Илья и Эмилия Кабаковы: «Не игнорировать публику»
Проекты Ильи и Эмилии Кабаковых всегда подразумевают диалог, они обращены ко всем, а отнюдь не к избранному кругу интеллектуалов. Именно поэтому «Корабль толерантности» стал уникальным образцом паблик-арта, востребованного не только широкой публикой, но также властью и меценатами. Все, к кому художники обращались за финансовой поддержкой, откликнулись, и денег удалось собрать даже больше чем требовалось. Во всех странах, где Кабаковы планировали показать «Корабль», они получили безусловную государственную поддержку
Илья Кабаков: Я не совсем согласен с тем, что сначала было интимное, а потом оно вдруг открылось в общество. Я так совершенно не представляю себя, хотя всё возможно — со стороны. Насколько я понимаю, начальный период — это всё равно желание рассказать другим о происходящем вокруг. А внутри тебя на самом деле происходит то же самое, что и снаружи. Поэтому ты рассказываешь другим о других. Поэтому возникает желание рассказать загранице про советскую жизнь, про её слои, про традиции бюрократического государства и одновременно русской литературы, про маленького человека — это всё равно публичная зона, в которой ты всё время крутишься. Это не рассказ о самом себе, а повествование о русских культурных традициях — воспалённое общественное сознание. За границей мы делали очень много public projects. Не для избранных — музеев, кураторов, которые очень тонко чувствуют, а для нормальных людей, которые каждый день будут проходить мимо поставленной тобой металлической или деревянной дряни. Поэтому для нас было важно не игнорировать публику (Мне плевать, где я ставлю мой личный квадрат, куб или спираль), а адаптировать вещь к этому месту, чтобы жители города считали её максимально своей — как будто она всегда здесь стояла. То есть нормальные люди, лишённые художественных амбиций, утром и вечером проходя мимо этой вещи, должны знать, что она — часть их жизни. Поэтому эти public projects сильно стимулировали такое наше отношение к обществу. Сам же «Корабль» — это художественный проект, в котором в качестве неотъемлемой части работы участвуют другие люди, прежде всего дети. Дети делают свою вещь, они знают, что они делают и для чего. Главное здесь — тема толерантности: не показать самого себя, чего хочет каждый взрослый или ребёнок, а показать, что другой точно такой же, как и ты. Для сегодняшнего дня это потрясающей важности тема, где каждый кричит о себе и хочет сказать, что только он прав.
Эмилия Кабакова: Что сегодня происходит в нашем мире? Во всех странах каждый сам за себя. Даже совсем маленькие дети знают, что они должны делать всё только для себя, как им удобно, и они не обязаны знать ничего о другом. Тогда мы придумали такой проект: каждый курс проходит три или шесть месяцев в школах, круг обсуждаемых в течение этого времени проблем — самый широкий: о толерантности, об уважении другой культуры и другого человека. Темы предлагают в том числе сами дети, то есть это не мы говорим, что такое толерантность, а они. Проводятся семинары, классные работы, они готовят эссе и потом делают рисунки или пишут рассказы. Они могут писать на рисунках. На сегодняшний момент уже сделано шесть таких проектов. Следующая страна — Куба. Когда мы решили привезти «Корабль» на Кубу, кубинская оппозиция в Америке отреагировала просто невероятно: они даже начали собирать подписи, чтобы наш проект уничтожить на месте, в Майами. Пришлось с ними встречаться, договорились, что поскольку мы в Америке, то это и есть толерантность: вы не хотите, а мы хотим, и будем делать то, что мы хотим, и остановить вы нас не можете. Вы не на Кубе, а мы не в Советском Союзе. Эмигранты кричали: «Вот ты приедешь на Кубу, и там тебя расстреляет Кастро». Конечно, никого не расстреляли. Нам разрешили делать этот проект. Не скажу, что совсем не было проблем, но в основном речь идёт о трудностях экономического характера, и не потому что не хватало денег, а потому, что социалистическое общество невероятно некоординировано. Никто ничего