Современное искусство

,

Выставки

,

Фестивали

,

Фотография

Андре Кертеш и пространство памяти

«Сигетбече — исток моего искусства»
Мультимедиа Арт Музей
30 мая — 28 июля 2019 года

Андре Кертеш. Пловец под водой. Мала Бассейн, Эстергом, Венгрия, 31 августа 1917/ок.1967
Серебряно-желатиновый отпечаток

Ретроспектива Андре Кертеша в МАММе, ставшая одним из главных событий XI московского международного фестиваля «Мода и стиль в фотографии». Выставка, организованная совместно с будапештским Центром современной фотографии Роберта Капы, представляет коллекцию изображений, собственноручно отобранную самим великим фотографом и подаренную им незадолго до смерти муниципалитету городка Сигетбече.
Снимки Кертеша в Москву привозили уже неоднократно — и в рамках большой ретроспективы «Двойник жизни» в том же МАММе в 2014 году, и в сборных экспозициях на разных выставочных площадках. Но даже если кто-то никогда не видел эти отпечатки в музеях, многие кадры считаются легендарными и наверняка знакомы каждому. Знаменитый венгерский классик входит во все альбомы и истории фотографии ХХ века. Самые высокие отзывы о его работах давали такие известные личности, как куратор Джон Шарковски — «Фотографический мир наконец начал понимать, что во многом из того, что он особенно ценит, он является наследником Андре Кертеша», фотограф Анри Картье-Брессон — «Что бы мы ни делали, Кертеш сделал это первым», и теоретик Ролан Барт — «Всем своим телом [в фотографии Кертеша «Слепой музыкант"] я опознаю местечки, мимо которых проходил во время прежних путешествий по Венгрии и Румынии».

Выставка 2019 года более камерная, чем ретроспектива пятилетней давности — всего 119 отпечатков против тогдашних почти двух сотен. И все же она особенная. Если прошлые экспозиции представляли Кертеша классиком, «отцом фотографии», новатором и модернистом, нередко делая упор на его броские работы парижского периода, то нынешняя не только возвращает нас к истокам его лаконизма как художественного метода, но и заставляет задуматься, как именно мы конструируем пространство памяти. Сдержанное оформление зала — трудноуловимая словами пастель стен (бежевый? чуть желтый? теплый оттенок серого?), особое матовое стекло, гасящее почти все блики, увеличенные белые поля вокруг отпечатков. Это не экспериментальная экспозиция авангарда, не белый куб модернистской галереи, не хаотичное пространство постмодерна и, безусловно, не современный «аффективный музей». Дизайн выставки подчеркивает то особое внимание, которое уделено на ней самому первому периоду творчества Кертеша, снимавшего тогда свои любимые деревенские виды со скромностью еще не прославившегося гения. Все это как будто задумано так, чтобы не столько показать фотографию классическим способом, не отвлекая от нее внимания, сколько снять наслоения дальнейших исторических периодов. И все же каким-то странным, непостижимым образом выставка не позволяет забыть ни о том отборе, которые сделал стареющий и уже много всего переживший фотограф (все отпечатки сделаны в конце шестидесятых — начале семидесятых), ни о присутствии фигуры куратора (выставку подготовила Габриэлла Чизек), ни о нашей собственной повседневности.

Андре Кертеш. Друзья. Эстергом, Венгрия, 3 сентября 1917/1967
Серебряно-желатиновый отпечаток

Сын книготорговца-романтика и неудачливого бизнесмена, Кертеш начал снимать вскоре после смерти отца и переезда в деревню к дяде. Хорошо известна семейная легенда: еще до того, как поселиться в Сигетбече и взять в руки камеру, 12-летний подросток убегал из города, захватив с собой только книги и флейту. На выставке мы видим и его первую известную работу 1912 года, сделанную в возрасте 17 лет — она называется «Спящий мальчик». Снимки рек на закате с отражающимися на водной глади деревьями, деревенских колодцев и пустынных улиц, мирно беседующих крестьян в воскресной одежде, семьи дяди в повозке, восхищающейся камерой малышни и милой девочки с котенком создают ощущение удивительного покоя, умиротворения и радости жизни. Это именно то, за что любили Кертеша многие его современники и продолжают любить потомки: «детский взгляд», внимание к деталям окружающего мира и часто не замечаемой обыденности, кажущаяся подсмотренной композиция, которая на деле иногда складывалась в голове фотографа задолго до снимка — ради нее он мог возвращаться в то же самое место несколько раз. И все же, как ни хочется объяснить простоту сюжетов особым талантом к подмечанию неприметного, стихийным художественным даром, умением видеть то, что упускают другие, или даже неискушенностью фотографа-самоучки, простота эта на деле оказывается мнимой. Потому что практически все снимки «винодела дяди Вацка», «сельской Мадонны», чумазых, но удивительно расслабленных детей с книжками и собачками, кудрявых свиней с умилительными поросятами и убаюкивающей ряби на пруду с кувшинками сделаны человеком, уже имевшим опыт боевых действий. И смотреть на них стоит параллельно с теми фотографиями с фронтов Первой Мировой, куда Кертеш был призван в 1914 году и где к 1918-му он прошел с армией пол-Европы, был ранен пулей, чудом не задевшей сердце, на год частично парализован, госпитализирован с тифом, а вернувшись из больницы, узнал, что его подразделение было взято в плен русскими.

