XX век

,

Графика

,

Забытое

,

Неофициальное искусство

,

СССР

Олег Кудряшов: «Я делаю то, что хочу»

Олег Кудряшов всегда был слишком независим, слишком сам по себе. Возможно, именно поэтому блестящий рисовальщик ни разу не был допущен в святая святых неофициалов — систему книжного иллюстрирования. Сегодня его графику плохо знают на родине и очень высоко ценят за границей

№ 4 (583) / 2012

Олег Кудряшов

(р. 1932). Живописец и график, работает в области скульптуры, линогравюры, графики, живописи, видео и в технике офорта. Работы представлены в ГТГ, музее Виктории и Альберта и галерее современного искусства Тейт в Лондоне, Национальной галерее в Вашингтоне

Олег Кудряшов. Композиция, 1981
Бумага, смешанная техника, 84 × 60 см

Я не считаю себя художником. Вот те, кто были в МОСХе, в Академии — вот они художники, а я нет. Художник — это не профессия, это самоубийство.

Родись я в Нью-Йорке, давным-давно стал бы успешным американским экспрессионистом, просто потому, что любил рисовать. А так в детстве воровал в школе мел, и пока шёл домой, разрисовывал стены и металлические заборы. Отслужил в армии и, вернувшись домой в 1956 году, собирался уехать на Север, туда меня звал приятель тянуть высоковольтные провода по морскому дну. Я уже совсем было собрался ехать, но мама побежала к моему приятелю Толе Артамонову, и уже вместе они стали меня уговаривать остаться, говорили, что с ума сошёл. Толя окончил Строгановку и убедил меня сдавать экзамены на курсы при киностудии «Союзмультфильм». Конкурс там был — четыреста человек на десять мест, но Артамонов сказал, что я непременно сдам. И, действительно, как только я показал на киностудии свои рисунки, выполненные в армии, мне сказали, что я для них и родился.

Мои рисунки были просто отражением того, что нас окружало: криминал, бытовуха, воры, подворотни. Ещё до того, как уйти в армию, я отдал приятелю целый чемодан таких набросков. В «Мультфильме» мне даже не пришлось учиться делать раскадровки: я их делал всю свою жизнь, с детства: отрывал от газеты самый широкий край и рисовал кадры. Просто не знал, что это называется раскадровкой. Вот, например, пацан вернулся из тюряги к своим друзьям, и так картинка за картинкой. И у меня был живой рисунок. Тех, у кого были преподаватели, они научили только штриховать, а меня до «Мультфильма» никто не учил, и я никогда не рисовал мёртво. У меня были одни пятёрки, и говорили, что я буду вторым Дёжкиным.

Я решил, что не буду заниматься мультипликацией, потому что те, кто меня учили, идут путём Диснея, и потому никогда не будут снимать своё кино. Будут одни только чебурашки, а это невозможно смотреть, потому что идиотизм

Но я так и не окончил учёбу, не пошёл на экзамены. Мы с женой учились вместе, снимали свои мультфильмы на 8‑миллиметровую плёнку. Например, как мужик с бабой играют в ножички или как воры в законе играют в футбол — просто делали это для себя. Но она пошла сдавать экзамены, а я нет. Я решил, что не буду этим заниматься, потому что те, кто меня учили, идут путём Диснея, и поэтому никогда не будут снимать своё кино. Будут только чебурашки, а это невозможно смотреть, потому что идиотизм.

