В каждой своей выставке Владимир Логутов перенастраивает дистанции между означающими, которые мы видим, и означаемым, ускользающим от нас. Манипулируя вниманием зрителя и убеждая, что всё, на что он смотрит, есть не то, чем кажется, внешне работы Логутова тяготеют к минимализму и легкости. Они работают как бесперебойные аппараты эстетического воздействия, предъявляя потенциальному интерпретатору значимую неизбыточность художественного жеста — точное соответствие формальной машинерии поставленной автором задаче.

На сей раз такой задачей стала модель творческого процесса. Логутов верен постконцептуалистской оптике с ее абсолютной авторской метапозицией и ревизионистским взглядом на модернистскую визуальность как на податливый материал. Художник препарирует недра собственной мастерской, перебирая фрагменты фото, мазки, пятна, красочные подтеки, иконки, паттерны и прочий «сор, из которого растут стихи». В итоге именно эти случайные черновиковые визуальные обрывки, как будто извлеченные из корзины вместо того, чтобы быть навсегда удаленными, и образуют собственно произведение.

Аналогия со стихотворной формой заложена самим автором — художник комбинирует элементы в синтаксические пары-рифмы изображений, различных по медиуму. Фактурная живопись встречается в одной плоскости то с цифровой графикой, то с фото. При этом каждая из техник зачастую мимикрирует под свою противоположность.

Получившаяся в итоге «визуальная поэзия» одновременно отсылает и к образу книги как развороту двух равнозначных страниц, и к музыкальному сэмплированию. Сама развеска работ на стене напоминает аудиоредактор с параллельными дорожками или же таймлайн в таблице. Чтение-сопоставление пар происходит не только по горизонтали, но и по вертикали — тем самым структурно выставка апеллирует к языку в его синтагматическом и парадигматическом измерениях.

Ключевой процедурой выставки выступает сравнение — как самих образов, так и способов их репрезентации. Вероятно, в совокупности всех возможных парных сочетаний с выставки лишь и можно говорить о некоем образе, который она несет. По отдельности мы имеем дело только с изображениями без образа. Он — умозрителен, отсрочен, его еще предстоит создать, в том числе, коллективными усилиями. Процесс перекомбинирования картинок в парах делегировался и зрителям на открытии — две параллельно стоящие у стены стопки крупных холстов постоянно меняли свой облик, что подчеркивало случайный характер итоговой визуальной рифмы.

Самым крупноформатным объектом в экспозиции стал вертикальный винт как средство скрепления разнородных поверхностей. Впрочем, превосходящий зрителя размер винта (от пола до потолка) сочетался с эфемерностью — его изображение было напечатано на вуальной ткани. Как и фон, размер в размер повторяющий интерьер условной мастерской. Назвав эту работу «Большая вуаль» по аналогии с «Большим стеклом» Марселя Дюшана, художник проводит линию преемственности с дадаистским коллажом, а также работает с идеей прозрачного — там, где у Дюшана было стекло, у Логутова — отпечаток экрана, чья плоскость акцентирована цифровым смазанным прикосновением пальца. Перед нами иллюзион, говорящий о неизбежной дистанции между изображаемым и видимым. Которые, опять-таки, сравниваются между собой.

«Новое — просто» — пишет художник в предуведомлении к выставке, стилизованном под назидательный манифест. Что он имеет в виду под этим «новым»? Похоже, ответ скрывается в предыдущей его фразе: «одержимость идеей беспримерного». То есть, того, что не имеет себе равного, а значит, лишено пары, не вписывается в ряды сравнений.

О смутном проступании этого ускользающего таинственного прото-образа, «Большого Произведения» сквозь множественные обрывки малых, и рассказывает, похоже, что не без ностальгии, выставка Владимира Логутова с ее тщательно срежиссированной «простотой новизны».