не делает, никто ничего не помнит, никто никуда не спешит, все хотят веселиться и разговаривать. Только в России сидели бы на кухне, а здесь сидят на террасе или на улице. Разговаривают о том же самом: «Ах, если бы…», «Что было бы, если бы…» и «Кто виноват». Это невероятно интересно, потому что ты наблюдаешь последний момент перед перестройкой. Все сидят, говорят, обсуждают, ты очень чётко видишь обе стороны. Но в отличие от русских никто не кричит, не ссорится, никто друг друга не убивает. За пятьдесят лет социализма не возникло озлобленности. Может быть, мы встречаемся не с теми людьми, но мы встречаемся с интеллектуалами, с простыми людьми. Кстати, впервые в истории коммунистической Кубы постороннего человека пустили в школу и разрешили разговаривать с детьми. В проекте должно было участвовать энное количество детей из специальных школ. Жители Старой Гаваны услыхали об этом проекте и потребовали, чтобы все дети участвовали. Около тысячи желающих! Говоря о толерантности, могу сказать, что на сегодняшний день наиболее терпимыми оказались Куба и Египет. Там нам ничего не запрещали. Но в Египте, где мы делали первый «Корабль», другая ситуация. В Египте существует суперрелигиозное комьюнити — берберы. Девочек в двенадцать лет выдают замуж, и они больше никогда не выходят на улицу. Их женщин на улицах вообще нет. Тем не менее, нам разрешили войти в класс, разрешили разговаривать. Девушка, которая мне помогала, — внучка короля Ливии. Сейчас она глава всех художественных институций этих стран. Она приезжает на каждый проект и говорит: «Это изменило мою жизнь. Это показало мне, что дело не в деньгах. Пока ты не научился уважать другого человека, другую культуру, пока ты её не знаешь, ничего в этом мире не будет сделано». С такой позиции мы и разговариваем с детьми, с этой позиции они должны что‑то делать.
Эмилия Кабакова: Это происходит либо в классе, либо в музее, либо в каком‑то ещё специальном пространстве. В Италии министерство образования выбрало для проекта школы, в которых были проблемы с детьми-эмигрантами. Там их очень много, и существует вражда между местными и приезжими. Я пришла в класс с переводчиком, и мы задавали школьникам вопросы о том, как они понимают толерантность. То же самое было в Сен-Морице. В Майами мы поручили это вести нашей внучке. Ей было десять лет. Всё происходило в детском музее. Она спрашивала каждого ребенка из группы, и он объяснял, как понимает толерантность или рассказывал какой‑то эпизод из своей жизни, научивший его быть более терпимым по отношению к другим. Иногда эти эпизоды смешные, иногда очень печальные.
Илья Кабаков: Разговоры про толерантность — это замечательно, но в результате должен возникнуть некий знак, в котором кристаллизируются эти идеи. Мы сами этого не знали — проект был сделан спонтанно, как всегда. Однако он оказался невероятно валентен, что называется, хорошо держит энергетику, внимание. Люди изначально холодные вдруг меняются, теряют свой обычный цинизм (А кто тут заработает?) и становятся романтическими существами. Речь идёт о взрослых. Дело в том что все решает не корабль, а парус. Он состоит из ста восьмидесяти рисунков метр на метр. Здесь слились очень интересные образы: ведь корабль — традиционная метафора толерантности. Это, как у Марко Поло, переплывание к другому, тому, кто тебя не убьёт, а примет как гостя и вернёт с дарами обратно. Корабль выступает в качестве переносчика доброты и возможности пребывать в другом месте, но при этом не погибнуть. Второй образ — это ветер. Парус наполнен воздухом, ветром, энергетикой высокого полёта. Корабль движет не машина какая‑то чёртова, а воздух и ветер. Самый интересный фокус получился, когда мы сделали первый парус: ребёнок видит свой рисунок среди ста восьмидесяти других, и для него это метафора «я среди других». Рисунки сливаются в огромное поле вибрирующего паруса. Получается как бы такая ООН.
Илья Кабаков: Не сразу родилась, но как‑то кристаллизировалась во время работы. Мы видим, что это работает. Все рисуют и хотят быть вместе.
