Я переехала в Каир в 2008‑м в разгар «хлебных беспорядков» в Махалле, вызванных повышением цен на продукты. Тогдашние забастовки стали предвестником революционных событий 2011 года. В то время самыми главными в Каире и самыми известными за границей были галерея Townhouse, где я начала работать, и её дополнительные проекты, ставшие потом независимыми, — например, Contemporary Image Collective (CIC) вместе со своим главным мероприятием PhotoCairo. Помимо нас, важными проектами считались центр Darb1718 художника Моатаза Насра и арт-пространство Artellewa.

Независимое искусство со своей критической политикой держится на плаву исключительно благодаря иностранной поддержке

В отличие от других стран региона, Египет никогда не располагал приличными бюджетами на искусство и культуру, хотя при этом он на протяжении десятилетий проводит самые разные фестивали и до сих пор является единственной арабской страной, представленной на Венецианской биеннале постоянным павильоном в Джардини. Однако учреждения, о которых я говорила, никогда не будут финансироваться государством, поскольку между ними и правительством существует глубокий идеологический разрыв. Независимое искусство со своей критической политикой держится на плаву исключительно благодаря иностранной поддержке. К 2008‑му 30 лет диктатуры серьёзно давали о себе знать, и несмотря на браваду каирского арт-сообщества, его силы были на исходе: в тот год было реализовано всего несколько новых проектов.

В 2011 году к протестным акциям присоединились регионы страны, всегда считавшиеся стабильными, — для всех это стало настоящим шоком. Появилась какая‑то надежда, и когда потом ситуация вновь начала ухудшаться, это показалось настоящей трагедией. Особенно досталось художникам, которые находились на передовой и воспринимались как символы надежды. После ужесточения режима люди искусства стали жертвами клеветы и травли, они подвергались постоянным оскорблениям и арестам. Однако, несмотря на атмосферу общего отчаяния, ситуация с искусством в Каире изменилась. Приезжая в страну после 2011 года, я поражалась, как много новых начинаний были воплощены и как много хороших идей возрождалось. Если у восстаний 2011 года и был какой‑то положительный итог, то он состоял в раскрытии потенциала политической и творческой деятельности египтян, не замеченного мною в предреволюционный период. CIC и галерея Townhouse всё ещё занимают ведущие позиции на каирской арт-сцене, но этот мир стал более разнородным — что, как мне кажется, только к лучшему.

Например, организаторы фестиваля Cairo Video, которые несколько лет вели всю работу из собственных спален, наконец запустили Medrar — медийный арт-проект с офисным и выставочными пространствами. Музыкант Махмуд Рефат, основатель лейбла 100 Copies, открыл магазин экспериментальной музыки в центре столицы. До революции в египетском арт-мире не было никаких союзов и групп, но сейчас работают такие организации, как Mosireen — «сообщество, порожденное взрывом общественных медиа и культурного активизма», как утверждает их манифест. Проект объединяет активистов, кинорежиссеров и дизайнеров, которые создают собственную творческую среду и продвигают негосударственные СМИ. Или Nile Sunset — арт-резиденция в жилом доме в центре города, которая управляется художниками, живёт на собственный доход и представляет собой организационно новую модель для Каира. Все нынешние художественные резиденции находятся близко к центру города, к площади Тахрир. А вот арт-центр Beirut в Агузе, возглавляемый командой кураторов из Египта, Италии, Германии и Швейцарии, находится на отшибе и развивает концепцию с интернациональным уклоном, где ведущая роль отводится институциональной критике, кураторским проектам и образовательной деятельности.

Сегодня те прекрасные возможности, которые открылись с революцией, стремительно исчезают из‑за жестокого прессинга любых проявлений недовольства

Более того, в разгар мирового экономического кризиса и хаоса на каирских улицах куратор Алея Хамза, ранее также работавшая в Townhouse и CIC, открыла Gypsum — первую в Каире коммерческую галерею современного искусства, нацеленную на международное развитие. Реализованные ею выставки достойно смотрелись бы и в музейном пространстве, а её художники интересны в масштабе как Египта, так и всего региона. Ну, и самое главное — расцвет потрясающего по силе и качеству каирского стрит-арта, а ведь до революционных событий в центре не было ни одного граффити. Восстание стало борьбой за улицы и стены в той же степени, как и за политический голос.

Моя точка зрения — это позиция всё‑таки, скорее, стороннего наблюдателя, пытающегося понять ситуацию и представить её дальнейшее развитие. Однако я действительно боюсь за будущее Египта и за его искусство — будет ли оно существовать и развиваться, сможет ли как‑то повлиять на ситуацию. Большинство моих друзей уехали или даже вынуждены были уехать из страны, опасаясь ареста. И сегодня те прекрасные возможности, которые открылись с революцией, стремительно исчезают из‑за жестокого прессинга любых проявлений недовольства. И всё же нынешняя ситуация отличается от дореволюционной осознанием индивидуальной способности человека к сопротивлению. Добиться изменений возможно, и это наследие 2011 года, которое уже нельзя перечеркнуть. Нам остаётся только наблюдать, как египетское арт-сообщество меняется под влиянием обстоятельств и какие новые стратегии ему придётся изобрести, чтобы выжить.