Ольга Свиблова: Cпецифика нашей ситуации проста: у нас нет теоретического образования, которое человек мог бы получить после школы. Например, в Арле условием принятия в школу, кроме вступительных экзаменов, является баг+2 — то есть базовое образование плюс два курса теоретических, которые арльские студенты проходят где‑нибудь в университете. Кроме того, если к нам идут из художественной школы, то лучше бы они там не учились — не так уж много есть хороших учебных заведений. Французская модель, конечно, лучшая — мы изучали опыт Арля и «Ле Френуа»; «Ле Френуа» в переводе на наш стандарт получается вообще‑то аспирантура, но их опыт чем интересен — у них тоже, как и у нас, профильными являются как фотография, так и мультимедиа, что в других фотографических школах не практикуется. Поначалу курс обучения занимал два года — обычный западный формат. Но мы посмотрели и сделали три года — потому что выяснилось, что с такой программой студентам некогда заниматься самостоятельной работой. Дело в том, что у нас очень жесткая система в отличие от западных школ — такая, как была в хорошем советском университетском образовании. Есть курсы, которые должны обязательно посещаться, и каждый студент обязан сдать все зачеты, иначе к диплому он не допускается — даже если это преотличнейший диплом. Последний выпуск у нас был двадцать шесть дипломов — а набирали‑то тридцать пять, притом что в ходе обучения у нас нет отсева… Что ж, по крайней мере, за эти двадцать шесть можно быть уверенным, что они хотя бы знают все, что было до них. А на пустом месте даже глупость не растет.

Об эффективности нашей программы можно судить ну хотя бы по тому, что каждый год в шорт-листе Премии Кандинского оказываются двое-трое наших выпускников. Или же, как Полина Канис со своими видеоперформансами в этом году, номинируется на «Инновацию».

На данный момент, мне кажется, это вообще лучшее, что есть у наших выпускников — видео и мультимедиа. Причем мультимедиа довольно сложные; уровень наших учебных и дипломных работ намного опережает то, что сейчас делается или понимается под интернет-артом. То есть все, что касается медиа, у нас идет замечательно. Что же касается фотографии… Если вы меня спросите, довольна ли я нынешними результатами — на фоне тех школ, за которыми я слежу и на которые мы равняемся, — то я скажу, что нынешними результатами вполне можно гордиться. И это признают все, кто к нам приезжает преподавать. Крупнейшие теоретики и художники, фотожурналисты — они все балдеют от нашей школы. О нас написано порядка трех десятков статей — и это я говорю только о специализированной арт-прессе, не беру издания типа Figaro, Le Monde или Liberation, которые тоже о нас пишут постоянно. То есть, с одной стороны, можно прыгать и кричать от радости, поскольку все, что выходит сейчас из школы, это вполне мировых кондиций фотография. С точки зрения концептуальной подготовки мы уже можем быть спокойны, сегодня у нас уже нет фотографий, которые были бы просто фотографиями, у нас есть большие концептуальные проекты — ребята работают так, что мы немедленно можем послать их на любой западный фестиваль, любую западную выставку. Что, безусловно, достижение. Но если спросить меня, довольна я или нет — я скажу, нет. И повторяю дипломникам и преподавателям — нет, потому что надеюсь увидеть когда‑нибудь то, что можно будет назвать русской школой фотографии, которая даст пример такой же притягательности и силы, как, например, дюссельдорфская школа. Да, мы уже вполне научились говорить тем же языком, что и остальные. Но я хочу прорыва. Вот если когда‑нибудь нам удастся сделать то, что сделали в Дюссельдорфе Бехеры, инспирировавшие и выучившие Гурски, Руффа, Штрута и Кандиду Xёфер — тогда я скажу «ура». Потому что для этого, по большому счету, и существует наша школа.

99 процентов галерей, музеев, кураторов, коллекционеров и просто потребителей — они на что смотрят? На то, что напоминает им нечто уже виденное. Людей, направленных на то, чтобы открыть что‑то новое, их в любой сфере — в науке, в искусстве — их очень мало. Но если уж ты ставишь перед собой задачу, она должна быть такой, чтобы взорвать существующую парадигму — и концептуально, и пластически. Что случается очень редко. Но большие открытия и случаются крайне редко, мы все ищем художников. Вот, скажем, Ира Манн — после ее проекта на весенней фотобиеннале о ней статья в Art Actuel и статья в Liberation с ее иллюстрацией. Нечего сказать, приятно. Или та же Марго Овчаренко, которая всем нравится — уже сейчас, а всего‑то 22 года человеку, масса зарубежных выставок, скоро книга выходит; она и мне нравится, очень — в ней есть ее собственная дикость, ее физиологическое ощущение и умение кадр построить; конечно, это незаурядный художник. Но все равно — это понятная мне парадигма. А я хочу открыть такое, что никогда не видела.

Уже второй набор качественно отличался от первого — потому что за год о школе узнали, и это послужило стимулом и для абитуриентов, и для преподавателей, перед ними встал серьезный выбор: не только абитуриенты и студенты, но и преподаватели уже стали конкурировать между собой — какой студент к кому пойдет. И мне приятно, что наши выпускники не прекращают общаться, когда выходят из школы. Это значит, что школа дает им среду, и это не что‑то теплично-оранжерейное — эта среда не улетучивается, когда они выходят. Они получают выход в мировой контекст, но все‑таки держатся вместе — мне это нравится. И еще очень нравится, что при этом индивидуально развиваются они в разных направлениях. Потом они могут работать где и кем угодно — собственно фотографами или дизайнерами, в кино или на телевидении; конечно, могут оставаться свободными художниками — но к моменту завершения образования они, по идее, уже должны хорошо представлять, что это такое, без инфантильных иллюзий. На первом же уроке — что‑то вроде урока мира, да — я им объявляю, что три года счастья им гарантирую, но после этого — ничего. Будут уроки маркетинга, в итоге чего они должны сами научиться продвигать собственное творчество — со всеми вытекающими последствиями. Потому что по мировой статистике среди выпускников художественных вузов живут за счет своего творчества только ноль целых ноль-ноль-ноль-ноль — единицы за этими нулями не видно — процента. А как еще повернется мир за эти три года, никому не известно. То, что мы понимаем под фотографией, трансформируется каждый день. Меняются не только технологии, но и идеология; еще пятнадцать лет назад, когда школы фотографии стали возникать по всему миру, фотография была ориентирована прежде всего на прессу, это был главный заказчик. Сегодня совсем не так; сегодня всем фотоагентствам в мире трудно — даже «Магнуму»; даже мелкие заказы — снимите наш завод по поводу юбилея, снимите наш банк для годового отчета — сегодня это уходящая практика. Потому что у каждого есть фотоаппарат, и, лучше или хуже, такой немудрёный заказ может выполнить почти любой, и не всякому банковскому отчету нужно, чтобы это снимал Xельмут Ньютон. Вроде бы сейчас в фотографии более других заинтересован контемпорари арт — однако тут тоже нельзя предсказать, как все будет развиваться. Крупнейшая ярмарка современного искусства «Арт-Базель» не так давно вообще не торговала фотографиями; потом они там появились — в небольшом закутке; потом был момент, когда весь «Арт-Базель» был завешан фотографиями; а в этом году их опять было не очень много. К чему это, о чем это нам говорит — никто не знает.