Эмилия Кабакова: После Кубы мы хотим сделать Нью-Йорк. Уже есть кураторы, огромное количество желающих, волонтёров. Если мы просим у кого‑то деньги, нам дают без разговоров. Я три года не могу собрать средства на «Монумент» в Париже, а на этот проект нам предлагают больше, чем требуется. Никто не просит зарплату, но все хотят участвовать. Изначальная идея заключалась в том, чтобы соединить три города: Москву, Лондон и Нью-Йорк. Сейчас она расширяется — мы хотим на следующий год выбрать двух-трёх детей от каждой страны и от каждого проекта, они будут послами толерантности. Мы сделаем такой симпозиум толерантности детей. Они приплывут сюда и будут говорить о толерантности со взрослыми. В интернете и по всей Кубе будет транслироваться, как дети выступают возле корабля. Более того, нам помог фонд Спивакова и Фонд семьи Игоря и Натальи Цукановых. Мы берём четырёх детей из Москвы, шесть из Нью-Йорка и кубинцев. Вместе они будут давать концерт классической музыки в Кафедральном соборе на Кубе.
Илья Кабаков: Получается такой воздушный проект. Он не связан ни с какой‑то концертной деятельностью, в нём нет перформанса — нет ничего специально художественного.
Эмилия Кабакова: Никто ничего не получает, кроме самой идеи.
Эмилия Кабакова: Корабль строится каждый раз студентами Строительного колледжа из Манчестера. Каждый год приезжают разные ребята вместе со своими профессорами, восемь человек. Колледж покупает им билеты, а мы только помогаем с размещением и оплачиваем еду. Они месяц строят корабль, общаются с местными жителями. Только в Египте такой возможности общения не было.
Илья Кабаков: Строительством руководит совершенно феноменальный человек, он дышит этим делом.
Эмилия Кабакова: Ему около шестидесяти лет. В этом году колледж не хотел отпускать его во время занятий. Он говорит: «Уволюсь и буду заниматься только «Кораблем». «Дэвид, — говорю я, — мы не сможем заплатить столько денег…» «Неважно. Я за свою жизнь уже наработался и заработал».
Илья Кабаков: Это задевает какие‑то струны, которые натянуты в каждом человеке, хотя никто никогда на них не играет.
Илья Кабаков: Конечно. Все входят внутрь, там сидят, а мы на земле его строим.
Эмилия Кабакова: Вот в этот раз мы его делаем в парке Музея кораблей на Кубе. Там много старинных кораблей. На нашем корабле будет пространство, куда дети могут войти и там изучать историю кораблестроения и путешествий на Кубу, после чего они идут в музей и смотрят все эти старые вещи. И рисовать они будут в музее.
Илья Кабаков: У нас здесь довольно странный образ ковчега. Он не приплыл откуда‑то, а сделан как будто из ничего, из воздуха, и исчезает тут же. В некоторых случаях он у нас уплывал, и это было замечательно, потому что там же есть огонь, лампа поставлена внутри. Ночью он выглядит очень красиво. Корабль уплывал, его тянули на веревках. С берега видно, что он уходит в темноту, в вечность.
Илья Кабаков:: Сначала мы задумали проект как историю мореплавания — в Египте предлагали детям рисовать корабли. Комедия состояла в том, что всё происходило в оазисе на солёном озере, которое ни с каким водоёмом не соединялось.
Эмилия Кабакова: Как Мёртвое море. У них никогда не было лодок.
Илья Кабаков: Мы принесли рисунки египетских кораблей. Дети в первый раз видели такие сооружения — и стали рисовать, фантазировать на тему кораблей. Получились феноменальные фантазии. Весь парус состоял из рисунков кораблей.
Эмилия Кабакова: Год простоял. По просьбе жителей Венеции.
Илья Кабаков: А практичные арабы в Шардже используют его по сей день!
Эмилия Кабакова: Они потратили деньги на его укрепление и теперь возят на нём детей вокруг островов — такая детская программа. Мало того, сейчас, когда мы делаем корабль на Кубе, дочка шейха, которая вообще‑то живёт в Англии, сказала: «Как же так? А кто будет снимать?» Мы говорим: «Не знаем». Она сама наняла фотографа, который будет делать видео, кино и фотографии, и послала его на Кубу месяц жить и всё снимать — и строительство, и даже общение в школе, для чего нам первым удалось получить специальное разрешение…
Илья Кабаков: Вообще надо сказать, что эти детские рисунки феноменальны. Это импровизация, учителя ничего не говорят. Оказывается, их можно демонстрировать автономно, без корабля. В Венеции устроили выставку, в Париже показали в Opéra de Paris. Там огромная стеклянная стена, и мы повесили рисунки детей с внутренней стороны — совершенно потрясающее воздействие на зрителей и изнутри, и снаружи. Сложилась очень полиморфная система, и, конечно, все рисунки сохраняются. В принципе можно сделать гигантский фестиваль рисунков вместе с моделями кораблей.
