Где: Музей современного искусства «Гараж», Москва
Когда: 31 января — 10 мая 2020 года

Попытки художников Серебряного века уйти от постылой реальности, их вынужденный эскапизм и поиски свободы, хроники изгнания и преследования стали предметом выставки в «Гараже», одной из самых мощных за всё время существования музея. Её название — цитата из стихотворения Андрея Белого, адресованного Сергею Соловьёву, а экспонаты возвращают в историю искусства имена забытых модернистов, заслуженно возводя их на пьедестал.

Запад и Восток

Здесь впервые рассматриваются как полноправная часть художественного процесса спиритическая фотография, антропософская живопись, эвритмический танец — всё в искусстве, что было так или иначе связано с мистикой и новой философией, что возникло на рубеже веков и уничтожено в России к 30‑м. География этих изысканий простирается от Швейцарии до Средней Азии. Именно так, с Запада на Восток, от швейцарского Дорнаха под Базелем, где обитала антропософская община Рудольфа Штайнера, до Самарканда, Ташкента и Алма-Аты, где нашли приют — или куда были выдавлены — отдельные модернисты, шли авторы проекта.

Работа над ним растянулась на несколько лет. Его создателями стали, во‑первых, кураторы «Гаража» Екатерина Иноземцева и Андрей Мизиано, а во‑вторых — музейные реставраторы. Последние тут очень важны: например, «Линия моей жизни. Схема и пояснительные записки к ней» (1918) Андрея Белого, хранящаяся в РГБ и превратившаяся за столетие почти в труху, впервые предстаёт перед нами сейчас в виде вполне цельного свидетельства эпохи. Наконец, в‑третьих, авторство проекта разделяют с «Гаражом» искусствовед из Самарканда Алексей Улько, ответственный здесь, вместе с Борисом Чуховичем, за «бегство на Восток», и московская художница Александра Сухарева. Все три её объекта, созданные в разные моменты и по разным поводам, рассчитаны на участие зрителей, уводят от реального к воображаемому, апеллируют к чувствам, намекают на то необъяснимое, что объединяет здесь всё и всех.

Символы и жертвы

Тема сверхъестественного, наложенная на историю культуры XX века, автоматически вызывает в памяти имена Николая Рериха и Елены Блаватской. Их на выставке нет, о них и так всё известно, но есть те, кто создавал важный пласт искусства и был изгнан, забыт, порицаем и наказан. Кто конформизму предпочёл эскапизм и кто нуждается в том, чтобы его вытащили из небытия. Например, расстрелянный скульптор Анатолий Григорьев (в витрине обнаруживается письмо с просьбой о его освобождении, подписанное женой, художницей и скульптором — и теософкой — Ариадной Арендт), сосланная на Урал Лидия Арманд, основавшая первую в России вальдорфскую школу, или заметная фигура 1920‑х художник и философ Борис Зубакин. Бывший офицер и создатель лож, он собрал выдающуюся религиозно-философскую библиотеку (в его секретарях побывала Анастасия Цветаева), был трижды арестован и в конце концов окончил свои дни на Бутовском полигоне, приговорённый по делу «контрреволюционной фашистской организации „Орден розенкрейцев“». В написании нет ошибки — именно так и называлось это дело: материалы на выставку, помимо музеев, РГАЛИ и многих других, в том числе частных архивов, дал и архив ФСБ.

Столь же мало знают сегодня о расстрелянной Римме Николаевой, которая рисовала иллюстрации к персидским мифам. И о её гражданском муже, разделившем её судьбу востоковеде Юлиане Щуцком, — он был исследователем музыки Скрябина и автором перевода на русский древнекитайской Книги перемен.

Имя Щуцкого и его перевод, изданный в СССР в 1960 году, связывает эту выставку с другой, которая делит с ней второй этаж «Гаража», — «Секретики: копание в советском андерграунде. 1966—1985». Обе они, рассказывающие, пусть и на разном материале, о попытках внутренней эмиграции из советской реальности, продолжают друг друга и формируют общее пространство, ловко погружая зрителя в исторический контекст.

