Я бы рассматривал венский модернизм как целиком еврейский феномен, точнее, как феномен еврейской эмансипации. Дело в том, что вторая половина XIX века в Австрии — это время после чудовищной, очень кровавой революции, которая в конечном итоге и привела империю к распаду. В 1848—1849 годах по всей Европе прокатилась волна вооружённых восстаний, общим итогом которых стал приход к власти либеральной буржуазии. Конечно, я сейчас упрощаю, но тем не менее эти события обозначили конец феодализма и начало эпохи правления буржуа. Именно в этих столкновениях родилась либеральная экономика, и тогда же поднялась волна консервативной реакции. Эти два движения схлестнулись, и лишь разгромное поражение Австрии в войне с Пруссией обозначило что‑то вроде политического компромисса и стабилизации положения в стране. Этот компромисс выразился в конституции 1867 года, когда в монархическом государстве были установлены либеральные законы и экономика. То есть цели, которые ставили перед собой революционеры середины века, всё‑таки реализовались, но произошло это в 1867‑м.

Сыновья людей, вершивших революцию 1848‑го, отвернулись от своих отцов, от их экономического успеха. Молодое поколение — Фрейд, Адлер, Малер, Шницлер и Климт — не находило больше прежних идеологических опор и обратилось к глубинной психологии человека, к эстетизму

Очень важно, что конституция рассматривала евреев как полноправных граждан страны и наделяла их правом заниматься предпринимательством. Результатом стал сначала невиданный прежде расцвет экономики, зато потом — жутчайший финансовый кризис 1873 года. Этот кризис пришёлся на время, когда Вена принимала у себя Всемирную выставку, и он стал первым в ряду страшных экономических кризисов новейшего времени. Много позже был кризис 1929—1933 годов, уже на нашем веку случился кризис 2008‑го, но кризис 1873‑го был первым, и он потряс всю империю. Финансовый крах заставил общество усомниться в либеральных идеях. Сыновья людей, вершивших революцию 1848‑го, отвернулись от своих отцов, отшатнулись от давешнего экономического успеха. Это был серьёзный поколенческий конфликт. Молодое поколение, представителями которого были Зигмунд Фрейд, Виктор Адлер, Густав Малер, Артур Шницлер и Густав Климт, не находило больше прежних идеологических опор и обратилось к глубинной психологии человека, к эстетизму.

Это был чудовищный кризис самоидентификации молодого поколения евреев. Они мечтали забыть своё еврейское происхождение и найти новую идентичность в лоне немецкой культуры, которая представлялась им самой развитой во всей Европе. До известной степени эти молодые евреи ассимилировались, но своим отечеством они считали Гёте и Шиллера. Венский модернизм — это на самом деле большой проект по освобождению человеческой индивидуальности. Фрейд создал целостную теорию психологии сознательного и бессознательного, Альфред Адлер — целостную политическую стратегию. Малер прошел невероятно трудный путь интеграции популярной музыки, которую он слушал дома в Богемии, в новый тип элитарной музыки, которую прежде вообще никто не мог вообразить. Если угодно, Малер создал всю современную музыку. Все они решали вопрос, как при помощи культуры освободить и каждого отдельного человека, и целые массы людей. В этом состоит базовый принцип австрийского модернизма.

Тем не менее у этого расцвета культуры есть и своя тёмная сторона — это антисемитизм. Он возник как реакция на ассимиляцию евреев, и именно в Вене он стал массовым. Как раз в этой ситуации — торжества культуры и одновременно ужасного варварства — сформировался молодой Гитлер. И в ней же возник сионизм. Венский модернизм весь состоит из противоречий.

Верно, но это есть и в передовом искусстве других стран, скажем, на современной нью-йоркской арт-сцене.

Да. Возьмём, к примеру, Густава Климта. Он художник эры Рингштрассе, он создаёт…

Нет-нет, это как раз радикальное произведение. Он создаёт портреты богатых женщин, жён буржуа, сглаживая их черты, льстя своим героиням, это весьма поверхностные вещи. И тут же пишет «факультетские картины» для Венского университета — глубоко фрейдистские работы с погружением в глубины человеческой психики, в сексуальность, в тёмную часть человеческой натуры. Но увы, после скандала, связанного с их представлением публике, он отказался от радикальных жестов и ужасающих символов.

