Начав карьеру с документальных проектов, я быстро понял, что о пресловутой объективности в фотожурналистике не может быть и речи, есть только представления каждого отдельного фотографа об окружающей его действительности. Джон Шарковски ещё в 1970‑х писал, что приближенным к реальности репортажем может быть только последовательность кадров в жанре «один день из жизни…». Всё остальное — случайный набор более или менее удачных картинок, которые СМИ предлагают нам считать правдой.

В проекте «Карта и территория», который сейчас выставляет галерея «Триумф», с помощью фотографий, объектов и видео я создаю модель философского осмысления трагедий прошлого, в частности, ленинградской блокады. Эта модель осознанно противостоит государственным способам работы с историческим материалом — зрелищному кино, официозному ритуалу и подсчётам танков, проводимым академической наукой. В противовес однозначности и монументальности она намеренно сконструирована из разрозненных бытовых элементов, взаимодействующих друг с другом на разных смысловых уровнях. Эта разрозненность, как мне кажется, и позволяет задуматься о границах вымысла и реальности в истории, о доверии и недоверии к фактам, о неизбежности их искажения. Между реальностью («территорией») и восприятием (её «картой») неминуемо возникает посредник, более того, посредник, намеренно старающийся что‑то затемнить, возможно, подлинное выражение ужаса блокадной повседневности. Наверное, это можно назвать постдокументалистикой.

У нас очень мало визуальных свидетельств блокады. Те, что есть, были созданы сотрудниками государственных органов информации, а значит — в соответствии с утверждёнными властями шаблонами восприятия и репрезентации

Документальная основа проекта — история ленинградского фотографа-любителя Александра Никитина, которого за несанкционированную съёмку в блокадном городе и нанесение на карту разрушений осудили по 58‑й статье на пять лет лагерей. В лагере он и умер. Мой проект ставит вопрос, можно ли осмысливать реальность в окружённом врагами городе, в ситуации, идеальной для оправдания жестокостей тоталитарного режима.

У нас очень мало визуальных свидетельств блокады. Те, что есть, были созданы сотрудниками государственных органов информации, а значит — в соответствии с утверждёнными властями шаблонами восприятия и репрезентации. Кто‑то из советских военных фотографов прямо говорил, что не фиксирует реальность, а делает плакат. Частный взгляд и изображение блокадной повседневности вне плакатной парадигмы были незаконны и практически невозможны. Дневники использовались спецслужбами как доказательство антигосударственных настроений. Карты, путеводители и открытки с видами города были запрещены и также могли служить доказательствами преступной деятельности. Действовал даже неофициальный запрет спрашивать дорогу. Жители блокадного города были лишены возможности фиксировать и осмыслять происходящее, то есть, по сути, были ослеплены. Если нет образа («карты»), то реальность («территория») не проникает в сознание.

Другой мой проект «Русский палимпсест» — это фотографическое исследование постсоветского обитаемого ландшафта, предпринятое для формирования нового визуального языка его репрезентации. Основная идея — смещение фокуса с возвышенного и драматичного на типическое и повседневное. Я фотографирую только городской ландшафт — общие виды и конкретные объекты (бензоколонки, школы, мосты, склады и магазины) с акцентом на приметах нынешнего времени.

Как и в случае с ленинградской блокадой, у нас очень мало качественного визуального материала о повседневной жизни в СССР, да и вообще о том, как эта жизнь была устроена на бытовом уровне. В пику официальной образности в последние пару десятилетий существования СССР в фотографии распространился демократический подход, развенчивающий и разоблачающий, но отстранённого интереса к визуальной культуре повседневности и тогда не возникло. Неполитизированный и неромантизированный визуальный образ пространства существовал до революции, а сейчас только начинает создаваться заново. Поэтому моя задача в «Русском палимпсесте» — вернуть себе право смотреть на среду обитания со своей частной позиции без государственных и романтических конструктов, но и без разоблачительного пафоса.