Идеи и штудии

Поэт Андрей Белый, заявленный здесь как художник и антропософ, его жена Анна Алексеевна Тургенева-Бугаева, она же внучатная племянница Ивана Тургенева Ася, их единомышленница, ученица Репина и Коровина Маргарита Волошина-Сабашникова (первая жена Максимилиана Волошина), — все они тут в первую очередь персонажи круга Рудольфа Штайнера, австрийского философа-мистика и основоположника антропософии.

Сын декана физико-математического факультета Московского университета и его выпускник, накануне Первой мировой войны Андрей Белый колесил за Штайнером, внимал его лекциям, посещал эзотерическую школу. Позже и он, и Ася, и Сабашникова, живя уже в Дорнахе, где образовалось возглавляемое Штайнером антропософское общество, приняли участие в строительстве и оформлении Первого Гётеанума — Штайнер был ещё и исследователем творчества Гёте и последователем его учения. Этот «храм» для антропософских штудий и мистерий, объединявший разные искусства, являлся, по представлению Штайнера, воплощением Вселенной. С двумя куполами, колоннами, фресками, деревянной резьбой (что‑то вырезал и сам Белый) и цветными витражами, в росписи которых деятельно участвовала Ася Тургенева, Гётеанум представлял собой абсолютный Gesamtkunstwerk задолго до того, как этот термин вошёл в арсенал искусствоведов.

И хотя в новогоднюю ночь 1923 года Первый Гётеанум сгорел — писатель Курт Тухольский злобно шутил, что «Штейнереанум казался каменным, но обратился в пепел за ночь, ибо был сколочен из гипса и досок, как и само учение», — судить о том здании мы можем не только по чертежам, эскизам и фотографиям, но и по резному витражу рубинового стекла. Андрей Белый, наблюдая, как работает с хрупкими рельефами его жена, писал: «Огромные стёкла надо было вырезывать особым сверлильным аппаратом, очень тяжёлым и соединённым с бормашиною: аппарат под действием электрического тока начинал вертеться, и надо было с силой держать его в руках, чтобы он не вырвался и не разбил стекла, стоившего баснословных денег». Сохранившийся у Аси Тургеневой горельеф — видимо, пробный, всю жизнь так и простоявший у неё дома на подоконнике, — помогает представить себе и само сооружение, и цели, ради которых оно строилось, и вообще важность этой темы в первые десятилетия века. Бросается в глаза, насколько Россия была тогда частью Европы и с какой лёгкостью распространились здесь рождённые антропософами идеи — и эвритмия (искусство, сочетающее танец с ритмизированным текстом или музыкой), и учение Георгия Гурджиева о «Четвёртом пути».

Свобода и Азия

Благодаря программе советского правительства, нацеленной на немедленное восстановление древних памятников Центральной Азии, в одно и то же время там оказалась целая компания столичных художников. На периферии, наслаждаясь последними глотками свободы, очень недолго процветал там, в частности, тройственный союз Даниила Степанова, Александра Николаева и Алексея Исупова, которых научный консультант выставки Борис Чухович ёмко назвал «прерафаэлитами Самарканда». Им и другим модернистам, попавшим на Советский Восток, — речь, в частности, о знаменитой группе «Амаравелла» и о блестящем скульпторе Исааке Иткинде, посаженном в 1937‑м и обнаруженном в 1950‑х в Алма-Ате, — посвящён раздел, расположенный ближе к финалу выставки и в том числе и поэтому оставляющий самое невероятное впечатление.

Судьбе Исупова и Степанова, сумевших впоследствии эмигрировать, можно позавидовать. Степанов, до 1914‑го медальер Императорского монетного двора, а позже, после недолгого заключения, начальник экспедиции по оценке и сохранению наследия Средней Азии, даже успел в 1926 году поучаствовать в Венецианской биеннале. Участь же Александра Николаева, принявшего ислам и новое имя Усто Мумин, под которым он и снискал известность, много печальнее. Вдохновенно воспевавший андрогинную красоту чайханских мальчиков-танцоров — портрет одного из них мы видели на недавней выставке из Нукусского музея, — он был приглашён в 1938 году в Москву художником павильона Узбекистана на ВСХВ и там арестован. В 1942‑м его освободили, но удивительный визуальный язык Усто Мумина оказался утрачен навсегда.