В музее OCI мы в основном работаем с молодыми художниками, с теми, кто станут суперзвёздами, когда немножко подрастут. И вопрос, который волнует их всех, — это жилищное строительство. Он касается не только возведения новых домов, но и изменений пейзажа, буквально картинки, которую мы видим вокруг. Больше того, он касается уничтожения природы, ностальгии по старому миру, многочисленных политических проблем. Я видела очень много инсталляций, собранных художниками из строительных материалов или из того, что они нашли на стройплощадках, — это то, с чем наш музей сталкивается постоянно.

Если вы смотрели фильм «Паразиты», он как раз наглядно показывает всеобщий интерес корейцев к тому, где кто живёт, в каком районе, в какой квартире или доме. Все всех оценивают по этому параметру. Жилье — это очень важная часть корейской жизни, и буквально каждый старается всеми силами и любыми способами заработать денег, чтобы купить себе квартиру или дом получше. Если спросить любого, зачем ты так много работаешь, ответ будет: «потому что я хочу купить дом» или «я хочу переехать в район получше». Эта проблема — предмет огромного интереса молодых художников.

Юрий Пальмин. Из серии Sewoon Arcade, 2022

Фотографии. Специально для журнала «Искусство»

Sewoon Arcade (Sewoon MakerCity) — здание, в котором как будто воплотилась вся история Кореи за последние 50 лет. Кажется, во всём Сеуле нельзя выбрать лучший символ произошедших с городом перемен. Когда его только построили в 1970‑е годы, это был первый многоквартирный жилой комплекс в городе. Говорят, в 1990‑е на первых этажах продавали порнографию, но всё закончилось, как только этот бизнес полностью ушёл в интернет. Сейчас тут множество мелких магазинов электроники с видеомагнитофонами и звуковым оборудованием разной степени винтажности. Наконец, в последние годы на крыше оборудовали модную смотровую площадку с очень характерными видами: с одной стороны — небоскрёбы, с другой — парк с королевской усыпальницей эпохи Чосон. Прямо под стенами экскаваторы сгребают обломки снесённых зданий, а чуть дальше расположен безумно популярный у туристов рынок Кванчжан. Вокруг высятся горы и сеульская телебашня.

Дело в том, что вплоть до конца 1970‑х Корея была очень-очень бедной страной. В 1960‑е начались реформы, направленные на индустриализацию и быстрое развитие корейской экономики, а через пару десятилетий они принесли свои плоды. В это время появились девелоперы, которые мгновенно разбогатели. Это сейчас на рынке работают большие компании, которые занимаются долгосрочным планированием, разрабатывают комплексные стратегии развития территории, а тогда градостроительные процессы не регулировались, и люди, вовлечённые в real estate development и land development, могли нажить состояние­ в мгновение ока. То есть если в середине XX века разрыва между богатыми и бедными практически не было, все были нищими, то потом этот разрыв сразу стал огромным. У одних были земли и дома, а другие не могли рассчитывать накопить на квартиру в течение всей своей жизни. И художники, чьё детство пришлось на 1980‑е и 1990‑е, оказались свидетелями того, как на пустырях, где они играли маленькими, вырастали огромные многоэтажные дома, как города, где они родились, становились неузнаваемыми: вернувшись спустя десять лет в район, где находились их школы, они не могли вспомнить этих мест.

Наверняка, жители многих развивающихся стран наблюдали нечто подобное у себя. Однако в Корее, мне кажется, это воспринимается как нечто гораздо более личное; это касается не страны, не города, а того, что ты переживаешь сам и очень близко. Дома родителей или бабушки, где ты жил в детстве, уже не существуют. И все как будто ищут этот дом, хотят вернуться домой, а дома больше нет — это наш общий опыт и общие чувства, которые разделяют почти все в Корее. Здесь смыкаются множество политических и экономических вопросов. И многие художники хотят поговорить об этом со своими зрителями.

Может показаться, что ностальгию по прошлому должны ощущать не молодые люди, а старшее поколение. Однако Корея слишком быстро разбогатела, и даже нынешнее поколение застало и увидело преображение страны своими глазами. Конечно, оно осознаёт преимущества модернизации и вестернизации. Блага, которые мы получили с развитием технологий, очевидны: те, кто родились после 1970‑х, выросли в процветающей стране. Например, у меня никогда не было опыта по‑настоящему бедной жизни. С другой стороны, я выросла в обществе, которое постоянно и очень быстро меняется: признаки старого уклада исчезают на глазах, и речь идёт не о каких‑то древних традициях, а, например, о том, что вполне крепкие и надёжные дома сносят, а на их месте возводят высотные, более современно выглядящие здания. И люди спрашивают себя, почему мы так живём, почему мы бесконечно разрушаем и строим, разрушаем и строим, здесь что‑то не так. Многие слышали, что европейцы живут в домах, которым по двести и больше лет. А почему мы не можем так жить? Почему нам нужно сносить дома, которым всего‑то двадцать лет, чтобы строить новые? Ты видишь пейзаж, который полностью обновляется каждые десять лет, причём особенно это заметно в жилых кварталах, и ты уже по‑другому смотришь на собственную жизнь, ты не можешь быть уверен в ней. Понятно, что смена пейзажа — это всё игры строительных компаний, но художники стараются смотреть на происходящее шире, они думают о последствиях для окружающей среды или проводят параллели между жизнью домов и жизнями людей.

