Назначение китайской вазы — оставаться пустой.

Поль Клодель

Западный человек живёт собственной негативностью — отрицать, чтобы каждый раз обновляться и быть готовым к новому отрицанию; в отличие от восточного человека, который никогда не помышлял поднять руку на Природу, тем более провозгласить себя венцом Творения. На что налагается ограничение? На всякую избыточность и излишество, на трансгрессии и экстазы, на всякое превышение границ и переполнение формы; традиционное китайское общество и его культура распространяют свой контроль на желание (на всякого рода желания — желание секса, собственности, будущего, вообще всего лучшего). Европейский индивид всегда развивался как желающий желание (вот, что в нём не поддаётся контролю). Ни такого «Бога», ни такого «Человека» в китайской традиционной культуре мы не найдём.

Западный человек живёт собственной негативностью в отличие от восточного человека, который никогда не помышлял поднять руку на Природу, тем более провозгласить себя венцом Творения

Мы не найдём там много чего ещё. Конечно, в Китае нет и никогда не было культа индивидуального сознания. А если сейчас и появилось что-то подобное, что спорно, то остаётся в зачаточной форме. Но там не было и чего-то подобного европейскому массовому сознанию. Форма массового сознания в Европе есть экстатическое напряжение множества людей, чей индивидуальный опыт больше не может служить ни руководством, ни условием спасения от глобальной угрозы. Западное сознание сливается в сознание массы только в экстремальных случаях (войны, эпидемии, голод, другие национальные бедствия). Индивид сторонится массы, он предпочитает временные союзы и множества. Масса тоталитарна, слепа, легко внушаема и управляема. Авангардная притягательность идей Мао не только для китайского, но и для европейского сознания была достаточно высока; революционный фанатизм и аскетика китайских революционеров стали примером для эстетской политики многих французских интеллектуалов. Ролан Барт отправляется в путешествие на Восток: сначала он посещает Японию (логика феноменологических наблюдений Барта за повседневной культурой Японии мне представляется несколько извращённой). Прежде всего он ставит своей целью обнаружить внутри неё некий содержательный феномен, Пустоту. Антропологический взгляд Барта, брошенный на остатки древнеяпонских культов, зияет. Антропологический взгляд так устроен, что видит он только то, что окружено или расщеплено Пустотой, или что скрывает в себе Пустоту.

Что поражает, так это различие в статусе бытия, в отношении к тому, что в традиции древнекитайского этоса называлось Пустотой, а в западноевропейской традиции — Ничто. Ничто вообще характерно для цивилизационного развития, не предполагающего равновесных форм и структур; развитие европейской цивилизации так или иначе связывает себя с разрывом, отказом, со стиранием предыдущего; Декарт указывал, нужно произвести что-то вроде очищения от всего «чувственного», — обновлённый разум должен стать tabula rasa. Уничтожение и распад; конец мира и времени; размышления о «конце Света» не только допускаются, но и приветствуются, поэтому не плавная геометрия спиралевидного развития, а взрывное, каскадное, импульсивное, линейное время, время, которое не успевает вернуться к себе, чтобы повторить начало. Время, имеющее конец. Эйзенштейн изучает древнекитайскую ландшафтную живопись и использует для создания «сюиты туманов» в «Броненосце Потемкине». Но для чего? Чтобы потом в один момент её разорвать стихийным взрывом революционных масс. Всегда что-то разрушают для чего-то другого, ценность которого обусловлена часто ближайшими прагматическими целями. Доминирует идея Новизны, и значит — уничтожимости предшествующего мгновения. Предполагается и полное стирание предшествующего опыта, то есть Революция. Ничто есть, оно бытийствует, оно активно и смертоносно; подчиняя себе Бытие, оно разрушает его, чтобы создать заново. И можно ли подобное представить в восточной традиции, где Пустота находится в равновесии с Полнотой; где Пустота — не Ничто, и не Отсутствие, а то, что соединяет вещи и приводит их к гармоничному изначальному единству и покою. Пустота в китайской эстетике, конечно, не пустое или отсутствие — в европейском смысле; тем более не Ничто. Пустота для древнекитайской пейзажной живописи — одно из условий правильного распределения линий, складок, вихрей и «ветров», тумана и пр.; пустота не просто позволяет себя заполнять, она неисчерпаема в своём заполнении, и никакая форма не может захватить её конечной полнотой, — и, следовательно, всегда нужен противовес, чтобы удержать баланс в Поднебесной.

Некоторые эксперты вполне искренне считают, что современный Китай — не только клон Запада, но и клон самого себя, и что в нём скоро не останется ничего китайского. Я так не считаю. Напротив, думаю, традиционная культура Китая остаётся сильным сдерживающим фактором для тотальной модернизации страны. И противостоит тому, что мы называем глобализацией. В только что публикованном докладе Академии наук Китая i много места отведено изучению отношения модернизации (прежде всего экономической и технологической) к традиционной культуре. Позиция Китая — позиция страны, обладающей собственным центром культурно-этнической и национальной идентичности. Модернизация традиционной культуры для Китая — это чисто периферийное явление. Мне представляется, что в Китае нет такого явления, как вестернизация (что было характерно для послевоенной Японии). В докладе утверждается активная позиция китайской национальной культуры — то, что можно взять на Западе, но чему нельзя следовать. Ключевые термины: «брать» и «следовать». «Следовать» — это искать возможность входа в другую культуру с отказом от многих правил и ценностей собственной национальной культуры. «Брать» — это другое дело. «Брать» — для того чтобы приспосабливать, годится или нет, «брать» — это освобождать «вещь» от её культурного контекста (в том числе, например, политического). Это заимствование определяется из возможностей копирования (модельной имитации). Ни в коем случае не подражать, не пытаться быть похожим, да и разве китаец средний стремится к этому — если, конечно, он не живёт долгое время в США или Европе? Что нужно сделать, чтобы культурная традиция с наименьшими потерями восприняла модернизацию? Культурные отличия от европейского миросозерцания столь велики, что, возможно, сохранять их — самое верное на пути к взаимопониманию.

При том что культура Китая в своих лучших образцах — это великое искусство Копии. Копирование — не акт субъективного произвола, но вырабатываемый самой культурой длительное время навык обращения с чужими образцами (как «своими»). Чужая форма при копировании оказывает сопротивление, его можно преодолеть, если лишить копируемый объект всех прежних культурных коннотаций. Древнекитайская культура покоится на технике тщательной и максимально точной передачи особенностей образца, и замечу, не отделенного от естественной жизненной среды. Бесчисленные трактаты о живописи с многочисленными, время от времени уточняемыми примечаниями, как рисовать, дерево, растение, лицо, птицу, причём с последующим включением рисуемого образца в природное Целое. Не поэтому ли современный Китай так успешен в экономическом и технологическом отношении, в уникальном опыте имитации образцов современных западных технологий? Если Запад сегодня — лаборатория мира, Китай — мастерская: нет ничего неповторимого. Вопрос техники. Копируемый образец вполне может существовать отделённым от собственной культуры: он нейтрален и инертен.