Если уж совсем честно, когда я начинал заниматься граффити и стрит-артом в 2011‑м, никто ничего подобного не делал. Это не значит, что в Египте совсем не было предреволюционного искусства. Было, и его пионерами стали ребята, которые называли себя iCatalyst и девушка из Александрии Айя Тарек со своими приятелями. Но у них было не так много работ — между 2007 и 2010 годами их можно буквально пересчитать по пальцам. И — главное — ни одна из них не обладала политическим или социальным содержанием. Только с началом революции 2011 года искусство на улицах города по‑настоящему расцвело. Первыми работами, на которые лично я обратил внимание, стали произведения Teneen, Sad Panda, Bakry и Аммара Абу Бакра. Из них всех Абу Бакр был наиболее активен.

Прежде я был достаточно востребованным дизайнером, но в 2010 году бросил заниматься коммерческими проектами и сосредоточился на искусстве. Большая часть моих работ были социальными, но без какого‑либо политического аспекта. В основном они делались для веба, что‑то для египетской аудитории, что‑то для западной. Но, конечно, основные вещи видели, чувствовали и распространяли по сети мои соотечественники. Когда в 2011 году разразилась революция, как и многие другие люди, я посчитал нужным посвятить себя свержению режима и направить усилия на то, чтобы добиться социальных преобразований.

Тогда мне пришлось выбирать формат моей новой работы, и принятое решение было основано на лакунах, которые я обнаружил в информационном пространстве. В то время огромное количество материала, опровергающего позицию государственных СМИ, загружалось в сеть, на YouTube, или появлялось в социальных сетях. Это были сообщения любого формата — от видео, снятых на телефон, до жизненных историй или наблюдений. В сети создавалось ощущение, что нарастает массовое волнение, которое государство отчаянно пытается задавить. Но как только ты выключал компьютер и выходил в реальный мир, не было заметно абсолютно никаких признаков, что что‑то происходит. Поэтому я посчитал, что с проблемой нужно бороться на улицах, сообщая, что что‑то готовится и вот-вот произойдёт.

Каирское уличное искусство сразу обозначили как альтернативу правительственным медиа. И я действительно транслировал принципиально иное видение, чем официальные СМИ, — честное и независимое, насколько это вообще было возможно. Между тем египетские революционные граффити не равноценны стрит-арту где бы то ни было ещё, потому что у наших работ была вполне конкретная цель, мы ощущали жизненную необходимость их создавать. Фрески никогда не были для художников средством самовыражения или способом ощутить кайф от того, как круто то, что ты можешь сделать при помощи баллончика с краской. Всё делалось ради самих работ, потому что мы слишком переживали из‑за того, что происходило вокруг. Поэтому мне страшно не нравится, когда меня называют стрит-художником, — то, что я делаю, к уличному искусству имеет мало отношения. Например, важной, как мне кажется, работой получилась «Стена мучеников» — монументальные портреты тех, кто погиб в протестных столкновениях. Часто упоминают и мой «Велосипед против танка».

В моих работах много отсылок к искусству Древнего Египта, но это, конечно, отсветы былой славы и способ показать, как далеко мы ушли от тех времён. Росписи времен фараонов также были текстом, сообщением, нанесённым на стену, но ещё важнее, что всё это искусство было формой государственной пропаганды. Едва ли до нас дошло что‑то из протестного искусства того времени.

В телевизионной передаче «Президент и народ» ведущий назвал моё настоящее имя и обвинил в том, что я работаю на «Братьев-мусульман». В стране, где законы ничего не значат и ты можешь быть голословно обвинён в том, чего не делал, оставаться было нельзя

Однако со времён революции 2011 года всё не просто вернулось к прежним порядкам, но и стало намного хуже. Полиция сейчас намного решительнее и лучше вооружена, чем в эпоху Мубарака. Президент Сиси на два года объявил милитаризованной зоной огромное количество общественных пространств, и таким образом большая часть страны оказывается под юрисдикцией военных. Он согласился на заём от Всемирного банка, благодаря которому Египет попал в долги на многие годы вперёд. Он также принял постановление, благодаря которому все негосударственные организации или индивидуальные предприниматели, получающие иностранное финансирование, оказываются вне закона. Это серьёзный удар по многим секторам нашей экономики и, разумеется, по искусству. Большинство независимых арт-пространств в Египте выживали только благодаря иностранным грантам. Без них им придётся закрыться и останутся только поддерживаемые правительством или совсем коммерческие галереи. А, ну да — ещё останется парламент. О таком авторитаризме Мубарак мог только мечтать.

Полгода назад в телевизионной передаче «Президент и народ» ведущий назвал моё настоящее имя (до этого меня знали только под псевдонимом) и обвинил меня в том, что я работаю на «Братьев-­мусульман» — это религиозно-политическая организация, которая в Египте признана террористической. В стране, где законы ничего не значат и ты можешь быть голословно обвинён в том, чего не делал, оставаться было нельзя, и мне пришлось спешно уехать.

Но я очень хочу вернуться. Борьба продолжается, и успех революции предопределён вне зависимости от того, сколько военных вертолётов президент Сиси получит от Штатов. Искусства боятся те же люди, которые боятся правды.