Когда в Пхёнчхане в 2018 году проводились Олимпийские игры, было много разговоров, оправданно ли насыпать целую гору ради лыжных соревнований, которые продлятся всего несколько дней. Также многие интересуются экологией демилитаризованной зоны между Севером и Югом страны, так называемой DMZ. По большей части эта территория закрыта для посещения, даже военные не рискуют там бывать, и там складывается отдельная экосистема, размножаются и процветают уникальные виды животных и растений. Тем, кого заинтересует эта тема, я бы посоветовала посмотреть DMZ-project: это целое сообщество художников, которые снимают видео и делают инсталляции о флоре и фауне демилитаризованной зоны — у них огромный архив. Ещё есть художники, которые занимаются животными и растениями, которые живут в городах и обретают уникальные особенности, адаптируясь к жизни в мегаполисах. Ведь надо сказать, что 80 % населения Кореи живёт в городах, а половина — в Сеуле, если не в самом городе, то в пригородах, а работают в столице. Страна очень урбанизирована, а природа в наших городах выживает с трудом, так что многие художники работают непосредственно с темой урбанизированной природы, например, с образами хрупких цветов, которые каким‑то невероятным образом пробиваются сквозь асфальт. Конечно, всё больше художников обращаются к вопросам экологии, но, честно говоря, гораздо больше они интересуются human development.

Не знаю, корректно ли сравнивать современное искусство с представлениями о женской красоте, но если мы зададимся вопросом, какими хотят быть девушки в трёх восточноазиатских странах — в Японии, Китае и Корее, которая находится между ними, — мы увидим, что японки хотят выглядеть изысканно, китаянки стремятся быть красивыми, а кореянки прилагают все возможные усилия, чтобы казаться молодыми. Этот пример отражает разницу эстетических категорий, различие подходов. В Японии ценят изысканность и изящество. В Китае создают впечатляющие, яркие и очень красивые работы. А в Корее не просто наслаждаются красотой юных девушек — речь идёт о динамике, о постоянных и быстрых изменениях, все ужасно заняты, все куда‑то спешат. И ты хочешь быть молодым не потому, что тебе очень важно выглядеть двадцатилетним, а потому, что ты не хочешь выпасть из общества, которое так стремительно развивается, так быстро движется. Мне кажется, что это сравнение касается не только социальных аспектов, но и отражает, в том числе, то, что делает корейское искусство корейским.

Однако это не значит, что корейские художники так уж заинтересованы в молодёжной поп-культуре. Я полагаю, это потому, что японцы плотно застолбили эту нишу, их поп-арт широко известен в международном пространстве, и, наверное, по этой причине корейские авторы ищут других тем. Но тут, я бы сказала, есть разница между японской нарочитой детскостью и корейским желанием выглядеть молодо. В японской популярной культуре важен образ героя или героини аниме — они всегда очень милые, и вот это определение cute не подходит к корейской популярной культуре или корейскому поп-арту. Я читала книгу «The Power of Cute», её автор Саймон Мэй подчёркивает, что когда ты встречаешь миленькую девочку, миленькую собачку или кошечку, ты не поведёшь себя агрессивно, не захочешь её обидеть — в этом вся суть. Это важно для японской молодёжи, но для Кореи это не самый актуальный вопрос, и вот эта категория «миленький» не применима к нашим проблемам.

Проблематика молодости — эта та же проблематика строительства и разрушения. Все хотят жить в новых домах, где всё должно быть новым. Причём и люди, живущие в них, тоже должны быть новыми. Мы все обязаны быть новыми. Наверное, неправильно говорить, что все хотят быть молодыми, но совершено точно они не хотят быть старыми. Никому не хочется работать с пожилыми авторитарными коллегами или начальниками, все хотят видеть молодых, дружелюбных и активных. Опять же: дело не в том, что ты хочешь выглядеть на двадцать лет; дело в том, что ты очень боишься выглядеть на шестьдесят. В Корее пожилой возраст воспринимается очень негативно. Это как с домами: ты вроде ещё крепкий и надёжный, но тебя непременно снесут, чтобы построить на твоём месте что‑то более новое и модно выглядящее.