Ровно сто лет назад, в 1919 году, Вена переживала один из самых драматичных моментов своей истории. Совсем недавно бывшая центром огромной империи, блестящим, богатым городом, она вдруг оказалась столицей бедного национального государства, потерявшего большую часть своих сырьевых, производственных и даже сельскохозяйственных регионов. При этом за годы мировой войны население города выросло почти вдвое, превысив два миллиона, в основном за счёт мигрантов. Беженцы попадали в совершенно жуткие условия, набиваясь десятками в неприспособленные для жилья помещения. Повсеместные картины крайней бедности накладывались на переживаемый венцами острый кризис идентичности, вызванный распадом империи и поражением в войне.

Вместо того чтобы отменить частную собственность, как в Москве и Ленинграде, и отобрать всю недвижимость у богатых, в Вене их обложили налогами на роскошь — домашнюю прислугу, шампанское, казино, ночные клубы, дорогие рестораны, автомобили, скаковых лошадей

Неудивительно, что на первых же свободных выборах в городской совет 4 мая 1919 года победила Социал-демократическая рабочая партия. Удивительно другое — что она удержалась у власти в столице, когда во всей остальной Австрийской республике возобладала консервативная реакция, и что за годы правления (1919—1934) социал-демократам удалось очень многого достигнуть. Австрийские марксисты отказались от идеи неизбежной революции и решили строить новое общество в пределах существующей системы, создавая условия для процветания рабочего класса. В рамках муниципальных программ двести тысяч человек получили новое жильё в 42 посёлках-садах и 400 крупных жилых комплексах. Тем самым был не просто преодолён жилищный кризис, но создана принципиально новая среда, подходящая для оздоровления, повышения образовательного и культурного уровня простых людей, развития добрососедских отношений. Одновременно с жильём муниципалитет строил школы и детские сады, больницы и женские консультации, прачечные, спортивные залы и площадки, плавательные бассейны, рабочие клубы, театры и кинотеатры, магазины низких цен и столовые. На месте старых кладбищ были разбиты парки, а на центральном венском кладбище появились два крематория.

В целом эта программа напоминает преобразования, которые осуществлялись в те же годы в Москве и Ленинграде, но на совершено иных экономических основаниях. Вместо того чтобы отменить частную собственность и отобрать всю недвижимость у богатых, в Вене их обложили налогами на роскошь — домашнюю прислугу, шампанское, казино, ночные клубы, дорогие рестораны, автомобили, скаковых лошадей. Кроме того, домовладельцы платили прогрессивный жилищный налог. Земля под строительство, за редкими исключениями, не изымалась, а приобреталась у собственников, однако на очень выгодных для муниципалитета условиях. Добиться этого удавалось двумя способами. Во-первых, сохранялась зафиксированная во время войны арендная ставка на жильё. Из-за этого частное жилое строительство стало невыгодным, и цена на землю упала. Во-вторых, «неадекватно используемые» или вовсе не используемые (например, повреждённые во время войны) здания облагались таким налогом, что владельцы стремились поскорее от них избавиться.

Все эти меры серьёзно портили жизнь обеспеченному классу, но до поры австрийцы мирились с таким положением, понимая, что находятся перед выбором «архитектура или революция», как это в 1923 году сформулировал Ле Корбюзье. Копившееся напряжение в итоге разрешилось правым переворотом — в 1934 году социалистов с боями изгнали австрофашисты. Однако среди просвещённой венской буржуазии было немало тех, кто всерьёз стремился помочь неимущим, в их числе участник знаменитого Венского кружка логических позитивистов экономист Отто Нейрат. В 1919 году он возглавил Ассоциацию поселковых и садоводческих товариществ, рассудив, что людям нужен не только кров, но и питание. Нейрат и его единомышленники-архитекторы разрабатывали планы посёлков и проекты домов, которые люди могли бы построить своими руками из дешёвых материалов, предоставленных муниципалитетом вместе с землёй под жильё и огороды. Популярная тогда концепция города-сада была скорректирована с учётом идеалов равенства (все дома в пределах одного посёлка должны быть одинаковыми), а также принципов экономии средств и пространства. Архитекторы впервые всерьёз стали разрабатывать малометражные планировки, а заодно дешёвую и малогабаритную мебель, то есть взялись за задачи, актуальность которых станет общепризнанной уже после Второй мировой войны.

