XX век

,

Архивы

,

Неофициальное искусство

,

СССР

,

Тайна

Александр Михайлов: «Никаких решений по цензуре КГБ не принимал»

Если сейчас расспросить участников художественных событий 60‑х, 70‑х и 80‑х годов, окажется, что все они были в оппозиции к власти и все от неё пострадали. Даже те, кого власть пестовала, холила, лелеяла и награждала. Нигде не услышишь точку зрения тех, кто был с другой стороны, поэтому мы попросили рассказать о своей работе Александра Михайлова, в те годы оперуполномоченного 5‑й службы Московского управления КГБ

№ 2 (585) / 2013

Александр Михайлов

Писатель, автор исторических романов, сценариев художественных и документальных фильмов. В 70—80-е годы оперуполномоченный 5-й службы Московского управления КГБ.

Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради

Пятая служба в Московском управлении КГБ СССР была создана в 1976 году, и у нас работали уникальные люди. Сам я закончил факультет журналистики МГУ, а мой начальник отдела — Художественную академию Ленинграда, другие сотрудники — кто МГИМО, кто МГУ, Литинститут, ГИТИС, были даже из ВГИКа и Щукинского училища. В те годы к нам брали не тех, кто захочет, а кто нужен. У одного из моих коллег было два образования: актёрское и режиссёрское. Он был профессиональным оперным певцом. Мой товарищ, выпускник МАРХИ, всю жизнь мечтал строить что‑нибудь, а в итоге — служил в контрразведке. Практически весь отдел, который занимался творческой интеллигенцией, состоял из представителей творческой интеллигенции. Серёжа Турчин, настоящий эпикуреец, толстый, ленивый весельчак, закончил консерваторию, даже был участником конкурса имени П. И. Чайковского. К 2003 году стал заместителем начальника службы по борьбе с терроризмом в Московском управлении ФСБ. Могу сказать, что по своему характеру он на должность эту не подходил совершенно, при нехватке кадрового состава на места двигали людей, которые им не соответствуют. И тут случился «Норд Ост», Серёжа попал под раздачу, сначала у него был инфаркт, потом инсульт, и потом он скончался.

Тогда в советское время целью службы было «ограждение творческой (технической, научной и пр.) интеллигенции от акций идеологической диверсии противника», а в задачи наших сотрудников входило принятие мер по недопущению влияния Запада на эту среду. Все мы помним, что шестая статья Конституции СССР определяла приоритет только одной идеологии — коммунистической, и для её поддержания в СССР существовал мощный цензурный аппарат. Задачи аппарату ставили партийные органы. В оценке художников КПСС опиралась не только на марксистско-ленинское учение, но и на принципы, декларируемые Союзом художников. Что хорошо и что плохо, что разрешать, а что может нанести вред морали и нравственности граждан, подорвать престиж СССР, определялось совместно. Любые отступления от этих догм не приветствовались, и КГБ был своеобразным регулятором, помогавшим контролировать умонастроения, течения, тенденции, скрытые угрозы и опасности. Это задача любой спецслужбы мира. Каждая решает задачи по раннему выявлению угроз, откуда бы они не исходили. При этом перед КГБ никогда не ставились цели уголовного преследования кого‑либо, если в их действиях не было прямого нарушения существующих законов. Хороши или плохи эти люди — не обсуждается. Закон есть закон. Исходя из задач «ограждения» такая работа и проводилась. Службы КГБ никогда не были самодостаточны, их функцией было только информирование партийных органов о проблемах. Исходя из предоставленной нами информации принимались политические решения. Например, КГБ информировал партию о бедственном положении творческой молодёжи, и ЦК КПСС, изучив наши материалы, принял постановление «О работе с творческой молодёжью», в котором предусматривались меры в том числе и финансового характера. Подчеркиваю: КГБ не принимал решений ни по цензуре, ни по другим вопросам. Мы только информировали и следовали принятым наверху решениям.

Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради

При этом прямых заказов со стороны ЦК как таковых не было. Я не случайно привёл функцию службы — «ограждение творческой интеллигенции от акций идеологической диверсии противника». Здесь два ключевых слова: «диверсия» и «противник». Противником КГБ были не художники или литераторы, а спецслужбы Запада. Таким же, как и мы для них. Более того, КГБ работал не внутри страны, а «от противника» (от иностранных спецслужб), выявляя его интерес к конкретным людям. Мы должны были разобраться, в связи с чем возник такой интерес, какие цели преследуют спецслужбы, работая с тем или иным человеком. Только в таких случаях гражданин Союза становился объектом нашей опеки. Главной целью было не допустить, чтобы противник смог использовать советского художника в своих подрывных целях, в формировании «пятой колонны». Потому «диверсия» — второе ключевое слово. Важно было не допустить, чтобы противник, используя интеллигенцию, смог подорвать основы государственного строя СССР, внести раскол в национальные взаимоотношения. Творческая среда — это среда, напрямую влияющая на общество. Через неё можно поднять людей на подвиг, а можно развалить страну. Недооценка этого факта, а может, заданная закономерность, привела и к распаду СССР, и к революциям в странах Восточной Европы. Интеллигенция являлась локомотивом во всех «разрушительных» процессах, тому пример — поэты и писатели советских и российских республик: Гавел в Чехословакии, Эльчибей в Азербайджане, Гамсахурдиа в Грузии, Яндербиев в Чечне. Через интеллигенцию можно посеять рознь между народами, распространить националистические идеи, которые впоследствии станут основой для экстремизма и терроризма. Вот почему мы тщательно сканировали ситуацию в творческой среде: чтобы предупредить развитие негативных процессов. Мы защищали своё государство, как это делали и делают до сих пор спецслужбы всего мира.

Конечно, здесь тоже были перехлёсты: в каждом горкоме партии существовал отдел культуры, который занимался в том числе изобразительным искусством. Его сотрудники должны были проявлять идеологическую бдительность, что‑то разрешать, что‑то запрещать, каким‑то образом отчитываться, и в отчётах требовалось писать не о вреде отдельных представителей интеллигенции, а об опасности, сомнительных тенденциях, которые могут негативно повлиять на нравственность и художественные вкусы граждан. Что касается выставок, то это была совершенно завиральная тема, потому что общее число участников сомнительных выставок и домашних галерей в Москве никогда не превышало трёхсот, и многие из них околачивались там постольку, поскольку. Чаще всего они выставляли совершенно реалистические работы, но надеялись на признание в этом кругу просто потому, что им не на что было рассчитывать где‑то ещё: в Союз художников СССР принимали единицы. Так что особой угрозы для власти они не представляли.

Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради
Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради
Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради
Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради

Были, конечно, и другие ребята, которые не создавали картин на тему комсомола и БАМа, а писали что‑то своё, нестандартное. Традиционно их окружало большое количество провокаторов, которые никакого отношения к искусству не имели. Это особая категория людей. И вот в 1974 году состоялась та самая Бульдозерная выставка в Беляево. На первый взгляд всё выглядело безобидно: художники просто вышли на пустырь, никому не мешая, расставили свои картины, но планировалась, разумеется, показательная акция для дипломатов и западных СМИ. И городские власти приняли очень «мудрое», на мой взгляд, решение: эту акцию сорвать, устроив субботник на пустыре, где никогда и ничего не проводилось, да и убирать было нечего. Скандал в результате получился грандиозный, потому что на эту выставку было приглашено очень много иностранцев, дипломатов, специальных корреспондентов, которые эту тему собирались освещать, что, естественно, властям не понравилось. Власть негодовала. Запад взорвался, событие вошло в историю как образец тупости и ограниченности партийных органов, купившихся на провокацию. Тогда чтобы как‑то сгладить ситуацию, Московское управление КГБ СССР написало записку в ЦК с предложением организовать ещё одну выставку, но под присмотром. Художникам выделили павильон «Пчеловодство» на ВДНХ, где они могли выставить всё, что считали нужным. На этой выставке были и известные сейчас работы, и откровенный шлак, например, сидящий на яйцах мужик. Ажиотаж тогда возник такой, что пришлось разбивать очередь на небольшие группы по пять-десять человек, которые ходили от одного барьерчика к другому, не создавая толпы. Но самое главное — стало очевидно, что вот эти ребята что‑то могут, а эти — позёры, не могут ничего, их интересуют разве что водка, бабы и пьяные размышления о смысле жизни. Тогда было принято решение как‑то организовать все эти новые формы, создав секцию живописи при Групкоме художников-графиков, фактически приравняв их если не к членам Союза художников, то к членам творческого профсоюза. Ребятам выделили площадку в цокольном этаже на Малой Грузинской 28, и образовалась устойчивая группа из 28 человек. Конечно, в тот момент их было гораздо больше, существовали разного рода кружки и даже школы, например круг учеников и почитателей Оскара Рабина.

