Дмитрий Борисович Лион (1925—1993) — один из самых оригинальных наших графиков последней четверти ХХ века, чья роль в истории отечественного искусства до сих пор не оценена в полной мере.

Художник родился в Калуге. В 1943 году он ушёл на фронт, а демобилизовался только в 1952‑м и сразу поступил в Московский полиграфический институт. Лион занимался у Павла Захарова и Ивана Чекмазова, но, по собственным его словам, учился у всего искусства. Учёба закончилась в 1958 году, однако последующая судьба иллюстратора не была лёгкой. Лионовская концепция свободного рисования в книге, ассоциативного иллюстрирования, не стеснённого буквальным следованием тексту («Художник не обязан идти за автором, он обязан не идти за автором», — утверждал Лион), идеи единства письма и рисунка и мечты о целиком рисованной книге намного опередили своё время. Многие замыслы по оформлению книг остались неосуществлёнными. Самые важные из реализованных — находящиеся на грани гротеска иллюстрации к «Тайпи» Генри Мелвилла i и далёкие от классичности — к «Лирике» Гая Валерия Катулла i .

Не имея возможности выразить себя в полной мере в книжной иллюстрации, Лион целиком сосредоточился на «чистой» графике. Он создал огромное количество рисунков, предпринимал опыты в области стенной живописи, расписав фресками собственную квартиру. Все многочисленные работы Лиона составляют уникальную художественную вселенную.

Через всё творчество Дмитрия Лиона проходят важнейшие для него графические циклы: «Судьбы русских поэтов» (включая серию, посвящённую Пушкину), «Три жизни Рембрандта», «Благословите идущих» (и многочисленные «Шествия»), «Зримое в незримом», «Холокост», «Библейский цикл» (включая серии «Сусанна и старцы», «Песнь песней»).

Отличительная черта стилистики Лиона — минимум визуальных средств: художник искал выразительность не в перегруженности деталями, не в иллюзорности целого, а, напротив, в лаконизме форм, и это придавало каждому прикосновению его пера или карандаша к бумаге поистине знаковый характер. Вязь причудливых линий и отдельных штрихов у Лиона часто напоминает то древние рукописные свитки, то иероглифы, то отточенные графические наброски, доведённые до совершенства пиктографической формулы, а порой похожа на лёгкие, почти необязательные «почеркушки». Эти строки кажутся написанными на нечитаемом, каком‑то давно забытом языке, который оперирует не столько буквами, сколько знаками и символами. От этого они приобретают поистине вневременный, универсальный характер и психологически воспринимаются как аутентичный библейский или даже добиблейский текст. На самом деле это параллельные размышления автора на русском языке, похожие на то, как собственноручные рисунки сопровождал пояснительными надписями и комментариями, например, А. С. Пушкин. «После четырнадцати вариантов я сам становлюсь пятнадцатым вариантом своего рисунка», — говорил Лион.

Уже в ранних сериях Лиона определилась ещё одна важнейшая особенность его творческого метода: отталкиваясь от того или иного текста, он ищет его визуальный эквивалент, предлагая подчас неожиданное и сугубо индивидуальное прочтение. Позже художник перешёл к сочинению собственных текстов, которыми и стали его графические серии и отдельные листы, включающие и слово, и зрительный образ. Виртуозно вводя в изображение то буквы, то знаки, конструируя из них целые повествования, Лион уравнивал в правах визуальный и вербальный знаковые ряды. Каждая его работа становилась не только великолепным образцом графического искусства, но и сложным, как будто закодированным конгломератом изобразительных и неизобразительных композиционных элементов. В работах Лиона одинаково одухотворены и наполнены его творческой энергией и каждый штрих, и каждое пятно, каждое прикосновение к листу и каждая пауза между ними.

Иллюстрации к китайским сказкам

Период наибольшей взаимной любви и взаимопонимания СССР и Китая, длившийся около десяти лет, до начала 1960‑х годов, вызвал большой поток изданий всевозможных сочинений китайских авторов, включая иллюстрированные книжки китайских сказок для детей. Лион выбрал для своих иллюстраций не эпизоды, а персонажей-типов.