Принципы новой архитектуры обрели в Вене весьма своеобразный характер. В 1921—1924 годах муниципальным строительством руководил Адольф Лоос, ещё в начале века ставший лидером новой эстетики, противостоявшей декоративизму Сецессиона. Его знаменитое эссе «Орнамент и преступление» (1913) чётко связало украшение поверхностей с примитивным, архаичным и неурбанистичным образом жизни. Тем не менее в проектах типовых домов для вчерашних крестьян он опирается на народную традицию, а вместо декора наружных стен предлагает использовать вьющиеся растения. Мебель для этих домов спроектировала Маргарете Лихоцки — впоследствии создательница эргономичной «Франкфуртской кухни» и участница десанта иностранных специалистов в СССР, где она проектировала здания и оборудование детских садов. Её работы были ещё очень похожи на традиционную обстановку крестьянского дома, поскольку их производство не могло быть индустриальным, а только кустарным, и в распоряжении дизайнера оказывались только привычные деревне элементы и приёмы.

Рабочие не принимают промышленную эстетику не потому, что их вкус не развит, а потому, что несравнимо лучше художников понимают логику механизмов и раздражаются, видя несообразные сочетания частей

В 1925 году, когда правительству удалось победить гиперинфляцию, началось строительство крупных жилых комплексов — гемайндебау (Gemeindebau — «общественное строительство» или «строение для сообщества»). В дискуссиях о том, каким должно быть жильё для рабочих, возобладала точка зрения, что отдельные домики в посёлках-садах всё же поощряют мелкобуржуазное сознание, а для формирования сознательного гражданина социалистического общества нужны более плотные сообщества, объединённые общим домом и социальной инфраструктурой. В описании нового типа многоквартирного жилого пространства использовался термин «социальный конденсатор», заимствованный у Моисея Гинзбурга. Однако в других вопросах строители Красной Вены расходились с советскими конструктивистами и рационалистами, чьи работы были известны в германоязычном мире благодаря Элю Лисицкому, пропагандировавшему советский авангард с помощью и выставок, и публикаций в журналах вроде берлинского G и базельского ABC. Не увлекли венцев и концепции европейских архитекторов-модернистов — ни коллег из Баухауса, работавших над интеграцией индустриальных форм в дизайн бытовой среды, ни Ле Корбюзье, с его знаменитой формулой «дом — машина для жилья».

Вена не зря считается родиной современной психологии: создатели новых районов были убеждены, что психологические аспекты среды не менее важны, чем материальные. Дом — это место отдыха, и он не должен напоминать о работе. Соответственно, дома для трудящихся должны быть свободны от машинной эстетики — ведь рабочий и так проводит среди станков весь день. Отто Нейрат утверждал, что восхищаться красотой механизмов могут только весьма далёкие от производства эстеты. Рабочие же не принимают промышленную эстетику не потому, что их вкус не развит, а потому, что несравнимо лучше художников понимают логику механизмов и раздражаются, видя несообразные сочетания частей. В качестве примера механистического абсурда Нейрат приводил картины Фернана Леже. Архитектор и дизайнер Йозеф Франк утверждал, что предметы, выглядящие функционально, совершенно не обязательно функциональны на самом деле, и сравнивал спроектированные в Баухаусе дверные ручки с традиционными, прода­ющимися в обычных магазинах, в пользу последних. Террасы на крышах — привлекательная идея, однако непрактичная, поскольку плоские кровли протекают. Нет никакого смысла и в том, чтобы высчитывать количество шагов по квартире, как это делали функционалисты, стремясь усовершенствовать планировку, — продолжал архитектор Александр Кляйн. Разница всё равно небольшая, а в расположении помещений в квартире важнее интуитивная логика и хорошие пропорции.

Архитектура жилых комплексов дополнялась рельефами и скульптурой, поскольку работу нужно было дать и нуждающимся художникам. В СССР ту же роль играл План монументальной пропаганды

Мало того, гемайндебау сознательно строились из кирпича и самыми традиционными методами — потому что в заботе об общем благе нужно было обеспечить людей не только жильём, но и работой. Архитектура жилых комплексов не имела историзирующего декора, но дополнялась рельефами и скульптурой, поскольку работу нужно было дать и нуждающимся художникам (в СССР ту же роль играл План монументальной пропаганды).

Всё это, однако, не значит, что венские архитекторы были ретроградами. Они просто последовательно продолжали работу по экономической рационализации современного жилья, начатую ещё до войны австрийским Веркбундом — объединением прогрессивных архитекторов и дизайнеров, созданным в 1912 году. К тому же многие из архитекторов Красной Вены были учениками Отто Вагнера и глубоко усвоили пропагандировавшийся им «стиль практической полезности», отрицавший как излишние декоративные изыски, так и эксперименты ради эксперимента.

