходимо, чтобы подготовиться, понять, какого рода проект здесь можно осуществить. Что тебе нужно — контекст, профессиональная поддержка или возможность отдохнуть. В общем, нужна какая‑то прелюдия, чтобы все понимали, к чему эта резиденция может привести.
Конечно, ты можешь всех обмануть и отдохнуть в резиденции, но вообще‑то существует некая ответственность, и важно понимать, что ты получил крутую возможность побыть в новом месте
Глеб Глонти: Прелюдия — это хорошее слово. Если тебя приглашают в резиденцию, ты начинаешь, как бешеный, выяснять, что это за место, что за люди, поэтому когда приезжаешь, уже более-менее понимаешь, с кем нужно общаться. Вот в Швейцарии смешно получилось: я подготовился, хорошо себе уже всё представлял, а когда приехал, мне сказали, расслабься, три месяца — это так мало, ты всё равно ничего не успеешь сделать. Я очень удивился! Да, существуют резиденции, где можно расслабиться, — они называются исследовательские. А там, где нужно делать проект, очень круто было бы заранее с художником работать и готовить почву.
Анастасия Потёмкина: Мы тут много говорим, чтобы на нас не давили и какая резиденция идеальная, но мне кажется нормально, что от нас что‑то хотят. Глеб говорил о контекстуализации работы и о дальнейшей жизни проекта, но, по‑моему, это как раз наша задача. Конечно, ты можешь всех обмануть и отдохнуть в резиденции, но вообще‑то существует некая ответственность, и важно понимать, что ты получил крутую возможность побыть в новом месте, тебе оплатили материалы, предоставили новый контекст…
Глеб Глонти: Да, мы говорим «вот мы хотим», «нам надо», а вот я тоже подумал: а зачем всё это ребятам, которые нас сюда привозят?