Очень экономными, но оттого и впечатляюще выразительными графическими средствами художник выпукло характеризует каждого из них: лёгкая, свободно не моделирующая, а, скорее, намекающая на объём линия время от времени сменяется густой штриховкой, превращается в пятно. В сочетании невесомых линий и сгустков-пятен явственно проступает пульс энергичной авторской манеры Лиона, предпочитавшего в это время работать углём или соусом.

Серия персонажей

В сходной манере созданы и образы персонажей-типов, взятые или из какого‑то литературного источника, или из воображения художника, обогащённого жизненными наблюдениями. Тонкие, лёгкие, свободно следующие за абрисами фигур, кое‑где прерывающиеся, постоянно разрежающиеся и сгущающиеся прикосновения художника к бумаге порождают удивительный ритм чередования линий и пятен, освещённых и затенённых частей и буквально несколькими штрихами выявляют объём одиночных фигур, которые художник, орудуя как будто бы воображаемым резцом, безошибочно извлекает из толщи белого листа.

Поэт

Образы выдающихся русских стихотворцев, особенно тех, кто закончил свою жизнь трагически, постоянно привлекали внимание Лиона. Художник даже посвятил им отдельный цикл «Судьбы русских поэтов». По известной формуле — «поэт в России больше, чем поэт», то есть человек, обладающий таким весомым моральным авторитетом, что может служить примером и ориентиром для общества в целом. А следуя логике ещё одной словесной формулы — «Пушкин — это наше всё» — Лион придаёт лицу (или лику) своего Поэта хрестоматийные пушкинские черты.

Лик

Уподобленный фрагменту древней фрески с частично утраченным и обесцвеченным красочным слоем, этот рисунок наилучшим образом характеризует проявившуюся уже в раннем творчестве Лиона тягу к переосмыслению древних, изначальных образов, перебрасывающих смысловые связи из давнего прошлого в сегодняшний день. В 1960‑е годы это желание заглянуть в глубокое прошлое было сродни диссидентскому неприятию окружающей действительности, только что сгустившейся после свёртывания оттепели. Обобщённая манера трактовки формы и особая фактура сообщают ей монументальный характер и дают ещё большее основание считать данное произведение действительно фрагментом некоей снятой со стены росписи.

Из «Библейского цикла». Песнь Песней

Лист, посвящённый одной из самых поэтических страниц библейского повествования, построен на горизонтальной симметрии и вертикальной асимметрии. Почти невесомые фигуры Суламифи и Соломона соединены длинной и плотной линией, визуально выражающей их неразрывную и взаимную связь, создавшую почву для великолепных любовных стихов. Под этой линией — практически свободное поле листа, а над ней — множественные надписи, обрывки слов и фраз, отдельные штрихи разной плотности и интенсивности, словно превращённая в графическую вязь сбивчивая и страстная спонтанная речь влюблённых. Как и во многих других листах, посвящённых отдельным героям или сюжетам Ветхого Завета и нарисованных тушью при помощи пера, эта композиция сочетает в себе абсолютную свободу импровизации на предложенную тему и удивительно точное и глубокое проникновение в самую её суть, универсальный непреходящий смысл.

Из иллюстраций к сочинениям Шолом-Алейхема

Своими внутренним благородством и готовностью к состраданию, а равно и неистребимым жизнелюбием замечательный художник Лион был очень близок гуманистическому дарованию выдающегося писателя. В иллюстрациях к сочинениям Шолом-Алейхема многофигурные сцены предлагают оригинальное видение квинтэссенции литературного искусства автора «Тевье-Молочника» и «Рассеянных и гонимых».

Для этой серии художник избирает экспрессивную, динамичную манеру: графическая материя состоит из соседствующих сгустков тёмных, как бы расплывающихся пятен-мазков и тонких, длинных, переплетающихся, точно обрисовывающих фигуры штрихов-линий.

Из «Библейского цикла». Сусанна и старцы

Великая Книга иудеев и христиан постоянно притягивает внимание художников, в первую очередь — графиков. Большинство из них старались как можно ближе к каноническому тексту воспроизвести антураж сцен или облик персонажей. В листе, созданном Дмитрием Лионом в 80-е годы все подробности опущены, остаются только отдельные легчайшие штрихи — намёки, оставляющие незаполненным большое поле белой бумаги, которое так почитал автор. При этом выразительность и смысловая глубина интерпретации сюжета не только не пострадали, а, несомненно, выиграли.