То, что больше всего похоже на документ, может оказаться документом едва ли не в наименьшей степени — и даже удивительно, что относительно фотографии подобное прозрение пришло столь поздно, только в ХХ веке. Конечно, многое зависит от того, как мы будем понимать термин «документальность», ведь в каком‑то смысле и галлюцинации являются документами соответствующих состояний субъекта. Но если взять такую характеристику образа, как объективность, то она именно конституируется целой суммой перцептивных усилий. Среди них — двухкратное переворачивание изображения (в зрачке и затем «в итоговой картинке»), построение перспективы вне-находимости и, конечно же, «промедление», благодаря которому образом становится не первая попавшаяся сенсорная данность, а нечто избранное. Фотография прежде всего разрушает естественный порядок моментов времени, в этом её искусственность, но в этом же её особая изобразительная сила. Можно сказать, что это самая искусная подделка объективности.

Фотограф, вернее его оптика, деформирует реальность гораздо меньше, чем оптика человеческого глаза — получающаяся в итоге картинка недостаточно деформирована, чтобы быть реальностью. Поэтому восприятие фотографии начинается с трактовки, с дополнительных трансформаций, направленных в ту или иную сторону. Не следует забывать, что «объективность» есть результат сложного синтеза, более сложного, чем, например, синтез экспрессивности. Поэтому первичным результатом применения фотообъектива оказывается всего лишь «фотообъективность», а что с ней делать дальше, зависит и от сознательного, и от бессознательного выбора.

Кстати, снимок на паспорт вполне может стать (и не раз становился) элементом художественной экспозиции — так же, как, например, фотки из дембельских альбомов и вообще любой китч, любая документалистика. Всё это зависит не от каких‑то врождённых (встроенных) особенностей фотообъектива, а от рамок восприятия, если угодно, от жеста художника и нашей готовности согласиться с этим жестом. То есть, выражаясь предельно просто: документально в фотографии то, что мы готовы в данный момент считать документальным.

Фотограф, вернее его оптика, деформирует реальность гораздо меньше, чем оптика человеческого глаза — получающаяся в итоге картинка недостаточно деформирована, чтобы быть реальностью

Соответственно и художественность, в смысле принадлежности к искусству, не гарантирована навеки. Даже «изобразительность» как таковая не является постоянным элементом изобразительного искусства: современные «креативные практики» это легко подтверждают. Другое дело, что художественность прошлого непременно останется частью искусства как искусства хранимого в противоположность искусству творимому. Вопрос лишь в том будет ли эта «прошлая» классическая художественность исполнять роль эталона по отношению к искусству, творимому сейчас, или нет.

Установить разграничение между документальным и художественным раз и навсегда, разумеется, невозможно. Но даже в ситуации здесь и сейчас это весьма проблематично. Я полагаю, что в значительной степени искусство (и фотоискусство, разумеется) живёт за счёт постоянного контрабандного перехода границы в ту и другую стороны.

Поразительно другое — то, что живопись в целом не пострадала от вторжения фотографии в том смысле, в каком пострадали керосиновые лампы после появления электрического освещения. Какие‑то жанры и формы искусства вдруг утрачивают актуальность просто потому, что их время ушло (например, басня). Но, как считал Поль Валери, в искусстве ни один жанр не исчезает бесследно — даже самый скучный на данный момент жанр просто уходит в тень времени, чтобы затем выйти из анабиоза и уверенно потеснить то, что ещё вчера было столь актуальным.

Всякий раз, глядя на что‑то, мы создаём зрительный образ. Зачем нам столько зрительных образов? Как наш мозг справляется с этим безумно перегруженным архивом?

Перепроизводство визуальности является безусловной доминантой современной картины мира. Но как раз фотография — это едва ли не последнее средство, чтобы доказать, что визуальность визуальности рознь.

Мне кажется, что лет через десять этот вопрос будет звучать ещё более странно, примерно так: всякий раз, глядя на что‑то, мы создаём зрительный образ. Зачем нам столько зрительных образов? Как наш мозг справляется с этим безумно перегруженным архивом? А ведь справляется…

С появлением интернета снят вопрос об архиве для миллионов снимков. Другое дело, что этот архив никогда уже не будет чьим‑то. Он становится как бы частью «природы», чем‑то наподобие «банка семян», хранящегося в растущих растениях.

Сегодня это часть «простой жизни» — в частности, внедрение и эксплуатация простого (в обращении) протеза зрительной памяти. Современный человек мог бы сегодня (и тем более завтра) сказать: «Одних только „голых глаз“ мне недостаточно, чтобы нормально видеть…»