Олег Кудряшов. Композиция. Доска № 2667, 2003
Бумага, сухая игла, 149,5 x 108 см
Олег Кудряшов. Без названия. Из серии «Перформанс с пилой», 1986
Фотобумага, чёрно-белая фотопечать
Олег Кудряшов. Без названия. Из серии «Перформанс с пилой», 1986
Фотобумага, чёрно-белая фотопечать
Олег Кудряшов. Без названия. Из серии «Перформанс с пилой», 1986
Фотобумага, чёрно-белая фотопечать

С тех пор я рисую для себя — очень много и что попало. Больше всего люблю рисунок углём. Я пытался работать в гравюре, но тогда нельзя было приобрести печатный станок, всё, даже напечатанное на студии в МОСХе, показывали специальным проверяющим. Помню, меня как‑то прогнали из литографической мастерской: ко мне подошёл директор, бывший комиссар чапаевской дивизии, и сказал, чтобы больше я здесь не появлялся, так как ему непонятно, что я рисую.

Один художник мне рассказывал, что у его издателя были списки людей, которых нельзя брать на работу. Видимо, и я был в этих списках. Работу давали другим, книжным художникам, они были свои ребята, а я четырнадцать лет ходил по издательствам: все хвалили и никто не брал на работу

Я не мог зарабатывать, никто меня не принимал на работу. Один художник мне рассказывал, что издатель показывал ему списки людей, которых нельзя брать на работу. Видимо, и я был в этих списках. Работу давали другим, книжным художникам, они были свои ребята, а я четырнадцать лет ходил по издательствам: все хвалили, вешали мои картинки над столами, и никто не брал на работу.

Так что заработать я не мог, только бесконечно занимал. Однажды на меня пытались подать в суд. В другой раз требовали, чтобы я вернул выставочный аванс, таскали в дирекцию, но там оказались нормальные люди. Мне сказали: «Олег, не переживай, твои гравюры будут продаваться на вес золота». Такие случаи тоже были.

Мной, конечно, всё‑таки заинтересовались. Как только в Пушкинском музее увидели мои работы, этот интерес был очевиден. Дело в том, что я не принадлежу к школе Фаворского и никогда ему не подражал. У меня были другие образцы. От деда мне достался каталог аукциона в Лейпциге — тоненькая книжонка формата А5, но там были все, начиная с Альдорфера до Кранаха и Гольбейна. Вот это было интересно.

В 1966‑м Пушкинский музей даже решил меня послать на биеннале в Венецию, я отобрал работы — московские пейзажи, но их затоптали ногами: «А это что такое, а это кто такой?!» На выставку в 1962 году в МОСХе меня не пригласили, потому что я не был комсомольцем — это я потом узнал. Можно было только договориться с молодёжью Выставкома, это было совсем другое дело. Например, Глазунов со своими картинками там оставался за дверью. Но кто‑то очень помогал, а кто‑то чужими руками снимал мои картинки с выставок.

Когда я уезжал, я спалил все работы, которые у меня были. Тысячи. Мы с Динкой их собрали и пошли на пустырь.

Олег Кудряшов. Композиция. Доска № 2603, 2004
Бумага, сухая игла, акварель, темпера, 184,5 × 108 см

Я уехал ещё до Бульдозерной выставки. И мне с теми ребятами не по пути было. Когда я эмигрировал, меня спрашивали, пытался ли я бороться против советской власти, имел ли я какое‑то отношение к самиздату, что я ещё делал, только ли рисовал? А все наши «бульдозерные» приехали через шесть лет, но их уже встречали.

Однако за границей стало попроще. Я не хотел идти работать, и всю эту систему откровенно не любил, и уже не у кого было просить на хлеб. Но потом про меня рассказали Антонине Гмуржинской, у которой была галерея в Кёльне, и она меня выставляла. В Лондоне мне дали поработать в очень серьёзной студии 107 Workshop.

Потом моя жена заболела, сделали операцию, но продолжать лечение было дорого, у нас не было жилья, только временное муниципальное. Но мы здорово справились со всем, потому что могли оказаться совсем под забором. Мы выдержали.

Я делаю уникальные работы. Один западный художник спросил, почему у меня на гравюре написано «один оттиск из одного»: «Вы так делаете, чтобы дороже стоило?» Но у меня один оттиск стоит, как у любого другого тираж.