Дальше пошли выставки в Измайловском парке, которые мы просто ненавидели, потому что проводились они по выходным и после пятничного вечера надо было с утра в субботу идти работать. Эти выставки постоянно превращались в какие‑то действа, один раз привезли огромную верёвку, все её разматывали, и каждый получил сертификат о том, что присутствовал при разматывании верёвки. Потом по этому поводу выпили, в общем «весёлая» жизнь была. К художникам постоянно приставали лица из так называемой диссидентствующей среды. Среди них были и истинные романтики, и откровенные провокаторы. Последние часто вызывали гнев правоохранительных и партийных органов, против них возбуждались уголовные дела. Сейчас принято думать, что их судили по политическим мотивам, но на самом деле большая часть — просто патологическая шпана и жулики, вроде попа, который воровал церковную утварь и лишился сана, потом отсидел срок и всю жизнь считал себя инакомыслящим.

Когда сегодня вам кажется, что за художников или писателей кто‑то вступался в СССР или на Западе, то это иллюзия времени. В стране практически ничего не происходило

Однако единственными людьми, кого по‑настоящему всё это интересовало, была не власть как таковая, а члены Союза художников. Они протестовали, потому что была разрушена их монополия на выбор форм отражения действительности. С их стороны было много критических статей, но настоящий общественный скандал ушёл на самом деле в никуда. Запретный плод всех манит, но вот ты пришёл на ВДНХ, посмотрел всё совершенно легально, ничего тебе за это не будет. И интерес сразу спал. Дальше появились законные организации, и даже западные журналисты стали терять интерес к этим процессам, а уж тем более широкая публика, потому что в этой ситуации интересовало не искусство, а вмешательство КГБ. Одно дело прийти посмотреть, как кому‑то морду бьют, и другое — какую‑то непонятную фигню в тесном помещении. Людей, профессионально разбиравшихся в искусстве, было совсем немного, и они всё это уже посмотрели в мастерских. А толпа что увидит? Ну, картина. А где милиция? Где люди в чёрном?

Когда сегодня вам кажется, что за художников или писателей кто‑то вступался в СССР или на Западе, то это иллюзия времени. В стране практически ничего не происходило (за исключением отдельных фактов). Тому есть несколько причин: творческий метод авангардистов вызывал интерес ограниченного круга людей, в основном из среды самих же художников, а Запад реагировал постольку, поскольку. Хотя бы потому, что количество распространяемой информации было ничтожным. Не было интернета, телевидение и газеты находились под жёстким контролем, западные радиостанции глушили. И самое главное — у людей были иные интересы. Общество было воспитано на кино и литературе социалистического реализма. И то, что происходило в интересующей вас среде, никого не трогало. Подавляющему большинству людей это было просто неинтересно. Более того, сталкиваясь с нестандартными продуктами, общество требовало: «Пресечь и прекратить!»

Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради

Запад же, конечно, своей заинтересованностью активно создавал ажиотаж вокруг художников. Возле них крутилось множество персон из спецслужб, разведчиков, работающих под дипприкрытием, журналистов. Последние искали жареное, а первые видели в этом кругу протестную среду — хворост, который легко поджечь. Только хвороста было мало. Более того, многие из этой среды вполне осознанно стимулировали интерес к себе, чтобы обретя скандальный капитал, «свалить» на Запад. Однако оказавшись там, они сразу теряли «товарный вид», поскольку были неинтересны, бездарны и никому не нужны. Разумеется, если речь не шла о крупных фигурах, вроде Михаила Шемякина.