Среди жилых комплексов Красной Вены нет домов-коммун. В отличие от СССР, каждой семье полагалась отдельная квартира, причём большинство из них были двухкомнатными, площадью 40—60 метров. Как правило, в квартире была кухня, но ванную комнату чаще всего заменяли душевые павильоны во дворе. Стиркой и глажкой хозяйкам предлагалось заниматься в специальных общедомовых помещениях, оборудованных стиральными машинами и гладильными досками. Для детей обустраивали детские сады, игровые и спортивные площадки, небольшие бассейны во дворах, для досуга взрослых — библиотеки, комнаты для репетиций дворовых оркестров, залы собраний, где проводились концерты и представления театральных кружков.

Просторные зелёные дворы — важная составляющая гемайндебау. Их пространственная щедрость противопоставлялась тесноте капиталистических дворов-колодцев, порождённой стремлением выжать максимальную прибыль из дорогой земли. Не зря жилые комплексы Красной Вены называются «хоф», то есть «двор», — Ройманхоф, Рабенхоф, Фридрих-Энгельс-плацхоф, Карл-Маркс-хоф. В большинстве случаев ученики Отто Вагнера, следуя его предписаниям, выбирали регулярный, симметричный план и создавали весьма монументальную архитектуру. Обходясь без дробного декора, эти здания, тем не менее, получались очень экспрессивными за счёт башен, треугольных и круглых эркеров, аркад и акцентированных балконами углов — то есть оставались в пределах эстетики ар-деко, только без дорогих материалов.

Тем временем Йозеф Франк продолжал собственную линию, считая, что монументальность — не лучшее качество для жилой архитектуры. В своём Видерхоферхофе он в 1924—1925 годах очень деликатно моделировал поверхность корпусов, выбрав главным средством выразительности горизонтальные тяги, которые пересекали следующие линии улицы вертикальные изломы, а также цвет — красно-оранжевый с кремовыми деталями.

Однако подлинным символом Красной Вены стал Карл-Маркс-хоф, спроектированный учеником Вагнера Карлом Эном в 1927—1930 годах. По обе стороны парадного открытого двора со статуей «Сеятель» Отто Хофнера и увенчанными флагами башнями разворачиваются анфилады замкнутых дворов, куда выходят лоджии квартир — всего их было 1382 — и где сосредоточена чрезвычайно развитая и разнообразная инфраструктура. Снаружи дом, растянувшийся на 1100 метров, напоминает крепость — и он действительно оказался местом ожесточённых боёв во время фашистского переворота в феврале 1934 года.

Открытие городской купальни «Амалиенбад» с крытым плавательным бассейном длиной 33 метра вызвало возмущённые статьи в газетах: с какой стати добропорядочные граждане должны из своего кармана оплачивать такие забавы пролетариата?

Строительная программа Красной Вены стала венцом политики социал-­демократической партии, но одновременно и важнейшим инструментом пропаганды. Предвыборный плакат 1927 года со слоганом «Вот что я обещал — вот что я сделал — вот что я обещаю теперь» изображает красного человека и три архитектурных конгломерата, каждый следующий из которых значительно крупнее предыдущего. Тем не менее сам размах строительства подорвал положение социал-демократов. Восьмиэтажный Реуманхоф с аркадами и фонтаном (архитектор Хуберт Геммнер, 1924—1926) и подобные ему дома казались вызывающе роскошными. Открытие городской купальни «Амалиенбад» (Карл Шмальхофер и Отто Надель, 1924—1926) с крытым плавательным бассейном длиной 33 метра вызвало возмущённые статьи в газетах: с какой стати добропорядочные граждане должны из своего кармана оплачивать такие забавы пролетариата? Речь уже идёт не о том, чтобы дать кров бездомным!

Всего пятнадцать лет Вена оставалась красной, но поскольку социал-­демократы следовали принципам логики, а их архитекторы придерживались «стиля практической пользы», построенные ими здания не вызвали отторжения в последующие политические эпохи — в отличие от образцов «чистой» архитектуры Баухауса или советских конструктивистов. Большинство гемайндебау пережили капитальный ремонт, установку современных инженерных систем и реставрацию — и сегодня по‑прежнему остаются прекрасной жилой средой.