Где: Уральский оптико-механический завод, Екатеринбург
Когда: 12 сентября — 1 декабря 2019 года

В июле во время фестиваля уличного искусства «Карт-бланш» художник Sad Face установил в Екатеринбурге объект — белые тапочки и слово «Смерть», конечно, с отсылкой к своей пермской работе. Объект разнесли за полтора часа. Граффити Chervi со скелетами-пионерами на заброшенной школе продержались сутки. Тема смерти в России табуирована повсеместно, она вызывает ярость и агрессию, даже большую, чем оскорбление религиозных чувств, и понятно, что более важной темы, в сущности, не существует. Так что, когда комиссар екатеринбургской биеннале Алиса Прудникова встретилась с журналистами накануне открытия, она сказала: «Мы, наверное, сделали биеннале про смерть, а про бессмертие всем придётся додумать».

Это подтверждает и экспозиция. Вопросами бессмертия традиционно заведует религия, это её задача — помочь человеку справиться со страхом, поверив, что будет что‑то ещё. Но екатеринбургская биеннале вообще не про религию, она про технологии, с которыми как раз связано чувство страха смерти. И даже когда, как в сериале «Чёрное зеркало», обсуждается их потенциальная способность законсервировать человеческое сознание, память и эмоции — это вызывает ещё больший страх и отторжение. Основная мысль всех выступлений куратора Шаоюй Вэн из нью-йоркского Музея Гуггенхайма — предупреждение, что полагаться на технологии, пытаясь преодолеть смерть, опасно. Они никогда не бывают нейтральными, они всегда принадлежат кому‑то и выполняют чужие, неизвестные нам задачи. Они — в большей степени, чем политические режимы, — тоталитарны. При этом задача самого куратора не в том, чтобы призвать всех отринуть достижения цивилизации и вернуться в пещеры, а в том, чтобы поговорить об ответственности. Всё это выглядит как прямая отсылка к месту проведения выставки — Уральскому оптико-механическому заводу, который, среди прочего, производит и оптику для военных, что вроде и не скрывается, но и не подчёркивается. За сайт-специфичность отвечают фактически первые работы в экспозиции — «Три суждения об опиумной войне» Джеймса Т. Хуна, где конфликт показан глазами всех участников; рассекреченные съёмки американских испытаний ядерного оружия на атолле Бикини в 1946 году, переозвученные Брюсом Коннером; и фильм «Война» Питера Уоткинса, который ещё в 1965 году показал в форме новостного репортажа, что происходило бы в Англии во время атомной бомбардировки.

Страх, связанный с технологиями, проистекает не только из их способности убивать. Самый ужасный кошмар из репертуара того же «Чёрного зеркала», на который завязаны многие сюжеты биеннале, — что наше сознание переведут в цифровую форму и оно продолжит ходить по вечеринкам в какой‑нибудь виртуальной реальности. Это будет значить, что наше живое превратится в неживое и мы будем отныне принуждены считать это неживое живым. Этот тезис иллюстрирует целый ряд работ — ярче всего, наверное, фотогеничная комната Карлоса Аморалеса, набитая чёрными бумажными бабочками. Суть в том, что при любой попытке сохранить бабочку мы вынуждены сначала её убить — так работает любая технология. Глядя в музее на мёртвое насекомое, мы думаем, что видим бабочку, а это не так. Бессмертие подменяется консервацией — возможно, самой жуткой формой смерти.

Если выход в бессмертие всё же существует и если куратор нам его предлагает, то ключом к нему становятся две работы. Первая — «Духовное письмо» китайского художника Цзявэй Сюя. Он рассказывает историю местного китайского божества, лягушки Ти Цзя, чей культ возник полторы тысячи лет назад. Во время культурной революции его храм в горах Уишань был разрушен, но традиция почитания сохранилась на Тайване. Там верующие и сейчас вопрошают Ти Цзя о счастливом браке, наилучшем времени переезда и других насущных вопросах, а тот отвечает, постукивая ножками специального ритуального стула. Художник тоже пришёл к богу-лягушке, досконально выспросил его о прежнем храме и построил на основе ответов трёхмерную модель сооружения, сталкивая в диалоге старинный ритуал и современные технологии.

Вторая работа, «Архивы Баррагана» американки Джилл Магид, посвящена трудностям доступа к наследию мексиканского архитектора Луиса Баррагана. Дело в том, что глава швейцарской компании Vitra купил его архив у Мексики в подарок своей невесте Федерике, фактически в качестве обручального кольца. Большая поклонница архитектора, молодая жена тем не менее запретила кому‑либо пользоваться материалами и заблокировала любые исследования. Магид по разрешению семьи архитектора эксгумировала его прах, перевезла в Швейцарию, сделала из него бриллиант и, вставив в кольцо, предложила его Федерике в обмен на право доступа к архиву. И получила отказ.

Формально и китайский, и американский проекты предлагают формы общения между живым и неживым. Однако на субъективном зрительском уровне обе работы вышвыривают нас за пределы механического круга рождений и умираний в какое‑то пространство, где бессмертие действительно существует. По сути, они из тех немногих на выставке, которые действительно говорят о бессмертии, а не о консервации, которые про живое, а не про засушенное.

Это проще пояснить на вроде бы похожем примере. Ближе к концу биеннального маршрута зритель попадает как бы во вставную экспозицию, представляющую опыты общения разных людей, художников и нет, с иным миром. Один выкапывал из могил трупы девочек-подростков и делал из них куклы. Другой представляется волхвом и говорит, что современный мир нави — это информационное общество. Третья выражает в картинах силу Великой Праматери, представляя взгляд «с той стороны». Ещё один гнёт гвозди, черпая энергию на одном из кладбищ Якутска. На этом этапе приходится ответить себе на вопрос — чем отличаются две яркие работы, глядя на которые понимаешь, зачем вообще нужна такая штука, как современное искусство, от этих макабрических сюжетов из передач «РЕН-ТВ». Формально они построены по схожей схеме, и, вероятно, куратор заложила в экспозицию необходимость их сравнить. Ответ, конечно, прост: в основе первых лежит игра, занятие, не обусловленное никакой жизненной необходимостью, не преследующее целей выживания, которое ни за чем не нужно, в то время как мирок «РЕН-ТВ» убийственно серьёзен. И если считать, что куратор показывает нам выход за пределы круговорота смертей и рождений, — то он в этом зазоре.

Закрывает экспозицию видео американки Адриан Пайпер «Адриан переезжает в Берлин». Художница действительно переехала, вышла на Александерплац и начала танцевать, решив, что это единственное, что можно сделать, когда сталкиваешься с чем‑то непереносимым — с чуждыми политическими системами, с фактом недавнего существования Берлинской стены, с неизбежной смертью. Dance, Dance, Dance — рецепт спасения даётся почти по Мураками, и, судя по счастливому лицу художницы, он вполне работающий.