Конечно, всё это властям не нравилось. Через четыре года эмиграции Шемякин решил подарить часть своих картин Третьяковской галерее. В 1977‑м он их прислал, а Министерство культуры заявило: «Никаких даров от Шемякина мы не принимаем». И тогда в мае 1977 года в квартире Аиды Хмелёвой на первом этаже дома на Рождественском бульваре была организована выставка. Вместе с мужем Володей Сычевым она пригласила на выставку дипломатов и прочих гостей, решив, что раз квартира принадлежит им, они могут делать что хотят. Но это сейчас: мой дом — моя крепость. Тогда же первый секретарь МГК КПСС Виктор Гришин сказал, что никаких выставок Шемякина в Москве не будет. И это реализовали очень просто: перед квартирой был поставлен постовой, а на противоположной стороне бульвара, где раньше был ЖЭК, сидели наши ребята, смотрели хоккей и по рации общались с милиционером. У того была задача никого не пускать в дом с шести утра и до полуночи. По нынешним временам это полный беспредел, но тогда было абсолютно нормально. Пост просуществовал довольно долго, жильцов впускали и выпускали, а вот посторонние к ним в квартиры зайти не могли. Постоянно возникали скандалы, потому что хитрые гости туда так и рвались или пытались отвлечь милиционера. В общем, лихое и странное было время. Ситуация в стране напоминала сжатую пружину, но вот в 1985‑м она рванула, — и тут же появился шемякинский памятник Петра в Питере, скверик на Болотной площади и т. д. По сути дела, как бы мы негативно не смотрели сейчас на это время, оно обозначило и выкристаллизовало художественный потенциал, который смог развиться потом.

Гельмана мы нахлобучили бы в полный рост за многие вещи: сомнительные выставки, которые граничат с публичной провокацией, и цинизм. Его выставки с иконами по определению не смогли бы открыться

Были нелепые истории, например, известное произведение «Москва—Петушки» Венички Ерофеева девятнадцать судов Советского Союза признали клеветническим. Но вот что интересно: никто не искал автора! Это значит, что человек, который распространял «клеветническую» литературу, мог попасть под статью, но реального автора не искали вообще. Потому что не предполагали, что он додумался подписаться своей настоящей фамилией. Сам Веничка был полубомжом, жил неизвестно где, его никто не искал, автор книги считался фантомом. Попадали под раздачу читатели, но не писатель. Как Веничка Ерофеев он появился только в конце восьмидесятых.

Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради
Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради
Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради
Справочные материалы из личного архива М. Абросимова, сотрудника 5-й службы Московского управления КГБ при СМ СССР, 1976—1979
Фотографии, стенографические тетради

Что до сегодняшнего дня, то, ну теоретически, Гельмана мы нахлобучили бы в полный рост за многие вещи: сомнительные выставки, которые граничат с публичной провокацией, за цинизм, художественное хулиганство. Конечно, мы бы этого просто не допустили, его выставки с иконами по определению не смогли бы открыться. Не знаю, сняли в Перми деревянных человечков или нет, но наше общество не принимает таких вещей. Оно говорит, что лучше бы ветеранам отдали потраченные на это искусство деньги. Разумеется, это полная глупость, мы уже отдавали что‑то кому‑то — и ничего толком не создали. Но факт в том, что, когда мы говорим о толерантности нынешнего строя, надо понимать, что за ней кроется полное равнодушие. Раньше были писатели, которых читало только КГБ, если издать их сейчас, то никто читать не будет, потому что они ничего собой не представляют. Однако эти люди кичились, что их не публикуют, что прессует КГБ. На деле же КГБ их прессовало за намеренное провоцирование Запада и за то, что не обладая какими‑либо талантами, они хотят получить скандальное внимание. Из частного делались общие выводы, и это раздражало больше всего. Сегодня пришла толерантность, вследствие чего исчезли многие фигуры, никто не помнит, как звали всех этих людей. То, что лежало в столах в 60‑х и 70‑х годах, сейчас издано, только вот не получило никакого резонанса. Так же и с художниками, только с художниками ещё сложнее.