Андре Кертеш. В студии Мондриана. Париж, Франция, 1926
Серебряно-желатиновый отпечаток

Эти снимки в экспозиции представлены недалеко от деревенских сценок, но отдельно от них. Своим сарказмом и вниманием к неприятным сторонам солдатской повседневности они напоминают, скорее, «Бравого солдата Швейка», чем пасторальные идиллии. «Отхожее место» с сидящими в импровизированном нужнике солдатами. «Я убиваю вшей за линий фронта» — автопортрет полуодетого автора, занятого самым неприглядным делом. Раненые, ползущие на коленях к госпиталю, и снятые со спины солдат с женой (подпись: «Мы проиграли войну»). Все они кажутся странной и страшной изнанкой того самого мира покоя и ушедшего детства, одновременно манящего и разрушенного навсегда. Впрочем, даже на войне у Кертеша есть место какой-то несегодняшней мягкости, как в снимке «Нежное прикосновение из-за линии фронта», а в шокирующих моментах отсутствует смакование. Автор словно бы бережет зрителя от избытка ужаса. И это то ли личная особенность, то ли дань прошлому, где из фотографии еще не до конца ушла беньяминовская «аура», а живопись существовала в системе четких правил «декорума», скрывая слишком неприглядное, чтобы не растравлять душу.

Глядя на то, как расщепляется этот единый, в общем-то, мир на деревенскую идиллию и будни кровавой войны, поневоле задаешь себе вопрос: дело ли это рук самого Кертеша или наших современников? Разделяем ли два визуальных пространства в своей голове именно мы, изобретая столь любимую новыми традиционалистами картинку прошлого, «которое мы потеряли», до кровопролитных революций и мировых войн? Ведь это мы помещаем благородных лошадей на водопое в один ряд с сельскими видами, а «Загородное происшествие» с упавшей от истощения конем в повозке примерно того же времени — рядом с военными снимками. Или эту конструкцию памяти еще до нас придумало, избыточно поэтизировав, травмированное поколение тогдашних детей? Это они помнили мир до индустриальной революции и насильственной модернизации, оглядывались на него с любовью после ужаса «Герники» Пикассо или «Горя» Бальтерманца и словно позабыли о том, что ко всему этому отчасти и привело застревание нового века в архаике уходящего романтизма, в неравенстве и эксплуатации. Медлительная, словно еще не до конца запятнанная кровью и позором фотография раннего Кертеша рифмуется с воспоминаниями исследовательницы Фрэнсис Йейтс о том, как она девочкой смотрела с погибшим затем на фронте братом-поэтом на цветок накануне катастрофы «Титаника» и с размышлениями Агаты Кристи о позитивных сторонах викторианского детства, где у каждой счастливой девочки была няня, а у каждой благородной матери — прислуга. А может быть (и как же хочется в это верить!), все так и было — проще, уютнее и полнокровнее, в этом пространстве и времени покоя и уклада, пока не сметенными с лица земли катастрофами 20 века?

Андре Кертеш. Мартиника, 1972
Серебряно-желатиновый отпечаток

Три остальных периода творчества Кертеша намечены на выставке достаточно пунктирно, хотя все известные кадры здесь есть. Первые публикации в журналах. Постепенно появляющиеся слава и статус ведущего фотографа-модерниста, сторонника прямого взгляда, подтвержденные еще в 1923 отказом печатать свои работы в пикториалистской технике (бромойле) — за это Венгерская ассоциация фотографов-любителей отозвала у него серебряную медаль, ограничившись дипломом. Переезд в 1925 в Париж, знакомство с богемой, известность в арт- и журналистских кругах, первая персональная выставка (и вообще — первая сольная выставка в Париже). Знаменитые «Сатирическая танцовщица» (1926), «Мёдон» (1928), «Разбитая пластина» (1929) и серия искажений. Отъезд в Нью-Йорк в 1936, работа коммерческим фотографом. Отказ становиться современнее, последовавшие за ним потеря и новое обретение популярности. Второе восхождение на фотографический Олимп, после выставки 1964 года в МОМА и поездок в Венгрию. Чудесное обретение негативов из утраченного архива. Наконец, поздние работы, включая «Последний кадр Сигетбече» (1984) девяностолетнего Кертеша.

Но выставка устроена так, что снова и снова хочется возвращаться от более современных или более городских кадров — туда, обратно, к самым первым снимкам Андре Кертеша, которые явно перевешивают все остальное. В деревню его детства и юности, на цветущие поля с сияющим небом и драматическими облаками над головой, к улыбчивым и спокойным людям. Пребывать в этом пространстве, где покой убаюкивает трагедию и лечит раны, очень приятно, но все же добрую сказку о прошлом создаем мы сами.