Принципиально важной фигурой здесь был Эрнст Мах. Его идеи релятивизма вдохновили Фрейда и Витгенштейна, повлияли на Кокошку. С точки зрения Маха, все вещи пребывают в постоянном движении и изменении, всё влияет на всё, и тем не менее этот видимый мир не является реальностью, хоть и кажется ею. Вот Фрейд и разбирал реальность на пласты, переходя от одного к другому.

А Витгенштейн понимал философию как искусство языка и был сконцентрирован на вопросе, что мы можем и чего принципиально не можем сказать на языке. Не просто выразить, но даже помыслить. И здесь важно, что во время Первой мировой он отправился на фронт добровольцем, был ранен, участвовал в отражении Брусиловского прорыва и получил опыт, о котором не мог говорить. Его «Логико-философский трактат» — сочинение, наполненное мистицизмом; он писал, что проблема, которая стоит перед ним, заключается в том, что для некоторых вещей просто не существует необходимых слов.

Вену война сломила. Пала Габсбургская монархия, и на волне всеобщего отчаяния и дезориентации социал-демократы получили в городском парламенте две трети голосов, то есть стали полноправными правителями Вены. Однако им нужно было решать проблему чудовищной неустроенности населения, которое непрерывно росло. Вначале муниципалитет начал возводить жилые дома без особых представлений, как это делается, и только позже обратился к ведущим архитекторам — среди них были и Лоос, и Йозеф Франк, — которые начали разрабатывать идеи социального жилья.

Большинство архитекторов, которые работали над проектом, были выходцами из архитектурной школы Отто Вагнера. Тот умер ещё в 1918 году, но имел чёткие и ясные представления о том, как перестраивать и развивать город. Однако для экспериментов Вена была слишком крупным объектом, поэтому все работы сосредоточились на небольшом городском участке. Тем не менее некоторые идеи Вагнера, например радиально-концентрическая планировка, уже после его смерти стали реальностью.

В течение десяти лет было построено порядка 64 000 квартир, объединённых в суперблоки — огромные комплексы, своеобразные дома-кварталы. И в дополнение к ним — две с половиной тысячи небольших домов на одну-три семьи. Самое интересное, что суперблоки хотя и были очень современными многоквартирными зданиями, но должны были, отвечая идеям Вагнера, соотноситься с существующей городской застройкой — с венской барочной традицией, с постройками бидермайера. Я не знаю больше подобных примеров. Взять хотя бы сталинские высотки в Москве — это интересное архитектурное решение, однако оно не соотносится ни с чем вокруг, это архитектура власти. А Красная Вена взаимодействовала с контекстом, её авторы думали не о богах и вождях и не о сверхлюдях. Они думали о городе и его истории, одновременно создавая очень современную архитектуру. В первую очередь это удалось потому, что суперблоки были выстроены вокруг зелёных дворов и сочетались с городской инфраструктурой, то есть с детскими садами, прачечными, библиотеками. И это движение, и стоявшая за ним социальная идея оказались невероятно успешными. Тут мы возвращаемся к Адлеру, Фрейду и Малеру, к идеям эмансипации и свободы — главным принципам венского модернизма.

Именно. Если мы посмотрим на фрейдовский проект эмансипации индивидуума, то увидим, что он заключается в освобождении человека от оков страдания, учит его быть свободным, осознающим, определяющим себя. Но абсолютно та же идея заключена и в проекте социального жилья, с той только разницей, что работа в нём ведётся не с отдельными людьми, а с рабочими массами.

Идеи Фрейда были невероятно и бездумно упрощены в венском архитектурном эксперименте. Отчасти потому, что сам он был крайне пессимистично настроен в отношении человеческой природы. Оптимистический же запал новых строителей состоял в стремлении создать нового человека, который отвечал бы их новым представлениям о душе, теле и о том, какое будущее наступит. Красная Вена отлично решала все эти задачи, но только до очередного экономического кризиса 1929 года, когда рухнувшая мировая экономика погребла под собой весь модернистский проект. Это стало самым драматичным упадком в истории западной цивилизации.