Илья Кабаков: В Майами, где всё вообще довольно тяжело продвигалось, — может, из‑за коррупции? — нам не удалось поставить корабль на воде. И оказалось, что на суше он смотрится так же хорошо. Кроме того, возникли очень интересные эффекты подсветки и ночное существование этого корабля. Ночью он становится по-настоящему загадочным, потому что ветер раздувает огромный парус с размахом восемнадцать метров. Он танцует от ветра, и это целая техническая проблема — удержать реи. Но живые рисунки, которые соединились на огромной плоскости, ходят ходуном и дышат… В Венеции гремели салюты.
Эмилия Кабакова: «Корабль» хотят везде, где есть какие‑то горячие точки. Вот сейчас Ливия запросила его, если позволит ситуация. Люди реагируют на него невероятно. Чем дальше развивается проект, тем больше идей возникает.
Илья Кабаков: Я вспомнил сейчас некоторые вещи. Во-первых, магнетические, аурические способности этого корабля. Огромное значение имеет, где он расположен. Когда ковчег находится на некоторой дистанции, на воде, а человек стоит на берегу, парус создаёт сильный вибрационный эффект. Мы знаем много парусов — всегда используется какой‑то элемент: солнце, «Кон-Тики», но что‑то одно. Здесь маленький рисуночек, поставленный среди ста восьмидесяти других, и парус мерцает, не давая себя рассмотреть. Поэтому на наш корабль нельзя смотреть как на объект, вибрация — один из его очень сильных эффектов. Во-вторых, расстояние снаружи и изнутри. Когда корабль расположен близко от зрителя, и это огромное количество изображений вибрирует, тоже возникает что‑то магнетическое, всё находится в возбуждённом поле. Пространство корабля — и это для нас в данном случае неожиданно — имеет очень сильное загадочное поле, как будто ты присутствуешь при чём‑то чудесном, но не знаешь, что это такое. Нет банальности, объектности. Корабль не превращается в туристический объект или прогулочную яхту.
Илья Кабаков: А в Венеции это, разумеется, история Марко Поло. Жители читали воспоминания купца и знают, о чём идёт речь. В Египте интересен парадокс оазиса, где никогда не было кораблей. В каждой стране своё. Всё зависит от учителей. Есть дидактические школы, где говорят, что рисовать, а есть более свободные, где ребенку позволяют самому решать. На самом деле главное, что ребенок импровизирует на какую‑то тему, и потом это не пропадает, как это обычно случается, а возносится на какую‑то высоту, на которую все приходят смотреть. Для ребенка это сильное переживание. На свои пятнадцать минут каждый становится художником. Когда он обнаруживает свой рисунок на парусе, он столбенеет. Это настоящее потрясение.
Илья Кабаков: Рисунок сам по себе входит в сигнальную систему. И все они усиливают друг друга, как в хоре, как в оркестре, поскольку все на одну тему! Нарисовано сто шестьдесят кораблей, и все — разные. Это очень сильная резонансная зона. Немножко даже есть эффект Кристо. Его проекты страшные, большие, но они очень резонансные: эта стена не одна бочка, а шестьсот бочек. И главное: на самом же деле это имитация корабля, а не реальный корабль, он стоит на плоту, а плот на понтонах. Но никто не думает, как он плавает. Платформа под тяжестью корабля уходит в воду, и он стоит. Это тоже один из парадоксов, что какая‑то чепуха, сделанная из фанеры, стоит и не тонет. Такая двойственность, шутка, липа. Но это и есть эфемерность искусства.
«Мы выдержали и выиграли бой с американским госдепартаментом. Из-за существующего эмбарго мы не имели права реализовывать этот проект на Кубе, не имели права брать туда с собой американских детей, чтобы они выступали с концертом
